Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

— Это которая?

— Самая пожилая.

После второй бутылки Цанка совсем охмелел, стал веселым, разнузданным.

— Ну что, Петро, — кричал он, — давай-ка пойдем к нашим женщинам. Участь у нас одна, пусть и общество будет общим.

— Нет, Цанка, — грустно ответил Петр Иванович, — там поочередно милиция и военные гостят, насилуют баб, издеваются, что хотят, то и делают с ними… Это просто ужас, беспредел… Знаешь как их жалко, как они плачут, иногда прибегают сами ко мне, здесь прячутся… А какой я защитник. Сам на птичьих правах… В последний раз, когда их здесь увидели, сказали, что и меня изнасилуют, если еще к ним близко подойду.

— Неужели и русским так тяжело в этой стране жить? — удивился Цанка.

— У русских самая тяжелая участь. Вы-то скажете, что издеваются инородцы или неверные. И есть хоть моральное облегчение. А нас унижают свои, бьют беспощадно, держат за рабов.

Потом до утра говорили о войне, славили нашу армию, гордились ею, потихоньку критиковали Сталина, еще пару раз бегали за водкой.

А в конце марта прямо в кожевенный цех прибежал запыхавшийся участковый.

— Товарищ Арачаев, товарищ капитан, — говорил он вежливо, держа руку под козырек, — Вас срочно вызывает военный комендант — майор Евдокимов.

В комендатуре лично комендант встречал Арачаева. По-мужски пожал руку.

— Извините, товарищ капитан, кто знал, что Вы заслуженный фронтовик? Только сегодня получили Ваше личное дело. Вами Родина должна гордиться… Мы ведь боевые друзья… Я только месяц назад как с госпиталя. А до этого, как и ты, с сорок первого в окопах, в пехоте.

Разговаривая, майор полез в металлический шкаф, достал оттуда конверт.

— Вот Ваши погоны и награды… Одевать пока не советую… Через пару дней я Вам достану новую парадку, вот тогда и пришьем и обмоем… А сейчас по сто грамм фронтовых, прямо стоя.

Начался разговор о войне. Незаметно сели, выпили еще, закурили, беседа завязалась самая живая. Оказывается, шли они по войне практически бок о бок. А под Кучиновкой вместе попали в окружение. Сразу перешли на "ты", оказывается столько было общих тем и интересов, что хозяин забыл обо всем на свете: заново все переживали; переоценивали; страдали; много пили; хорошо ели.

— Старшина, — кричал майор участковому. — Бегом в магазин… Когда плов будет готов, Вашу мать?.. Понимаете, я случайно встретил боевого друга, а они… Ух, суки, тыловые крысы!

Через минуту, уже на ухо, шептал пьяным голосом Арачаеву: — Ты знаешь — здесь все по-байски, если начальник — то всё, ты Бог и властелин, если подчиненный — то ты мразь и холуй, — а чуть погодя, уже обычным голосом, сказал: — А вообще-то, если честно, то у нас в России то же самое, просто все более-менее завуалировано.

В этот день Арачаев впервые за последний год досыта поел. На столе был полный казан с жирным пловом, большими кусками баранины. После этого Цанка вспомнил мать, как умерла она от голода, как сосала перед смертью слюнявым, беззубым ртом жалкие конфеты. Рассказал майору о пропавших сыновьях. Евдокимов со слезами на глазах обещал боевому товарищу помочь в их поиске… Еще много пили, смеялись, целовались, братались, хотели вновь вернуться на фронт — бить фашиста, захватить живьем Гитлера… В полночь вдребезги пьяный Цанка шел домой — в руках нес газетный кулек с пловом для Волошина, а в боковом кармане торчали початая бутылка водки и полупустая пачка папирос — подарок боевого товарища после роскошного ужина. Дома, разбудив Петра Ивановича, догуливали до утра, еще раз бегали за спиртным. На следующий день оба не вышли на работу, не могли. А еще через день Цанка был вновь в комендатуре.

— А, Арачаев, заходи, — восторженно кричал майор. — Ты где вчера был? Мы ведь договаривались о встрече… Давай данные детей, пошлем письма в Москву, в Алма-Ату, в Грозный. Не волнуйся, я сделаю все официально через комендатуру.

Евдокимов снова достал стаканы, разлил по сто граммов водки.

— Здесь не пить нельзя… Давай, за Победу!

После этого была и вторая рюмка, и третья. Тогда Цанка осмелел.

— Товарищ майор, нельзя мне вернуться в Алма-Ату?

— А что там, друзья?

— Да нет, просто здесь очень тяжело мне. Работа несносная.

