«Если», 2006 № 11 - Журнал «Если»

На эти слова он ничего ей не ответил. Ффренч-Доббин явно понял: по недомыслию совершил огромную ошибку, но Эмма была несколько удивлена, что он даже не попытался как-то выкрутиться, приводя различные доводы в свое оправдание. И это указывало на гораздо большую духовную зрелость, чем можно было ожидать от учителя младших классов стандартной деревенской школы. Так что Эмма не стала дальше его распекать и сказала только:

— Ладно, оставим эту тему. Полагаю, вам следует хорошенько отдохнуть после всех выпавших на вашу долю испытаний. И может быть, вы немного проголодались?

— Если честно, — признался он с немалым облегчением, — я просто умираю с голоду!

Эмма надела поверх грубого твида свой любимый веселенький фартук и, засучив рукава, приготовила сытный, добротный завтрак в типично английском стиле: свежие яйца всмятку, поджаренные на сливочном масле тосты, несколько щедрых ломтей нежного бекона и горшочек клубничного джема. Хотя ее так и подмывало объяснить этому Ффренчу-Доббину, что все продукты, уминаемые им с истинно волчьим аппетитом, были приобретены в том самом микромаркете, от которого он страстно мечтал избавиться, Эмма твердо отвергла искушение, ведь лежачего не бьют.

Вместо этого, когда он наконец насытился и стал более или менее походить на нормального человека, хотя и неухоженного, она спросила, не нужно ли ему чего-нибудь еще.

Ффренч-Доббин задумчиво потер свой щетинистый подбородок и смущенно пробормотал:

— Если бы только немного привести себя в порядок… Но бритвы у меня нет, к несчастью, как и чистой одежды…

— Я сохранила все, что осталось от моего покойного папы, — сказала Эмма. — И я вижу, что вы носите примерно тот же самый размер. Его ванная комната наверху, рядом с лестницей, а я сейчас принесу вам бритву и чистое… чистые вещи.

Она имела в виду, понятно, нижнее мужское белье, которое полковник, будучи восторженным поклонником гигиены, запасал в немереных количествах. К сожалению, он умер прежде, чем сумел все это износить, и после него у Эммы осталось множество новеньких дорогостоящих вещиц, которые никогда даже не вынимались из фабричной упаковки. Она вручила гостю через приоткрытую на четверть дверь ванной комнаты изысканную подборку таких упаковок, присовокупив к ним чистое полотенце и пушистый купальный халат. Взамен всего этого Эмма получила от Ффренча-Доббина изрядно изгвазданную и помятую верхнюю одежду, которую передала домоботу, чтобы тот незамедлительно вычистил ее и погладил.

А потом она спустилась на первый этаж и села обдумывать нежданные сюрпризы, которые преподнесло ей нынешнее утро.

«Нет, вы только послушайте, он все еще принимает душ! — размышляла Эмма. — Похоже, джентльменам требуется гораздо больше воды, чем леди… Потому что у них больше поверхность тела? Или потому, что они больше пачкаются?

Кстати, он уничтожил четыре яйца за один присест! Очень недурной аппетит для такого бескровного создания, каким я прежде его себе представляла…

Подумать только, вчера я едва не купила любовного робота! Робот никогда не ест, не принимает душ и не бреется. Робот не способен ни страдать, ни любить и, по сути, никогда не будет нуждаться лично во мне, даже в смысле секса. Все это только пустая видимость и программы!..

Стоит ли удивляться, что Милли так любит натуральных мужчин? Хотя иногда они, если говорить честно, ужасно утомляют и раздражают разумного человека».

Когда Ффренч-Доббин наконец вышел из ванной в пушистом халате и весьма похорошевший, Эмма сразу препроводила его в спальню полковника. Не забыв предусмотрительно опустить там жалюзи, дабы никакой враг не заметил и не выдал скрывающегося беглеца.

Эмма уже собралась выйти в сад поработать, когда до ее слуха донесся некий звук… Этот звук исходил, судя по всему, из той самой спальни, которая уже нескольно лет пустовала: довольно странный, но все же отчего-то ужасно знакомый.

«Надо же, — наконец догадалась Эмма, — да он храпит! Почти совсем как мой дорогой папа… Как это человечно, как трогательно!»

Позже, окапывая вьюнки, она изумилась, внезапно поймав себя на том, что потихонечку что-то напевает.

В полдень Ффренч-Доббин все еще проявлял трогательную человечность, так что Эмма смотрела новости одна. Хотя там говорили преимущественно о событиях планетарного значения, в конце программы последовал краткий обзор того, что комментатор именовал не иначе как «Беспорядки в Альфе».

