Мифы классической древности - Г. Штоль

По окончании игр Лаодам, сын царя Алкиноя, красивейший из юношей феакийских, вышедший из боя победителем, обратился к друзьям с такими словами: “Други, не спросить ли нам чужеземца, в каких играх искусен он? С виду он прекрасен, плечи и руки преисполнены силы, ростом высок, годами также не стар, разве только претерпленные им страдания истощили его”. Все согласились, и Лаодам, выйдя на середину, так сказал, обратись к Одиссею: "Прими и ты, отец-чужеземец, участие в наших играх – наверное, ты искусен в них. Сила мышц – лучшая слава для мужа. Яви же нам свою силу: изгони печальные думы из души твоей: путь уже недалек, корабль стоит, качаясь на волнах, и спутники твои готовы". Одиссей отвечал: "Уж не обидеть ли хочешь ты меня своим предложением? Юноша! Мне не до игр. Камнем лежит на душе у меня горе. Много бед испытал я, немало трудов перенес и ныне сижу перед вами, крушимый тоской по отчизне, и об одном лишь молю, чтобы помогли мне бессмертные боги воротиться домой". Но юный Эвриал ответствовал на это с колкой усмешкой: "Нет, странник, ты не похож на героя и бойца, ты скорее торговец, жадный до барышей". При этих словах гневом закипело сердце Одиссея, и, сдвинув брови, он отвечал Эвриалу: "Кичлив ты, юноша, и слова твои обидны! Ты – пример того, что боги не всегда оделяют смертного красотой и мудростью вместе. Прекрасен ты, нет слов, но недостает тебе разума. Посмотри, как своей дерзкой речью ты возмутил мое сердце. Ты мнишь, что в боях я неопытен, но знай, что еще юношей я был из первых бойцов. И теперь, хотя скорби и лишения истощили меня, я все-таки готов испытать себя – так оскорблен я твоими словами!" Сказав это, Одиссей приподнялся с места, не спуская мантии с плеч; потом взял огромный тяжелый диск, тяжелее всех, которые обыкновенно бросали феакийцы, крепко сжал его могучей рукой и с размаху метнул вдаль. Страшно засвистел диск, разрезая воздух. Феакийцы в испуге нагнули головы. Упал он дальше всех прежде брошенных дисков, и Паллада Афина в образе феакийца, отмечая знаком то место, где он упал, сказала: "Странник, твой знак и слепой найдет – лежит он отдельно от всех и дальше всех. В этом состязании, будь уверен, ни один феакиец не только не превзойдет тебя, но и не сравнится с тобой". Одиссей возрадовался, встретя благосклонного судью, и радостно воскликнул: "Теперь ваш черед, юноши! Бросайте! А после вас снова брошу и я, быть может, диск мой упадет не ближе ваших, а, может быть, и дальше. Пусть выйдут и другие из вас, кого побуждает отвага, и попробуют состязаться со мной в иных играх. При всех оскорбленный, я вызываю всех на рукопашный бой, борьбу и состязание в беге, всех, кроме одного Лаодама: я его гость. Но знайте, что я не безопытен в боях и лук натяну как никто; один только Филоктет меня в этом побеждал, когда мы, ахейцы, бывало, перед вратами Трои состязались в стрельбе; а копье могу метнуть – что никому так не добросить и стрелы. Только в скорости бега, быть может, феакиец меня превзойдет – борьба с волнами и голод изнурили меня".

Все хранили глубоко молчание; прервал его Алкиной, обратись к Одиссею с такими словами: "Странник, ты нам доказал свою силу, и ни один разумный человек не осудит тебя за это. Но теперь выслушай меня, чтобы ты, возвратясь на родину, мог пересказать своим, какие доблести нам достались на долю. В рукопашном бою и борьбе мы не искусны, но зато быстры в беге, плясках и первые в море. Выходите, юноши, и начинайте пляску; а из дворца моего пусть принесут Демодоку его звонкогласную лиру". Вскоре лира была принесена; певец взял ее и, окруженный юношами, запел. Плясуны с удивительной легкостью двигались искусно и мерно под звуки той песни. Когда они кончили, Алкиной приказал сыну своему Лаодаму и быстрому в движениях Галионту начать вдвоем пляску. Взяв мяч разноцветный, выступили они на середину; один, закинувши голову, бросал этот мяч, другой же, разбежавшись и прыгнув высоко, подхватывал его на лету. Потом оба начали быстро плясать, едва касаясь ногами земли, а юноши, стоявшие кругом, топали в такт ногами – и от топота ног их гремела вся площадь. С изумлением смотрел Одиссей на дивную ловкость пляшущих феакийцев и сказал Алкиною: "Могучий царь Алкиной, безмерно дивлюсь я искусству плясунов; других – подобных – и нет на земле". Алкиной-царь, довольный похвалою, обратился к вождям феакийским, говоря: "Наш иноземный гость одарен, я вижу, разумом высоким, почтим же его, как гостя, подарками. Землей нашей правят двенадцать вождей, я, во главе их, тринадцатый, пусть же каждый из нас поднесет пришельцу хитон, мантию и талант золота, чтобы он весело сидел за нашей вечерней трапезой. Ты же, Эвриал, оскорбивший его неприличными словами, примирись с ним и одари его". Все одобрили слова царя, и каждый послал глашатая в дом за подарками. Эвриал же, поднеся Одиссею свой среброкованый меч с ножнами из слоновой кости, сказал: "Мир и радость да будут с тобою, отец-чужеземец! Если сорвалось у меня с языка дерзкое слово, пусть ветер его унесет и развеет. Да даруют тебе боги снова увидеть твою супругу и отчизну после столь долгой, печальной разлуки". Одиссей отвечал: "Радуйся также и ты и, богами хранимый, будь счастлив! Надеюсь, что слова твои искренни и ты не раскаиваешься в том, что поднес мне свой дар". Сказав это, он взял меч и надел на себя.

