Повелительница ястреба - Мэрион Брэдли

На следующий день она неожиданно вышла на опушку леса. Перед ней распахнулась обширная холмистая степь. Лишь кое-где по распадкам еще копились мелкие рощицы и заросли колючника, но это вблизи, а далее открывалось бескрайнее приволье. Ветер шевелил высокую нетронутую траву — по ней бежали волны. Злаки давно заколосились, и зерна уже созрели. Она налущила их и с шелухой — сдуть не догадалась — отправила в рот. Девушка сплюнула… Что-то она делала не так…

Ромили долго стояла, разглядывая степь. Тут бы жить людям, распахивать целину; здесь и влаги вдосталь. Девушка замычала — что-то смутно теребило ее сознание, какой-то непорядок, но чем взволновала ее эта земля, понять было трудно. Как тень мелькнуло трудное слово — «безлюдье». Но что бы это могло значить? Когда-то ей был ясен тоскливый смысл этого понятия, теперь смысл ушел, осталась тоска. Все нагоняло тоску — и ширь необъятной степи, раскатившаяся с запада на восток, и хмурая стена леса позади (то там, то здесь робкие рощицы деревьев мелькали в степи), и серовато-жемчужные, прикрытые лиловой дымкой горы на севере — чуть скошенные зубья побеленных снегами вершин…

Сплюнула еще раз и догадалась, что надо сдуть шелуху… Принялась дуть на ладонь, пока чистые крупные зерна не освободились и не застряли в ложбинках между пальцами. Вот это другое дело! Какая вкуснятина… Из зерен еще что-то ухитряются добывать… А может, печь?.. Она нахмурила брови, глянула вверх, на солнце, и, прикрыв ладошкой глаза, разглядела в серо-розовой выси ястреба. Что это он?

Девушка без страха следила, как хищник, сложив крылья, камнем бросился вниз и только у самой земли, распустив маховые перья, спланировал и сел ей на плечо. Человек и птица долго смотрели друг другу в глаза — Ромили удивлялась, зачем он сел ей на плечо? Что-то упорно стучалось в ее сознание, какие-то мысли о прошлом пытались проникнуть в ее разум. Прошлое? Что такое прошлое? Это как-то связано со странной птицей? Да-да, она когда-то кормила ее с руки. И в сознании ясно обозначилось темное помещение соколятника, насест, она сама и эта ястребица, гордо отвергающая мясо. Точно, она еще обучала ее охотиться. Не как дикие звери и птицы, а так, как нужно человеку, которому следует принести добычу и только по свистку взять выделенный тебе кусочек. Человек? Что такое человек? Человек — это тот, у кого есть имя. Без имени ты не человек. Но у этой ястребицы тоже было имя. Как же ее звали? Девушка мучительно пыталась вспомнить, а хищник тем временем пытливо, не мигая, смотрел ей в глаза.

Нет, никак не вспомнить… Значит, она не человек. Ну и пусть! Все равно она хорошая… Прилетела и села на плечо… Ромили потянулась, чтобы погладить ястребицу, но что-то остановило ее… Нельзя касаться ее оперения. Почему? Непонятно… Девушка, так же не мигая, уставилась в круглые, с черными зрачками золотистые глаза ястребицы и все пыталась вспомнить, где же ее видела раньше.

Ночью Ромили опять проснулась — сердце билось неровно, воздуха не хватало. Как никогда стало ясно, что она сходит с ума, что дальше так продолжаться не может. Надо как-то выбираться из этой привольной безлюдной пустыни. Но куда идти? В какую сторону? И спросить не у кого… В этот миг девушка ясно сознавала, кто она. Ее зовут Ромили Макаран, она сбежала из дома, после долгих приключений принимала участие в битве… Тут мысли несколько расплывались, она не помнила — то ли ударилась головой о землю, то ли настолько сильным оказался шок от увиденного, что она, очнувшись, бежала с поля боя; потом заблудилась и теперь плутает в незнакомой местности. Рядом с ней ее любимая Пречиоза — вон сидит на суку над самой головой. Как она разыскала ее — тоже непонятно. Может, почувствовала, что Ромили изнемогает от затмения рассудка. Глупо! Пречиозе должно быть известно, что ей нельзя оставаться рядом; что всякая тварь, попавшая в руки Ромили, обречена; что всякое обучение есть не что иное, как подготовка к гибели. Впрочем — девушка сделала себе поблажку, это касается не только ее, но и всякого другого человека.

Пять дней Ромили брела по степи — никакой надобности считать дни она не видела, но делала это по привычке, машинально, надо же что-то считать! Вот и Лириэль талдычит о том же. Луна уже обрела свое истинное полукруглое лицо. Когда же последний, четвертый месяц вошел в фазу полнолуния, она возненавидела вернувшуюся память. Слишком обжигающи, нестерпимо болезненны были картины прошедшего. Еды ей хватало, воды тоже довольно. Однажды ястребица принесла ей добычу, села на плечо, вскрикнула от негодования. Ромили долго смотрела на мертвую тишину, так и не вспомнив, что надо срочно выделить птице долю. Вот что привлекло ее внимание — окровавленный клюв. Ромили содрогнулась — опять кровь. Всюду кровь! Лицо девушки исказилось, она отшвырнула тушку и отбежала подальше от убитой птицы. Затмение разума в тот день было особенно плотным, беспробудным.

К ночи Ромили добрела до небольшой рощицы, нашла дерево, усыпанное плодами, орехов было столько — ешь, не хочу! Поужинав, она, не в пример прошлым дням, набила орехами карманы. Разум медленно, но возвращался — теперь Ромили инстинктивно забирала все севернее и севернее. Ее тянуло к людям… Двигалась быстро и бесшумно… сама не знала почему.

К вечеру Ромили насторожило кряканье, долетевшее с небес. Утка летела высоко в поднебесье, и в той стороне, откуда появилась птица, блеснула гладь озера. Ромили замерла, приставила к глазам ладонь. Белая башня возвышалась на берегу.

Батюшки, куда же она забрела?

В ту ночь она почти не спала — все четыре луны-красавицы плыли по испещренному звездами небосводу. Лириэль и Киррдис находились в полной фазе, две другие обозначили себя бледно-палевыми полудисками. Душа девушки была полна предчувствий — может, на самом деле, когда все четыре месяца полностью откроют свои лики, случится что-то необычайное. Или случилось? Только она не могла вспомнить что. Тем не менее чувствительно ныло тело, какое-то смутное вожделение томило плоть… Спать она устроилась на мягком мху, ковром покрывшем землю под одиноким деревом, однако сон не шел — хотелось прижаться к чему-то. Или к кому-то?..

Скорее она угадала, чем услышала, шорох в кроне дерева. Большая дикая кошка ползла по ветви, сжигаемая тем же огнем, который не давал покоя Ромили. Та же страсть, то же вожделение… Вот во мраке блеснули крупные зеленые глаза — зверь не спеша, мурлыкая, спустился по стволу. В нос девушки ударил острый, сладковатый, с мускусным припахом аромат — Ромили, спрятавшись за корнями, внимательно следила за самкой. Впечатления мешались — на мгновение ей почудилось, что она не прячется в ямке, поросшей мхом, а спускается вниз, перебирая когтистыми лапами и вздрагивая сильным гибким телом.