Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме - Пирмин Майер

В идеях Парацельса, в поэтической форме представленных в стихотворении Паунда, отчетливо звучит неоплатоническая теория об изменении форм. Сквозь все стихотворение проходит мотив дуновения ветра (mist), а последние три строчки выражают состояние блаженного спокойствия, образом которого становится статуя, возвышающаяся над бурлящим потоком. Риторическая фигура противопоставления спокойствия и беспокойства бесчисленное количество раз встречается в работах Парацельса. «Спокойствие лучше беспокойства, но беспокойство полезнее спокойствия», – писал он в своей «Книге о познании».

В отличие от ясного языка произведений Федершпиля, стихотворение Паунда словно бы вобрало в себя «лучшие» образцы стиля Гогенгейма. Барочная экспрессия, тишина созерцательного наблюдения («the mist goes from the mirror and I see») и внешняя лапидарность безграничного по смыслу содержания придают этому поэтическому наброску насыщенность и интенсивность. Стихотворение «Парацельс в эмпиреях» по сравнению с лирическим настроением другого поэтического сборника Паунда «Канты» отличается ярко выраженным драматизмом. В этом отношении оно чем-то напоминает опусы Браунинга, которого Паунд высоко ценил и называл поэтом, обладавшим «властью пробуждать мертвых» [525] . И в «Масках», и в «Кантах» Панду также удалось вызвать из глубины веков очарование великих мертвецов. Владея уникальным в мировой литературе искусством адаптированного цитирования, он соединил традицию и современность в едином лирическом напеве. В качестве главных действующих лиц в «Кантах» автор выводит Гомера, Конфуция, Данте и Парацельса.

Юрг Федершпиль:

Парацельс

Маргарите

Нет на свете ничего ядовитого. И одновременно

все ядовито. Многое

Зависит от дозировки, говорит учитель Парацельс.

Нет на свете ничего глупого, но одновременно

и ничего умного.

Все определяется тем, вовремя ли была высказана

подуманная мысль.

Иногда полезно задать себе вопрос,

в каком кабинете это решается.

Нет ничего божественного, но и ничего полностью

демонического.

Постоянно спрашивай себя, в какой кухне

Ангелы развели огонь и для кого.

В смерти нет ничего веселого, но и ничего грустного.

Все зависит от того, кто уходит, а кто остается.

Ни одно яблоко, вишня или слива целиком

не охвачены гниением,

И даже пчелы получают наслаждение от своего

краткого существования.

Нет на свете подлинной любви, но нет также

и ненависти.

Ведь порой даже от ненавидящего исходит любовь,

А любящий источает зло. Ни один человек не живет

Ни слишком много, ни слишком мало.

Но вот, время подходит к ночи, мои дорогие.

Однако свеча в комнате учителя горит до тех пор,

Пока фитиль не погаснет и не утонет в восковом теле.

Не существует ничего смертного,

но во всем присутствует жизнь, —

Признался учитель, когда ночь окончательно вступила

в свои права. [526]

По сравнению со стихотворением Эзры Паунда «Парацельс» Юрга Федершпиля далек от патетики и выдержан в спокойном тоне. В то же время в нем чувствуется и напряженность, которая выражена в сосредоточенном состоянии активного слушателя, старающегося не упустить ни одного слова своего «учителя». Эти 22 строчки, посвященные некоей Маргарите, были напечатаны в качестве вступительного стихотворения к книге очерков Федершпиля «Зло – иллюзия и пыль». Автор создает впечатление острого наблюдателя, стремящегося к истине. Однако по сравнению с его нью-йоркскими очерками Федершпиль предстает здесь вдобавок как мечтатель, склонный к метафизическим размышлениям. Порой он разбавляет серьезность изложения с помощью ловких остроумных приемов. Обстоятельно разбирая вопрос о смысле творения, он вдруг совершенно неожиданно выставляет свои рассуждения в ироническом свете. Душа и внутренний мир Федершпиля раскрываются главным образом в его поздних работах. Так, в интересующей нас книге он глубоко переживает исчезновение Бога из жизни современного человека. Стоит отметить, что тон и содержание работы Федершпиля ломают все устоявшиеся каноны современной швейцарской литературы такого рода.

В первых строках вступительного стихотворения Федершпиля в перефразированной форме передано одно из самых известных мест каринтских «Апологий» Парацельса. «Яд можно найти во всех вещах. Ядовитой или не ядовитой вещь делают дозы содержащегося в ней яда», – писал Парацельс. Мы находим в стихотворении и мотив времени, который стоит в центре внимания многих медицинских работ Гогенгейма. При этом Федершпиль, передавая соответствующие мысли Парацельса, порой бессознательно копирует стиль оригинала. Согласно Парацельсу, «внутренние планеты» проходят в человеке полный круг, независимо от того, живет ли он один день или умирает в 90-летнем возрасте. Однако жизнь каждого человеческого существа при общем сходстве уникальна в своем роде. Интересен и заключительный виток стихотворения, заканчивающийся оптимистической формулой, согласно которой «во всем присутствует жизнь». То, что швейцарский литератор обратился в своем творчестве к образу Парацельса более, чем просто радостное событие. Заслуга Федершпиля состоит в том, что он после долгих лет усилий нашел выход из каменного мешка идеологических и литературных стереотипов. Автор книги «Зло – иллюзия и пыль», предпослав прозаическому тексту работы поэтическое философствование на тему Парацельса, вспоминает по ходу своих зарисовок еще одну значимую фразу из «Парамирума», основного медицинского труда Гогенгейма, о причинах болезней и путях лечения: «Мечты завистливых людей становятся реальностью» (I, 223).

Оба стихотворения Паунда и Федершпиля представляют собой чистую форму уважения к Парацельсу в современной литературе. В отличие от романизированных образов, часто страдающих односторонностью и в ряде случаев полностью устаревших, они с самого начала исходят из сути и с поразительной непосредственностью передают аутентичные мысли Гогенгейма. При этом у Федершпиля, творчество которого отличается настоящим «современным качеством», четко ощущается временная дистанция. Среди прочих об этом говорит и Райнольд Шнайдер, который в своей новелле «Камень магов», посвященной Месмеру, рассуждает об изменении характера современного литературного творчества. [527]

Временная дистанция у Федершпиля отчетливо выражена в следующей фразе: «Иногда полезно задать себе вопрос, в каком кабинете это решается». Автор имеет в виду конкретную применимость парацельсовской философии времени к сегодняшнему дню. Федершпиль ясно дает понять, что представления Теофраста фон Гогенгейма при всем их величии остаются во многом чуждыми для нас, особенно когда мы пытаемся превратить их в идеологические рецепты. Проходя через узкие створки сознания кабинетных идеологов-мыслителей, завораживающая концепция швейцарского врача выхолащивается и разрушается. «Великие мертвецы оставляют нас в одиночестве» [528] , – писал Райнольд Шнайдер в пику Паунду в своей новелле о Месмере. Однако Парацельс продолжает жить вместе с результатами своих достижений. Последние приносят новые плоды в творчестве писателей и поэтов, из которых, как бы плохи или хороши они ни были, «ни одно яблоко, вишня или слива целиком не охвачены гниением». Спокойный, образный и прозрачный язык Федершпиля, мерный поток цитат, ассоциаций, картин и парадоксов, трезвое уважение, свойственное далеко не всякому слушателю Парацельса, ощущающему дистанцию между собой и «учителем», делают стихотворение «Парацельс» выдающимся явлением швейцарской лирики недавнего прошлого.