В погоне за утром - Майкл Роэн

Шины моего автомобиля настойчиво, как барабан, стучали по булыжнику, звук эхом отдавался среди бурых потрескавшихся стен. Я свернул на Тампере – вид у нее был такой, словно там так и летала все та же грязная бумага, но в этот раз я не стал останавливаться. Мне казалось, я сообразил, в какой стороне должны быть доки, но, как выяснилось, все было не так просто. Улица с односторонним движением погнала меня метаться, как мячик, по туманным безликим боковым улочкам, и я потерял дорогу так же, как тогда, когда бродил здесь пешком. Часто я проезжал мимо узкого поворота, и мне казалось, что там, дальнем конце, я что-то видел краем глаза, но когда я сворачивал на следующем, оказывалось, что он беспросветно ведет кругом и в другом направлении. Либо я притормаживал, разворачивался и въезжал в тот поворот, что казался мне нужным, но обнаруживал только, что отблеск света, который я принял за море, был отражением света, проникавшего из зашторенного окна, а красная вспышка, так похожая на вывеску таверны, оказывалась лишь забытой старой афишей, хлопавшей по стене. Когда, наконец, одна такая улочка выплюнула меня на более широкую дорогу, которую я заметил раньше, оказалось, что это все та же Дунайская улица, только значительно дальше за улицей Тампере. А там, под сияющим рыжим уличным фонарем, висела блестящая новенькая бело-коричневая вывеска для туристов, которую в свой первый приезд сюда я мог бы увидеть, только если бы проехал дальше: К ГАВАНИ.

Почему-то от ее вида сердце у меня еще больше упало. Но я повернул туда, куда показывал знак, и поехал дальше. Ехал я до тех пор, пока совершенно неожиданно мрачные стены впереди не исчезли, и Дунайская улица вышла на небольшую аккуратную круглую площадку с яркими огнями, растениями, высаженными в бетонных тумбах, и голубыми знаками стоянки, разбегавшимися во всех направлениях. А за ней, в обрамлении ряда зданий, просто-таки сверкавших в последних лучах солнца отчищенным камнем и свежей краской, находился док, где не было кораблей, зато висели белые цепи, такие же, какие можно увидеть в пригородных садиках. Я подъехал туда, к свободной стоянке, и вышел из машины. Я оглядел док в том месте, где он выходил в открытое море, но воды его были пусты. В поле зрения не было ни одного корабля – только склад, на верхнем этаже которого я разглядел розовую неоновую вывеску диско-клуба. Морской ветер был приправлен пылью с окруженного лесами здания, находившегося за моей спиной, и запахом застоявшихся специй из расположенного неподалеку индийского ресторана. Я нашел только то, что за чем гонялся в тот прошедший вечер, но сейчас это казалось почти насмешкой, своего рода приговором.

Просите – и дастся вам; ищите – и обрящете. Что я же я нашел здесь в тот памятный вечер? Галлюцинацию? Призрачную мечту? В глубине души я не был даже уверен, что она существовала; мои воспоминания об этом были смутными. И все же мои ощущения кричали, что она где-то здесь, что я должен найти дорогу назад, пока еще не поздно. Я лихорадочно боролся со снедавшими меня сомнениями. Но что я мог сделать? Я снова был ребенком, снова заблудился. Меня отрезали.

3

Это место…

Всего два дня назад оно бы мне понравилось. Возможно, я бы даже зашел взглянуть, что представляет из себя этот диско-клуб; он выглядел стильным и современным. Разумеется, от этого коктейли не стали бы менее обжигающими, а дурацкие удары музыки – менее оглушительным, зато публика была бы как бы более размытой, и не было бы нужды разговаривать. Глаза в глаза, тело к телу – все просто: никаких избитых фраз, показного внимания, привычной лжи. Тем, кто приходил туда, так больше нравилось: короткая, потная, бессонная ночь, размазанный грим и животные запахи, а если все пойдет как надо – завтрак вдвоем. С девушками, которые сначала вешали свою одежду, такие вещи проходили лучше всего; это я давно заметил. Координатами обменивались легко, без всяких обязательств, между поцелуями; не было никакой необходимости звонить еще раз, и в те дни я звонил редко. Это была не любовь – ну так что? Любовь – это не для всякого. Во всяком случае, в отличие от многих других вещей, все было честно. По крайней мере, это никому не причиняло боли.

Но сейчас от одной мысли о таком месте и обо всем, что ему сопутствовало, мне становилось тошно. Уже один вид всей этой мишурной улицы был испытанием для моего рассудка. Само ее существование, казалось, ужасно противоречило тому, с чем я столкнулся в ту ночь, независимо от того, романтизировать это или нет. Мне надо было либо выбираться отсюда, либо поверить… Или уж ничему не верить и ничему не доверять, во всяком случае, своим чувствам. Я забыл о машине; я тупо брел через дорогу, мне повезло, что она была пуста. Если бы кто-то увидел меня в тот момент, наверняка решил бы, что я пьян. Я благодарно погрузился в спасительную темноту распахнутой пасти улицы, как раненное животное, отчаянно стремящееся спрятаться. Мои пальцы скользнули по все еще свежей краске оконной рамы и дотронулись до изношенного камня позади нее. Я моргнул и огляделся. Теперь, когда солнце зашло, улица была узкой и темной, и это придавало ей еще большее сходство с теми, по которым я пробирался в ту странную ночь. Тени прятали то, что с ней стало, слабый отблеск звездного света, защищенный от резкого уличного освещения, снова окутал ее покровом тайны. Я оглянулся и рассмеялся над таким контрастом: вся новизна казалась лишь фасадом, тонким цветистым слоем, покрывавшим то, что лежало под ним в действительности. И вдруг мне стало не так уж трудно вновь поверить в себя. Как и предсказывал Джип, я вернулся.

Как предсказывал Джип… но что же он еще сказал? «…спроси Джипа-штурмана, ладно?» Я вдруг совершенно отчетливо вспомнил его слова, так, словно снова услышал их: «Спрашивай любого, меня все знают…» Что ж, это должно быть достаточно просто. Однако меня как-то не прельщало искать его прямо здесь, во всяком случае, в одном из этих нарядных бистро, они ему явно не подходили. Но в дальнем конце улицы тусклым желтоватым светом светились какие-то окна. Должно быть, там что-то есть.

Это оказалась пивная, не очень большая и уж никак не реставрированная. На самом деле вид у нее был самый что ни есть изношенный. Она находилась на углу улочки, ее можно было узнать по вычурной вывеске из покрытой глазурью мозаики эдвардианской эпохи, пурпурно-синего цвета, совершенно потрескавшейся и грязной; и покрытым пятнами застекленным окнам, таким же закопченным и тусклым, испещренным надписями, рекламировавшими эль стоимостью в сорок шиллингов, изготовленный на позабытых пивзаводах. Пробивавшийся оттуда свет был ярким, доносившиеся голоса – хриплыми; по виду это было крутое местечко, и я занервничал. Однако отсюда можно было хотя бы начать поиски. Выцветшая дверь жалобно взвизгнула, когда я открыл ее и ступил в облако удушливого дыма.