Отражение удара - Андрей Воронин

Майор оглянулся. Охранник торчал за плечом. Лицо у него оставалось каменным, но майора Гранкина было не так просто провести.

— Это привидения там резвятся? — спросил он, кивая в сторону закрытой двери.

Охранник едва уловимо поморщился.

— Да ерунда это, — почти нормальным голосом сказал он. — Маньяки. Сидят, пока все до копейки не просадят.

— Так у вас же закрыто, — удивился майор.

— Для кого закрыто, а для кого… Постоянные клиенты. И потом, сами понимаете…

— Понимаю, — сказал майор. — Деньги не пахнут.

Давно они там сидят?

— С вечера. А один так и вовсе вторые сутки. Хотите взглянуть?

— Да нет, пожалуй. Кто здесь еще есть, кроме тебя и этих клиентов?

— Крупье.

— И все?

— Все.

Майор задумчиво пожевал нижнюю губу. Было совершенно очевидно, что повторного визита в «Старое Колесо» не миновать, но он решил не сдаваться раньше времени. В конце концов, охранник тоже мог что-нибудь знать.

— А ты давно здесь работаешь? — спросил он.

— Третий год, — ответил охранник.

— Так ты же, наверное, всех здесь знаешь, — обрадовался майор. — Так ведь?

— Гм, — сказал охранник. Лицо его сделалось еще более непроницаемым, чем раньше, хотя это и казалось невозможным.

— Ну, конечно! — сказал Гранкин, — естественно.

Профессиональная этика. Только вот что я тебе скажу: речь идет об убийстве, причем о зверском убийстве, так что свое «гм» оставь для клиентов. Жанну Токареву знаешь?

— Жанну? Это скрипачку, что ли? Знаю. — Лицо охранника тронула неумелая улыбка. — Это у вас промашка вышла, майор. Она мухи не обидит.

— Гм, — произнес на этот раз майор Гранкин. — Дело в том, что вчера вечером она была убита. Точнее, ночью, где-то между двенадцатью и двумя часами.

— Как убита? — растерянно переспросил охранник.

— Ей нанесли сорок три удара отверткой в спину, — сухо пояснил майор.

— Твари, — с отвращением сказал охранник. — Я бы их, козлов, за яйца вешал. Неужели на Тверской шкурья мало? Неужели нельзя с бабой полюбовно договориться? Вот же дерьмо…

— Ас чего это ты взял, что ее изнасиловали? — живо поинтересовался майор. — Знаешь что-нибудь? Кто-то грозился?

— Не надо меня подлавливать, — отмахнулся охранник. — Сами служили, нас задешево не купишь… Если не изнасилование, то это какой-то шизик. Что у нее было-то, кроме… гм… Ну, твари!..

— Ладно, — сказал Гранкин, — давай пока оставим все эти версии… Ты вчера дежурил?

— Дежурил, — мрачно кивнул охранник, — до сих пор дежурю… — Он махнул рукой в ту сторону, где все еще дробно постукивая шарик рулетки и раздавались неразборчивые возгласы крупье. — Надоели, Уроды.

— Ничего подозрительного не заметил?

— А что замечать-то? Токарева вчера не работала.

Квартет только три дня в неделю играет, вчера у нее был выходной. То есть, по графику они должны были играть, по выступление перенесли…

— Почему?

— Шинкарева попросила… Это барменша наша.

У нее вчера новоселье было, квартиру поменяла, что ли… Ну, пригласила наших музыкантов: во-первых, вроде как коллеги, а во-вторых, живая музыка… Она, Шинкарева, любит пыль в глаза пустить.

— Значит, Токарева вчера вечером гостила у нее?

— По идее, должна была быть. Да вы Шинкареву спросите.

— А где ее найти?

— Дома, где же еще. Это где-то на Малой Грузинской. Она все уши прожужжала этой новой квартирой: как это близко к центру, да какой дом старинный, да какие потолки высокие… Ну, известное дело, баба.

— Хорошо, — задумчиво сказал Гранкин, — хорошо… А ты не знаешь, врагов у Токаревой не было? Ну, завидовал там кто-нибудь, или, к примеру, клинья подбивал и отлуп получил… А?

— Да какие у нее враги! — отмахнулся охранник. — Говорю тебе, майор, это какой-то трахнутый недоумок развлекается. Вот увидишь, недели не пройдет, как у вас еще парочка таких же жмуриков появится, помяни мое слово…

— Да, — сказал майор.

— Да, — спохватился охранник, — в самом деле…

Ну, удачи тебе, начальник. Найди этого козла, добром прошу.

— Найду, — пообещал майор с уверенностью, которой на самом деле не ощущал.