Сердце Эммы ёкнуло, когда она с удивлением узнала, что тяжело вооруженная спецкоманда из Города все-таки появилась в 1220-й. И что теперь вся деревня благополучно возвращена в свое обычное состояние законопослушной дремоты.

Иными словами, заключила она, мистер Ффренч-Доббин может спокойно вернуться домой… Хотелось бы знать, захочется ли ему перекусить перед уходом?

Но комментатор, как оказалось, еще не закончил с темой локального значения, вдруг заговорив о поджоге. Это самое серьезное преступление из всех, подчеркнул он, что совершила разъяренная неуправляемая толпа в 1220 Альфа! Коттедж лидера Банды Прогрессистов (он назвал его «Финч-Дамбкин») сгорел дотла, и ничто из его содержимого не уцелело. Бравая бригада пожарных из 1616 Альфа приехала слишком поздно для того, чтобы сделать хоть что-нибудь полезное, разве только погреться возле раскаленных углей. Начато тщательное расследование, однако местный констебль не питает особых надежд на поимку преступника — или преступников — ввиду чрезвычайно хаотических обстоятельств, при которых это непростительное деяние было совершено.

В переводе на язык здравого смысла, подумала Эмма, сие означает, что констебль отнюдь не намерен копать чересчур глубоко!

Теперь у Мартина Ффренча-Доббина больше не было дома, куда он мог бы вернуться… Эмму ужаснула сама мысль о том, чтобы поневоле стать вестницей дурных новостей, и она провела какое-то время в размышлениях, как бы поделикатней подать их. В конце концов Эмма решила, что испечет тартинки с патокой и заварит самый лучший чай. А когда они легко, но питательно перекусят (отварной язык с овощным гарниром?) и поговорят о том о сем за чаем с тартинками, она по-дружески скажет ему мягким голосом: «Ах, Мартин, боюсь, что у меня есть для вас довольно неприятное известие! Кажется, вы лишились своего дома и домашнего очага, мне, право, очень жаль».

Мартин?! Но прилична ли такая фамильярность?… Подумав, Эмма пришла к резонному выводу, что мужчину, который помылся в папиной ванной и облачился в папино белье, уже никак нельзя полагать совершеннейшим незнакомцем.

Впрочем, все эти треволнения и размышления Эммы оказались в итоге ни к чему, поскольку Мартин не только сладко проспал полуденные новости, но и далее продолжал наслаждаться беспробудным сном. Минуло уже семнадцать часов, когда она услышала, как он в первый раз зашевелился… Но к этому времени уже поступили ужасающие свежие новости по телли.

Деревенский Совет 1220-й, беспристрастно выслушав все внушающие доверие свидетельства самых уважаемых и наиболее состоятельных жителей деревни (то есть многочисленных врагов Банды Прогрессистов), постановил, что в данном конкретном случае так называемая толпа использовала «законное право и, более того, священный долг всех свободных британцев защищать свой дом, свое имущество и семейный очаг, равно как подлинно британский образ жизни от любого и каждого, кто покушается на освященные глубокой древностью традиции и свободы».

Вслед за этим Совет приказал констеблю арестовать всех до одного прогрессивных бандитов, какие только попадутся на глаза, и назначил солидное вознаграждение за их поимку.

— Как?! — вскричала Эмма в бурном гневе. — Это же просто легальное линчевание! Господи, какой кошмар, неужто мы пали до уровня американцев… Нет, гораздо хуже — французов!!!

Она уныло смотрела теллирепортаж о тотальном разрушении серией мощных подземных толчков давно заброшенного мегаполиса Лос-Анджелес (к счастью, все обошлось без человеческих жертв), когда бегущей строкой поступило экстренное сообщение из 1315 Альфа, переполнившее чашу печальных событий этого дня. Школьный комитет 1315-й единодушным голосованием отстранил от должности Мартина с непременным занесением его имени в черный список (пожизненно) в качестве «весьма злостного криминального возмутителя спокойствия».

И в этот момент Эмма наконец услышала, как проснувшийся Мартин спускается по лестнице. После отдыха он выглядел намного лучше — свежий, сильный и стройный, но приветливая улыбка сразу же увяла на его губах, лишь только его глаза встретились с ее глазами, полными непролитых горьких слез.

Так что же делать?!

Эмма и Мартин засиделись глубоко за полночь, обсуждая все существующие и несуществующие возможности. Было очевидно, что Мартин оказался жертвой высочайшей несправедливости, а значит, ему прежде всего требуется опытный солиситор[4], так как любое постановление, принятое деревенским Советом единогласно, можно отменить лишь посредством долгой и весьма запутанной судебной процедуры.