Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг - Бенгт Янгфельдт

Роман “Что делать?” служил источником вдохновения для поколений русских женщин и мужчин. В последнее десятилетие XIX века социальные конфликты крайне обострились, и хотя общественные устои в России были весьма прочными, в 1905 году вспыхнула революция. Восстание удалось подавить, а последующие годы — несмотря на ряд реформ — характеризовались жесткой политической реакцией. Многих радикально настроенных деятелей, в частности Максима Горького, отправили в ссылку, другие политические активисты ушли в подполье. Многолетняя общественная и политическая работа сменилась пассивностью и чувством отчаяния, особенно у молодежи, которая теперь увлеклась вопросами личного характера. Эти настроения усилило распространившееся в Европе эстетическое и общественное течение — декадентство, которое в России нашло более благодатную почву, чем где бы то ни было. В области культуры и идеологии оно выражалось в поклонении “чистому искусству” и в различных формах оккультизма, в “жизни” — в свободе нравов, граничившей с безнравственностью.

Теме свободной любви посвящались роман за романом; наиболее известным стал “Санин” М. Арцыбашева (1907), в котором воспевался гедонизм и полное сексуальное раскрепощение. “Молодежь, — пишет Ричард Стайте, специалист по женскому движению в России, — высвобождала сдерживавшуюся энергию в сексуальных приключениях и плотских эксцессах, оправдывая безудержное поведение вульгарным санинским лозунгом “удовольствие ради удовольствия”.

В начале XX века отношение к сексу было таким свободным, что, по словам одного писателя, образованные женщины могли вспоминать о любовном приключении так же пренебрежительно, как “о случайном знакомстве или о меню в ресторане, где они ужинали”.

В этом общественном климате формировались взгляды Лили — и Осипа — на сексуальность, брак и семейную жизнь, и на этом фоне следует рассматривать их поведение и систему ценностей.

Эльза

Маяковский вращался в кругах, близких к обществу “Бубновый валет”, к этим же кругам принадлежала сестра Лили Эльза — одно время она даже брала уроки у Ильи Машкова, и тот одобрительно отзывался о ее рисунках. Здесь она влюбилась в старого поклонника Лили Гарри Блуменфельда, который по возвращении из Мюнхена стал учеником в мастерской Машкова и которого Эльза в своем дневнике называет “сладострастным”, но с “замечательными глазами”. Ее чувства, однако, остались безответными — Гарри любил другую. Кроме того, Эльза знала, что мать никогда не позволит ему ухаживать за ней. Осведомленность о сифилисе также помогла ей выкинуть его из головы.

Дневник Эльзы 1912–1913 годов свидетельствует о большой эгоцентричности и развитом комплексе неполноценности младшей сестры. Ей шестнадцать, и она во всем сравнивает себя с Лили, которая вызывает у нее восхищение и на которую ей хочется быть похожей. “Я должна была родиться красивой. Тогда бы мне не нужны были бы столько денег, то есть, не то, чтобы не нужны были бы, но подобно Лили это бы не снилось мне”. Отношения между сестрами при этом весьма сложны. Жалуясь на старшую сестру за то, что та, “как обычно”, не обращает на нее внимания и не слышит, что она говорит, Эльза одновременно дает себе следующую убийственную характеристику: “Я бессовестная, невыносимая, и я никогда не бываю довольной. Точно как Лили”.

Пока Лили и Осип путешествуют по Туркестану, Эльза живет в их квартире, где ее вдохновляют “своего рода мысли”, которые здесь “витают в воздухе”: и у нее, как она пишет, случаются “чувственные сны”, она “не то что развращенная”, но “жаждет непристойностей, лишь бы они не были противными”. Она часто

По-детски пухлая Эльза жаловалась в дневнике на свою внешность: “Бог дал мне желание любить, создал мою душу для любви, но не дал мне тело, сделанное для любви”.

влюбляется, но без взаимности, и страдает, потому что кажется себе непривлекательной: “Бог дал мне желание любить, создал мою душу для любви, но не дал мне тело, созданное для любви”.

С этим пухлым подростком с “не созданным для любви” телом знакомится осенью 1913 года Маяковский. Встреча состоялась дома у пианистки Иды Хвас, студентки Московской консерватории и близкого друга бубнововалетчиков. Семьи Каган и Хвас хорошо знали друг друга, Эльза и Лили дружили с Идой и ее сестрой Алей с детства.

Дата первой встречи устанавливается по воспоминаниям Эльзы, но датировка неточна; в любом случае регулярно встречаться они начали летом 1914-го. Теперь, после футуристического турне, Маяковский больше не носит потрепанные, лоснящиеся брюки, теперь на нем цилиндр и черное пальто, и, фланируя по московским бульварам, он машет элегантной тростью. Но он по- прежнему ведет себя нахально, его неотесанные манеры глубоко шокируют Юрия Александровича и Елену Юльевну. Вот как описывает Эльза ужин у них дома:

Володя вежливо молчит, изредка обращаясь к моей матери с фразами вроде: “Простите, Елена Юльевна, я у вас все котлеты сжевал…” — и категорически избегая вступать в разговоры с моим отцом. Под конец вечера, когда роди тели шли спать, мы с Володей переезжали в отцовский кабинет, с большим письменным столом, с ковровым диваном и креслами на персидском ковре, книжным шкафом… Но мать не спала, ждала, когда же Володя наконец уйдет, и по нескольку раз, уже в халате, приходила его выгонять: “Владимир Владимирович, вам пора уходить!” Но Володя, нисколько не обижаясь, упирался и не уходил.

Можно было бы думать, что Елену Юльевну закалила бурная молодость старшей дочери, но это было не так: мать была в отчаянии от того, что Эльза общается с Маяковским, и плакала.

Летом 1914 года Эльза с родителями поехала в Германию, где отцу удалили раковую опухоль. Война застала их в санатории под Берлином, и они спешно вернулись в Россию через Швецию.

В Москве поправившийся после операции отец возобновил свою юридическую практику. Но вскоре его состояние снова ухудшилось, и ровно через год, в июне 1915 года, он скончался.

Во время болезни Юрия Александровича Эльза представила Лили Маяковского, который однажды решил зайти к ним в гости в квартиру на улице Жуковского. Он вернулся из Куок- калы в Финляндии, где провел лето. С порога он начал хвастаться, что никто не пишет стихи лучше него, добавив, что их не понимают и не умеют читать так, как надо. Когда Лили сказала, что готова попытаться, он дал ей “Мама и убитый немцами вечер”. Она прочитала стихотворение так, как Маяковский хотел, но когда он спросил о ее мнении, она ответила: “Не особенно”. “Я знала, что авторов надо хвалить, — вспоминала Лили, — но меня так возмутило Володино нахальство…” Страдавший от бронхита Осип, который лежал на диване и читал газету, повернулся к стене и накрылся одеялом, намекая, что Маяковскому пора уходить.