Илларион Забродов положил телефонную трубку и с неудовольствием посмотрел в окно. На улице окончательно распогодилось. Небо, с которого еще час назад капал бесконечный дождь, было совершенно чистым и стремительно наливалось той пронзительной, режущей глаза, спектрально чистой голубизной, которую можно увидеть только в погожий октябрьский денек, да и то с утра пораньше, пока над городом не повисло грязно-серое одеяло выхлопных газов. День обещал быть просто великолепным, а лишившийся своего средства передвижения Илларион был прикован к городской черте.

— Ну и ладно, — вслух сказал Илларион, — ну и пожалуйста. Буду сидеть дома и морально разлагаться. Чего я не видел в вашей городской черте?

Для начала, просто чтобы вернуть дню хоть какую-то видимость привычного распорядка, он принял душ.

Стоя под тугими горячими струями, он время от времени невольно косился на круглое окно, прорезанное в стене ванной. Ему очень нравилось это окно, но сейчас оно вызывало у него недовольство: за ним по-прежнему синело небо, напоминая об упущенных возможностях и неосуществленных планах.

— Да будет тебе, — пробормотал он, энергично растираясь мочалкой. — Не последний день живем.

Приняв душ и побрившись, он соорудил нехитрый завтрак и неторопливо воздал должное еде. Это было одно из преимуществ гражданской жизни: можно было никуда не торопиться и есть то, что нравится, а не то, что подвернулось под руку. Конечно, все рано или поздно надоедает, и полная свобода может наскучить так же быстро, как и жесткие рамки армейской дисциплины, но Забродов умел не скучать наедине с собой. Да он никогда и не оставался один: даже если вокруг него не было людей, под рукой всегда были книги, а если они вдруг оказывались вне пределов досягаемости, Илларион всегда мог прибегнуть к услугам своей памяти. Ему нравилось мысленно листать пожелтевшие страницы, то соглашаясь с авторами, то вступая с ними в яростную полемику. Впрочем, споры, как правило, заканчивались ничем: большинства оппонентов Иллариона давным-давно не было в живых, и доказать им что бы то ни было не представлялось возможным.

Илларион улыбнулся своим мыслям. Смешно надеяться доказать что-то умершим, когда и с живыми-то сплошь и рядом не удается достигнуть хоть какого-нибудь понимания. Вся наша жизнь — это сложная и неимоверно запутанная система компромиссов, взаимных уступок или, проще говоря, сделок: сделок с начальством, с друзьями и знакомыми, с самим собой и собственной совестью…

— Ну, повело кота за салом, — вслух сказал он, безотчетно пародируя лучшего друга и бывшего начальника Андрея Мещерякова. — Опять философствуешь, Забродов, а посуда у тебя, между прочим, до сих пор не вымыта… Ай-яй-яй, Забродов. А еще книжки читаешь…

Устыдившись, он перемыл посуду и огляделся в поисках еще каких-нибудь хозяйственных дел, которые следовало прикончить в зародыше, чтобы не мешали лениться. Это было одно из его любимых занятий — лениться, и Мещеряков, бывало, буквально лез на стенку, когда свежий, подтянутый и чисто выбритый, но все равно какой-то не по-военному расслабленный капитан Забродов входил к нему в палатку и, дурашливо становясь навытяжку, деревянным голосом рапортовал: «Товарищ полковник, задание выполнено, потерь нет. Разрешите лениться?» Впрочем, тогда Мещеряков еще не был полковником, и лениться им обоим приходилось чрезвычайно редко…

«Бедняга, — подумал Илларион о Мещерякове, покидая кухню, — ему-то и теперь полениться некогда.

Где уж тут лениться, когда полковников — море, а генералов, хоть и много, но все-таки гораздо меньше. У геометрии железные законы, и, чем ближе ты к верхушке пирамиды, тем труднее протискиваться наверх. Тут либо подличай и иди по головам, либо работай на износ и не забывай вовремя уворачиваться и откусывать ноги тем, кто норовит наступить тебе на физиономию…»

Впрочем, это уже проблемы Мещерякова. Как говорится, кому что нравится. Сам Илларион никогда не рвался наверх, полностью довольствуясь тем, что может приносить максимальную пользу на своем месте, и покинул это место, как только почувствовал, что в нем больше не нуждаются. «Ты чертов идеалист! — кричал тогда Мещеряков. — Ты ведешь себя, как растреклятый пацан, начитавшийся взрослых книжек и решивший, что он умнее всех! Кто дал тебе право решать, что правильно, а что нет? Подумаешь, обиделся! Не посчитались с его мнением…»

Илларион остался непреклонен. «Пойми, Андрей, — сказал он тогда. Если к моему мнению, мнению инструктора учебного центра, не прислушиваются, значит, я больше не нужен. Моя работа — делать из мальчишек настоящих солдат. Солдат, а не роботов-убийц. Чувствуешь разницу?»