Радио Хоспис - Руслан Галеев

– Эй, – всплеснул руками Скальпель, – у нормальных людей это называется не глоток, а четверть бутылки!

– Да и черт с ними, с нормальными людьми. Почему у старого армянина не может быть отличного настроения? Хочу напиться и прогуляться где-нибудь в районе университета. Заодно вспомню те времена, когда имя Арчи Терапетяна знал каждый школьник, потому что перед хуком Арчи Терапетяна не мог выстоять никто. – Ауч, встав в стойку и смешно подпрыгивая, сделал пару ударов в темноту.

– Пока однажды Арчи Терапетяна не встретил пацан по имени Леннокс Льюис, – вставил Стас, принимая у Скальпеля бутылку.

– Да нет, – печально покачал головой здоровяк, – мой закат начался еще раньше. Я повредил сухожилия, но мои агенты и слышать не хотели о том, что мне нужен перерыв. Я был для них дойной коровой, и только. Пока дает молоко, ее кормят и холят, а когда перестает, отправляют на скотобойню. Так что тот бой с Льюисом был просто последней каплей. Вай, что там говорить, все это давно унеслось с той, другой жизнью. Я по крайней мере выжил, а про Льюиса после войны никто ничего не слышал. Хотя, между нами, парни, думаю, что и в лучшей форме я не выстоял бы против этого парня. Но! Вы немедленно забудете о моих словах, вам ясно? Достаточно того, что было время, когда Арчи Терапетян был непобедим!

– За легенду довоенного ринга, – поднял бутылку Шрам, – и пусть все черти катятся к своим матушкам. Я поддерживаю тебя, старина. В смысле твое предложение прогуляться мимо университета. Где там сейчас самое разгульное место?

– Есть один кабак, – криво усмехнулся Арчи, – там зависают футболисты. С вот такими плечами. Их много, и нам будет несладко.

– Отличная затея, – кивнул Скальпель.

– Скальп, ты же хирург, – воскликнул Стас, – ты должен беречь руки. А потом, вообще-то вы забыли, что я как-никак детектив. А вся эта затея называется хулиганством.

– Это хорошо, что с нами детектив, – положив ему руку на плечо, сказал Шрам, – будет кому нас отмазать, если появится полис.

– Идиоты! Я, конечно, с вами, но это ничего не меняет. Бруно, ты-то что думаешь?

Бруно улыбнулся, сцепил пальцы и оглушительно щелкнул суставами.

– Все понятно, – вздохнул Стас. – Ладно, футболисты так футболисты. Старые, мать вашу, пни, а ведете себя, как молокососы…

Но подраться с футболистами в этот вечер им было не суждено. Они постояли еще несколько минут, дожидаясь, когда Завсегдатай закончит «Лунную реку». И это все решило. К «Долине» стремительно подъехала машина, из которой выскочила одна из девушек «Живого уголка». Она сразу же бросилась к Бруно.

– Сэм, я за тобой. В «Уголке» буянит какая-то матросня. Громят мебель и отказываются платить. Их там десятеро, и они уже вырубили твоего сменщика.

– Десятеро, – усмехнулся Ауч, – всего по двое на брата. Я в деле, парни.

И это была отличная драка, в духе тех, что случались когда-то в мореходке между потоками одного курса, или даже между разными курсами, или просто в клубе на танцах между гардемаринами и студентами других учебных заведений. Матросы были не промах, их было больше, но они были пьянее. За друзьями из «Долины» была относительная трезвость, готовность к драке и фактор неожиданности. И для начала Скальпель использовал свой коронный кульбит курсантских времен, разбив табурет об голову одного из матросов. Затем в дело вступил Ауч, профессионально отработав пару на корпусе высокого матроса с татуировкой в виде сцепленных якорей на шее. Ну а дальше вступили в дело все остальные. Не прошло и минуты, как матросы осознали, что их дело швах. Они убегали по улице, выкрикивая обещания вернуться, а Ауч поливал им спину самым отборным матом. Девчонки в окнах переживали и вскрикивали так, как будто поставили все свои сбережения на результат боксерского поединка, а город бросался со всех сторон, как обрадованный вниманием щенок, то вспыхивая отражением в окнах, то налетая неожиданным сквозняком. А поскольку, чисто теоретически, они явились в бордель только для того, чтобы урезонить хулиганов, младший детектив Бекчетов не имел ничего против. Надо же хоть иногда выполнять свой профессиональный долг!

«Ну что, неудачнички? Жизнь помои, но жить надо. По крайней мере пока не помрем, ха-ха. Слышу, слышу, улицы успокаиваются, заводы гудят, офисы тоже подгуживают. С новым вас гребаным рабочим днем, лодыри. Проведем его так же бездарно, как и все предыдущие дни, и выполним основное предназначение человечества: прийти, нагадить и свалить к праотцам. И жизнь ваша бездарная станет еще более бездарной, так что поводов для печали и волнения нет! А на меня, знаете ли, напала утренняя апатия. Похоже, мой коллега и спец по новостям начихал тут болезнетворных бактерий печали и уныния. Видели бы вы, с какой постной физиономией он ходит! Тараканы вешаются на бутербродах. По этому поводу и я намерен уйти в пятиминутную депрессию и послушать композицию оркестра вибрирующих инструментов «The Ventures» под названием «My Own True Love».

В этом мире существовал только один вездесущий сукин сын, которому позволялось разглашать тайны следствия. И то лишь потому, что его до сих пор не могли поймать, и еще потому, что он имел привычку ставить классные песни. Все остальные обязаны были держаться от тайн следствия как можно дальше. Особенно утром. Особенно если это утро после попойки. Особенно если это была попойка старых друзей. И особенно человеку стоило держать дистанцию, если его звали Доусон Лейстрейд, которого все, от мала до велика, звали просто Лисом-Педерастом.

Стас ненавидел это нарицательное словосочетание. Любой, кто имел хоть какое-то отношение к юстиции, ненавидел это словосочетание. Потому что Доусон Лейстрейд был чертовски хитер и пронырлив, а также при случае мог пролезть в любую задницу ради получения информации. Даже если эту задницу нужно было предварительно вылизать. Более того, прием «глубокий лизок» был коронным приемом Лиса-Педераста. К великому сожалению, Доусон выбрал криминалистику и все связанные с нею скандалы в качестве полигона.

Вот и этим утром Лис-Педераст сиял во всю черно-белую диагональ переносного телевизора, который уже давным-давно никто не переносил с холодильника на кухне в квартире Стаса. Лейстрейд не просто сиял, он излучал самодовольство и укоризну одновременно. Еще бы, ведь где-то среди нас, дорогие телезрители, бродит мерзавец, совершивший девять убийств, а доблестные защитники правопорядка до сих пор не могут не только поймать преступника, но даже и определить, кого тот прикончил. Говоря все это, Лис-Педераст умудрялся корчить такие наигранные рожи, что все рассказанное начинало напоминать анекдот. В этом и была цель Доусона Лейстрейда. Он был комиком от бога, хотя, как подозревал Стас, бог этого мерзавца носил рога и ходил, цокая копытами. А по утрам вселялся в телевизоры. Естественно, этот гаденыш не забыл упомянуть об ограблении аптеки.