Солнце уже закатилось. Подарки вождей феакийских были собраны и отнесены глашатаями в дом Алкиноя, где сыновья царя принимали их и передавали матери, царице Арете. Гости же по приглашению Алкиноя вошли во дворец и снова разместились за пиршественным столом. Царь Алкиной между тем приказал своей супруге все подарки Одиссея положить в ларец, прибавив к ним еще хитон, хламиду и золотой драгоценный кубок. Когда царица уложила все это, Одиссей обвязал ларец тесьмой, закрепив ее волшебным узлом, которому научила его хитроумная чародейка Цирцея. Затем, омывшись в купальне, предложенной ему царицей Аретой, Одиссей снова вступил в горницу к пирующим друзьям. В дверях стояла прекрасная Навсикая, которая со времени прибытия Одиссея в город держалась в отдалении, а теперь пришла проститься с благородным гостем. Подняв изумленный взор свой на богоравного мужа, царевна сказала: "Радуйся, странник! Да благословят тебя боги! Когда же возвратишься в землю отцов своих, не забудь меня: ты мне первой обязан спасением". Одиссей, тронутый словами царевны, так отвечал ей: "О, Навсикая, цветущая дочь царя Алкиноя! Если Зевс дозволит мне снова увидеть отчизну, то я буду помнить тебя и чтить как богиню, ибо я жизнью обязан тебе". Сказав это, Одиссей сел рядом с царем Алкиноем.

Яства уже были розданы и чаши наполнены вином. Одиссей отрезал отлежавшего перед ним куска вепря жирную хребтовую часть и, подозвав глашатая, сказал ему: "Отнеси это певцу Демодоку – я хочу его этим почтить. Певцы, вдохновленные музой, должны быть чтимы всеми смертными". Демодок с благодарностью принял почетное даяние чужеземца. Когда все насытились сладким питьем и едой, Одиссей обратился к певцу с такими словами: "Тебя, Демодок, почитаю я выше всех смертных. Муза ли тебя, сам ли Аполлон научили – не знаю, но ты удивительно верно передаешь в своем пении судьбу ахейцев перед Троей, труды их и подвиги, как будто ты сам был тому свидетелем. Спой нам теперь о построенном Энеем деревянном коне и как Одиссей хитроумный посадил в него вооруженных воинов и ввел в город на погибель Трое. Если ты мне верно и подробно об этом споешь, то я, перед лицом всех смертных, назову тебя искуснейшим из певцов". Запел Демодок – феакийцы с удивлением внимали ему, а растроганный Одиссей заливался слезами. Только один Алкиной, сидевший рядом с Одиссеем, видел эти слезы и слышал эти вздохи. Он попросил замолчать певца и, обратись к гостям, сказал: "Пусть муза умолкнет – не всех веселит она здесь. С тех пор как Демодок начал петь на нашем пиру, странник глубоко и тяжко вздыхает – видно, у него на сердце тяжелое горе. Так пусть же умолкнет певец. Будем веселиться иначе, чтобы гость мог принять участие в нашем веселье. Ты же, странник, ничего не скрывая, ответствуй мне на мой вопрос. Скажи нам, как твое имя? Как называется та земля и тот город, где родился ты? Нам нужно знать это, чтобы отвезти тебя на родину. Скажи лишь название страны, и быстроходные корабли наши, без руля и кормчего, управляемые только мыслью и волею человека, перенесут тебя через волны морские и бережно доставят к желанной цели. Потом поведай нам, где ты скитался, в каких городах и землях ты бывал, каких людей видел, и отчего ты так плачешь и горюешь, когда слышишь повесть о судьбе ахейцев и Приамова града? Или, быть может, под стенами Илиона погиб кто-нибудь из твоих благородных родственников или друзей?"

Ему Одиссей в ответ: "Могучий царь Алкиной! Не без сердечной радости внимаю я песням Демодока: слушать подобного певца для меня наслаждение. Нет ничего отраднее, как внимать на пиру сладким песням, когда гости чинно сидят за столом, уставленным яствами и чашами с пенящимся вином. Но ты хочешь знать мои страдания: рассказ о них еще более опечалит меня. Что же поведаю вам прежде, что – после? Я – сын Лаэрта, Одиссей, муж хитроумный, известный всем смертным. Мое отечество – светлая Итака со своим лесистым Нерионом, она – остров дикий и скалистый, но питает сильных мужей. Что может быть слаще родины? Тщетно Калипсо и Цирцея, богиням подобные нимфы, старались меня удержать, они не могли унять в груди моей тоски по отчизне". Так говорил Одиссей феакийцам и рассказал им все о своих страданиях и испытанных бедствиях, начиная и кончая прибытием на остров. Изумленные гости до самой ночи жадно внимали чудным рассказам героя и только к утру разошлись по домам.