Необыкновенные любовники - Анри де Ренье

Девица де Ла Томасьер утром того дня, когда было назначено шествие с крестом, приготовила для своей матери письмо почти такого же содержания. Она рассчитывала на следующий день после полудня выйти, как всегда, из дому и отправиться в монастырь «Божьи Девственницы», откуда г-жа де Ларно должна была отослать эти два пакета каждый по его адресу. С таким намерением написав письма, она держала их при себе, но конверт, предназначенный г-ну де Валанглену, выпал так, что она этого не заметила. Вот таким образом этот дворянин оказался случайно предупрежденным накануне вечером о том, что он должен был узнать только на следующий день. В его распоряжении была целая ночь, чтобы поразмыслить, как следует поступить. Самым естественным было повидаться с девицей де Ла Томасьер, чего как раз молодая девушка хотела избегнуть. Это ей не удалось, потому что на следующий день в десять часов утра она увидела г-на де Валанглена входящим в залу, где она находилась вместе со своей матерью. Чтобы не быть задержанным служанками, Валанглен прошел через сад.

При виде его девица де Ла Томасьер быстро поднялась и широко перекрестилась. Г-н де Валанглен, не здороваясь с г-жой де Ла Томасьер, которая оставалась в своем кресле, пораженная его неожиданным приходом, направился прямо к молодой девушке. Она встретила его с твердостью, хотя могла заметить в его взгляде непривычный огонь, а письмо, разорванное на четыре части и брошенное перед нею на паркет, предупредило девицу де Ла Томасьер, что столкновение будет тяжелым; ей придала силу мужественно встретить нападение сама резкость его.

Облегчив себя тем, что разорвал письмо, г-н де Валанглен заговорил уже почти спокойным голосом:

— Простите мне эту горячность, сударыня. Посмотрите, ветер уже готов унести свидетельство как вашего проступка, так и моего.

Резкий порыв воздуха от двери, оставленной г-ном де Валангленом открытой и затем захлопнувшейся, закружил клочки бумаги.

— Что касается того, что написано на этих листках, я ему придаю не больше значения, чем пустому сну. Оставим эти глупости и поговорим о вещах более серьезных. Нам нужно уговориться о делах, нас близко касающихся…

Девица де Ла Томасьер смотрела на г-на де Валанглена. Она не могла себе объяснить, каким образом письмо уже попало к нему в руки, но выяснять это обстоятельство было не время.

— Кроме того, — продолжал он, — если бы я уступил вашим настояниям, я бы раскаивался вечно, и в один прекрасный день вы оказались бы вправе упрекнуть меня за то, что я предоставил вас самой себе, вместо того чтобы защитить вас от мыслей, которые, правда, весьма великодушны, но одобрены мною быть не могут. Союз, который нас уже соединяет, дает мне право помешать вам выполнить намерение подобного рода, наименьшим последствием которого было бы отчаяние порядочного человека, который располагает вашим словом и хранит его.

Г-н де Валанглен произнес последние слова твердым и громким голосом. Г-жа де Ла Томасьер, думая, что речь идет о любовной размолвке, хотела уже вмешаться в разговор. Короткое «Оставьте, матушка!» резко прервало ее и заставило добрую даму снова опуститься в кресло.

— А вы, сударь, — сказала девица де Ла Томасьер, — чего вы требуете от меня? Мне нечего сказать вам, чего бы вы уже не знали. Случай предупредил мое намерение. Оно избавило бы меня от разговора, в котором не встречается никакой надобности. Оставим его, сударь, если вы не хотите, чтобы я покинула это место ради другого, где мне давно следовало бы быть, так как тогда я избежала бы этого испытания, которому вы, против моей воли, меня подвергаете.

В глубине души г-н де Валанглен думал, что достаточно будет ему появиться перед девицей де Ла Томасьер, чтобы увидеть ее смущенной в ее планах. Он рассчитывал неожиданностью своего посещения привести молодую девушку в замешательство. Хитрость с письмом казалась ему ясным знаком того, что девица де Ла Томасьер, опасаясь встречи с ним, тем самым выдавала некоторую боязнь почувствовать колебания. К тому же стиль письма показался ему настолько неожиданным, что он заподозрил здесь участие г-жи де Ларно. Что касается девицы де Ла Томасьер, то достаточно привести ей разумные доводы, чтобы она обратилась к иным чувствам. Он считал ее за особу со здравым смыслом и уравновешенным характером. Но твердый и приподнятый тон, каким она ответила на его упрек, доказывал упорство, которое могло быть опасным, и он уже начал думать, что то, что казалось ему причудой благочестия, лишенной всякой возможности, могло стать чем-то более серьезным. Он почувствовал опасность и приготовился защищать свои права; ибо, если ему и представлялось делом добрым, чтобы де Ла Томасьер поскорее вышел из чистилища, он все же находил жестоким, чтобы это совершилось за его счет. Его смущение было, видимо, очень сильным, если он решился прибегнуть к содействию г-жи де Ла Томасьер. Г-н де Валанглен, вообще говоря, мало считался с доброй дамой. Теперь он заметил, что ее дочь постаралась скрыть от нее свое решение, и рассчитал, что если он внезапно его обнаружит ей, то она станет испускать громкие крики и присоединит к его усилию свои, чтобы удержать в миру существо, столь необходимое ей в ее привычках.

Итак, из уст г-на де Валанглена г-жа де Ла Томасьер узнала о заброшенности и одиночестве, которые ей угрожали. Г-н де Валанглен не ошибался, и действие его слов превзошло его ожидания. Жалобы г-жи де Ла Томасьер были шумны и патетичны. Эгоизм старой женщины, боящейся быть покинутой, наивно примешивался к печали матери, которой тяжело терять любимую дочь. Ее отчаяние, при всей его искренности, могло бы рассмешить всякого иного, кроме ее дочери и г-на де Валанглена. Добрая дама стонала и оплакивала свою судьбу. По мере того, как текли слова, отвислые щеки вздрагивали на ее пухлом лице и пальцы коротких рук шевелились; она договорилась до того, что, по ее словам, г-ну де Ла Томасьеру очень хорошо в чистилище и что он отлично сумеет освободиться из него сам, так как эта хитрая лиса при жизни выпутывалась из гораздо худших положений. Затем она принялась охать, напоминая дочери о заботах, которые та ей причиняла с самого детства, об отварах и снадобьях, которыми она лечила ее при маленьких заболеваниях, не забыв при этом и промывательных, которые она ей устраивала для сохранения здоровья и хорошего цвета лица. И она вытирала свои распухшие глаза, полные слез, стекавших по дряблым щекам.

Девица де Ла Томасьер оставалась с виду бесчувственной к этому зрелищу. Когда оно кончилось и г-жа де Ла Томасьер снова уселась в свое кресло, молодая девушка обратилась к г-ну де Валанглену:

— Полюбуйтесь, сударь, на дело рук ваших… Неужели же вы думаете остановить меня пустыми словами, когда подобное зрелище не в состоянии меня удержать?