— Ну, если честно, то по положению отпускать тебя не могу. А по дружбе сообразить можно… Но что ты там будешь делать? А насчет работы не волнуйся… Таких, как ты, образованных, в округе раз-два и обчелся… А ты знаешь, что пока военное положение — я здесь хозяин. А работать некому, даже поговорить не с кем, а выпить, так это вообще жуть… Короче говоря, наливай… Ух, хороша, родимая… Огурчик, огурчик дай… Так вот слушай, назначу тебя заместителем водхоза. Знаешь, что это такое? Это здесь всё. Вода здесь — и хлеб, и рис, и мясо, и бахча, и рыба, и просто жизнь. Водхоз — единственно богатая организация. Ну, разумеется, после военных… Так вот, устрою тебя замом. Там начальник, или, как его, управляющий — Саренбаев — просто чурбан. Безграмотный лапоть. Так, держат его, как казаха, для виду. Так он не только писать, даже по-русски говорит еле-еле. Через месяц — ты там всё приберешь к рукам. Если что — я помогу. Ведь от воды здесь всё зависит, а план с меня будут требовать. Короче, решено — это очень верное решение… А главное, землякам помочь сможешь… А еще главнее, что ты коммунист и фронтовик… Наливай!

Предпоследнее предложение было решающим в выборе Арачаева. Через три дня его утвердили на бюро райкома партии. Красовался там Цанка в новом кителе, весь в орденах и медалях. Чуточку позабылись ему невзгоды, печали и страдания последних лет. Получил он служебную квартиру со всеми удобствами, служебную машину. Короче, стал большим начальником в округе. Не прошло и месяца, как вся работа в водхозе замкнулись на нем. Работал Цанка добросовестно, ответственно, от всей души. Правда, появилось одно "но" — с легкой руки коменданта Евдокимова заведение Арачаева стали называть — "Чеченхозвод", и это переводилось как "чеченское хозяйство ведется". И действительно, в конторе весь день слышалась чеченская речь. На работу Цанка земляков не брал, не мог, а помогал всем: от денег — до стройматериалов. Вместе с тем, главным энергетиком объединения стал — Волошин, и остальных русских женщин-спецпереселенцев Цанка устроил на ответственные должности в санчасть, в детсад, в бухгалтерию. Милиция вначале возражала против этого, но Евдокимов после личного знакомства с Волошиным поддержал решение Арачаева.

Вскоре на все совещания стали вызывать Арачаева, даже корреспонденция шла на его имя. И постепенно Саренбаев стал почетным управляющим, а Цанка исполнительным.

День Победы праздновали всенародно. Евдокимов и Арачаев в парадной форме, со всеми боевыми наградами гуляли целую неделю. Особенная радость в эти дни царила среди чеченцев — ходили упорные слухи, что в честь окончания войны их вернут на Родину.

А в начале июня 1945 года прямо в водхоз приехал Евдокимов.

— Ну что, Цанка, — весело кричал он, — говорил я тебе, что найду сына — вот и нашел. В Джамбульской области он.

— Можно, я поеду к нему? — взмолился Арачаев.

— Поезжай. Всю ответственность беру на себя… Только договор — туда и обратно.

Через день комендант провожал друга на вокзале.

— Вот эти деньги отдашь сыну лично от меня, — говорил он. — Я уверен, что твой сын — достойный человек.

Всего тридцать минут общался Цанка с сыном на территории детской исправительной колонии. Дакани совершенно повзрослел, вытянулся, как и все Арачаевы, стал бриться. Смотрел отец на сына, любовался им, позабыл всё горе, от радости плакал, не мог скрыть слез.

Когда Арачаев вернулся в Чиили, Евдокимов показал ему письмо — ходатайство с просьбой перевести Дакани на вольное поселение в Кзыл-Ординскую область.

— Не волнуйся, друг, все будет отлично, — говорил весело комендант. — Давай бросай свою работу — поехали на рыбалку. На рыбалку всегда брали с собой Волошина. Евдокимов и Арачаев рыбачить не умели, да и некогда им было — не успевали наливать и произносить тосты за армию, за Победу, за Родину. За Сталина Цанка не пил — тогда у них начинался короткий скандал, но это длилось до следующего тоста. Частенько, после одной-двух бутылок, фронтовики вскипали, и тогда Михей — водитель коменданта, несся в поселок за женщинами. После этого начинались танцы, частушки, крики, визги и всё остальное.

Несмотря на частые загулы, Арачаев службы не запускал. Даже после затяжного вечера — утром в семь ноль-ноль бывал на работе. При этом управляющего Саренбаева по-отечески чтил, всем своим поведением выказывал ему глубокое уважение и почитание, во всем с ним советовался и держал в курсе всех дел. Цанка понял, что Саренбаев необразован и не владеет многими производственными и организационными делами, но вместе с тем в нем было много мудрого, человечного и интернационального. А главное, Саренбаев имел много связей в столице области Кзыл-Орде. Он просто не знал, как их использовать.