«Если», 2003 № 10 - Журнал «Если»
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Жалостливый ты наш! Значит, Немкин и Алкин ребенок пусть живет восемь лет? А потом америкашки новых наваляют? Послушай… — Вишняков весь потянулся к Клопу, — у тебя свои-то дети есть? Ну?
— Есть, наверное, — бодро ответил Клоп. Остатки мужской гордости, подумал Вишняков, тоже мне, крутой самец, который разбрасывает свое наследство где попало — берите все, не жалко!
— Ни хрена у тебя нет…
И Вишняков крепко задумался.
Он вспомнил легенды, ходившие про интуицию некоего Павла Юрьевича Теменного из Росинвестбанка, про его казавшиеся несуразными решения, которые через две недели оказывались единственно возможными. И, думая о прибылях банкира, параллельно он вдруг стал вспоминать телефонный номер некоего полковника Ермилова, очень простой номер, нарочно выбранный полковником за легкость запоминания. Он не мог не врезаться в память тому, кто звонил Ермилову хоть однажды, но Вишняков именно сейчас не помнил — на три или на четыре двойки он заканчивается. Тут же встало перед глазами лицо пожилого бухгалтера Миши — неторопливого зануды. И тут же нарисовался счет на чугунную ограду для особняка. А вслед за счетом — почему-то мальчик возле серебристого джипа, лицо вполоборота, отточенная корректность жеста, взгляда, голоса.
Вдруг стало очень жалко Адьку-Адлера. Как бы он здорово вписался в команду! И даже настолько жалко, что…
Нет.
Вербовать Адьку-Адлера не имело смысла. Парень замечательный, но сразу не поддастся, а в этой ситуации месяц — за год. Жаль, жаль… К тому же именно теперь нельзя было уступать ему Марину. Ради блага самой художницы! Каково ей придется, когда это милое, горячее, нежное, сильное, уже вовсю любимое существо прямо у нее на глазах начнет разрушаться?
Марина — это был аргумент. Это было очень джентльменское оправдание. Но далее мысль Вишнякова понеслась, и он внезапно осознал, что больше никаких оправданий не предвидится. Ибо мысль стала коммерческой, а значит, оказалась в пределах математики и вне пределов этики.
Осознание было мгновенным и словесному выражению не поддавалось. Мудрое подсознание протестовало, оно не желало, чтобы возникли слова. А у Вишнякова хватало ума следовать подсказкам подсознания. И опять же нюх. Нюх торжествовал победу!
— Ладно, — сказал Вишняков. — Нечего размазывать сопли… Тот Немка, что живет на даче, будет мой. Не бойся, не обижу. Мне такая голова на фирме нужна.
— А?..
— Заплачу. Они там у тебя все равно же новых наваляют. Может, новые даже побольше проживут. И все равно ведь такие экземпляры для будущего человечества не годятся. Будущее человечество должно быть долговечным. А отходы производства надо же как-то утилизовать… Что ты на меня таращишься? Это твой маленький бизнес? Ну и веди себя как бизнесмен, блин! Так…
Вишняков прошелся по комнате взад-вперед. Обычно ему лучше думалось на ходу, поэтому рабочий кабинет он себе отгрохал площадью со спортзал.
— Что — так? — затравленно спросил Клоп.
— Я придумал. Я в тебя вкладываюсь. Ну, как в производство вкладываются!
— Ты что, охренел?!
— Вкладываюсь, — весомо повторил Вишняков. — А если нет — тут же звоню, куда следует, и через два часа в Долгом будут ребята из соответствующего ведомства. Ты знаешь, как теперь к американским сектам относятся. А вспомнить скандал с раэлями нетрудно. Я еще пресс-конференцию соберу! С попами, муллами и академиками! Ну как? Поумнел?
Судя по роже, Клоп действительно прямо на глазах умнел.
— Вообще-то ты правильно выбрал исходный материал. Аутсайдеров можно дублировать хоть до посинения! Кому они нужны?.. Сколько америкашкам нужно, чтобы сделать еще… допустим, троих? Под заказ?
Задавая этот разумный вопрос, Вишняков уже был неподвластен своей недавней дружбе с Адькой-Адлером. Эти трое не имели в его воображении лиц, глаз, сходства с вызвавшим симпатию юношей. Он, как всегда при деловых переговорах, отсек лишнее.
Клоп выпрямился.
— Нисколько, — буркнул он, но Вишняков понял: пора предлагать небольшие деньги. Большие — всегда успеется. Примерно так, как предлагал ему взятку Клоп.
— В долю тебя не возьму, а процент получишь хороший. И будешь искать еще таких же малахольных гениев. Только упрямства чтобы поменьше. Пока шум не поднимется, они успеют заработать для нас миллиарды! Представляешь, такой десант превосходных мозгов! И никаких расходов на пенсии! И незачем тебе будет новое человечество создавать — тебе и с этим, стареньким, будет очень даже неплохо!
Он расхохотался, он ржал до слез и поэтому не расслышал, как Клоп совсем беззвучно пробормотал:
— Сволочь…
А если бы и расслышал — какая разница?
* * *По улице неторопливо шел человек, весь смысл жизни которого заключался именно в прогулках.
Он шел и считал кирпичи в стенке, потом черные прутья в решетке сада, потом белые полоски «зебры».
Человек был сыт: о нем заботилась совсем старенькая мама, которую только одно и удерживало на земле — страх за неудачного и никому не нужного сына. Ее пенсии хватало на немногое — оплатить комнату в коммуналке, прокормить двоих, причем очень непритязательных двоих, иногда прикупить дешевого белья. А сын даже не спрашивал, откуда берется на столе овсянка, откуда возникают майки, трусы и носки.
Он был настолько тих, что соседи по коммуналке не знали, какой у него голос.
Дома считать было уже нечего, все приелось, а прогулки давали эту скромную радость. Он шел и считал встречных мужчин на протяжении одного квартала, на протяжении следующего — женщин. Женщин оказалось больше на шесть, в прошлый раз их было больше на одиннадцать. Одиннадцать — это две черные сквозные металлические колонны. Он нашел совершенно замечательную витрину, обрамленную гирляндами из мелких надувных шаров, и сосчитал шары. Получилась хорошая цифра — сто двадцать. Сто двадцать — это бело-розовая вязь, вроде цветов из крема на именинном торте. В другой витрине он сосчитал бутылки. Отдельно прозрачные, отдельно с напитками чайного цвета. Считать предметы глубокого цвета куда приятнее: не раз-два-три, а этак сочно, со вкусом — ра-аз, два-а-а, три-и-и-и…
Человек не знал, что следом за ним идет другой, в дорогом костюме, с платиновым кольцом. Другой тоже был немолод. Но его взгляд казался совсем иным. Безнадежным.
Второй нагнал первого, и они одновременно отразились в зеркале витрины. Второй ждал, надеялся и боялся: узнает, не узнает?
А если узнает — удивится?
Но в витрине было не раздвоившееся отражение. Два разных лица повисли на фоне девятнадцати дорогих дамских сумок.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});