Тёзки - Василий Клёпов

— Ты что это, Тоша, — бодро ответил капитан. — Сразу и раскис! Эх ты, вояка! Да они сейчас будут работать так, что все американцы зубами заскрежещут. Это очень хорошо, что вы посылаете им жёлуди.

Тоша оживился.

— Тогда я напишу Антонио записку. А ты отвезёшь её и передашь. Провинция Ориенте…

— Муниципия Эль-Кобре, посёлок Пеладеро, Антонио Ривера, — назвал адрес дядя.

— Правильно, дядя! — закричал Тоша.

Пока дядя Сима разговаривал с матерью, мальчик быстро набросал записку:

«Дорогой Антонио! На вас навалилось страшное несчастье. Мы все очень потрясены этим. Но надеемся, что кубинцы не подкачают. Антон Иванович очень расстроен. Я тоже, но мы всё же посылаем вам эти жёлуди и семена ясеня. Посадите, и пусть ваша Куба будет самой счастливой землёй. Антонио Корешков».

«Мы вам ещё не то пошлём!» — написал он в самом конце.

Дядя Сима пришёл в его комнату и стал прощаться с Тошей. Потом спросил попугая:

— Ну что передать от тебя Кубе?

И попугай, как будто только того и ждал, пророкотал:

— Венсенеремос.

На следующий день Тоша прочитал в газете:

«Восемь судов держат сейчас курс на Кубу. В их трюмах десятки тысяч тонн продовольствия. Много продовольствия детям. В ближайшие дни отправятся из Ленинграда теплоходы “Юрий Гагарин”, “Арагви”, из Одессы — “Советск”, из Николаева — “Александровск”.»

И ещё через день:

«Вчера из Ленинграда вышел на остров Свободы теплоход “Братск”. В пути на Кубу около двадцати наших судов».

И Тоша подумал о том, что где-то среди них плывёт и теплоход «Кубань», который ведет дядя Сима.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,

в которой рассказывается о том, как Тоша Корешков заложил Сад Дружбы

К Тоше зашли Митя Башмаков и Ваня Зюзин. Они любовались его птицами и всячески старались научить попугая русскому языку. Но тот кричал «амиго, амиго» и улетал прочь.

— Баямо — город, который находится немного выше того места, где живёт Антонио, — сказал Тоша, — превратился в сплошное море.

— Интересно, как-то Антонио живёт, — проговорил Ваня.

— Живёт! — громко сказал Митя. — Такие не погибают! Он всё-таки боевой парень.

— Боевой, боевой, — вдруг прокричал попугай.

— По-русски заговорил, — с изумлением сказал Тоша.

— Конечно, боевой, — рассмеялся Ваня.

— Боевой парень! — продолжал орать попугай.

С Кубы не было никаких писем. Тоша ходил сам не свой. И дядя почему-то ничего о себе не сообщал. Наконец, когда все надежды кончились, пришло письмо.

Тоша разорвал конверт, из него выпала фотография.

«Так вот ты какой», — думал, улыбаясь, Тоша и разглядывал карточку.

На ней был запечатлён мальчик, сидящий рядом с хижиной бойо. В белых коротких штанишках и белой рубашке, мальчик улыбался. Его лицо говорило об индейском происхождении: большая голова, широкая во лбу, и чуточку приплюснутый нос. Глаза, должно быть, чёрные, прищурясь, смотрели на Тошу из-под густых бровей.

«Дорогой амиго! — писал Антонио. — Две недели и три дня не писал я тебе. Мы сходили уже в путешествие. Было очень интересно. Мы шли тем же путём, которым двигался Фидель после высадки с “Гранмы”. Мы видели болота, в которых они увязали, и нашли даже автомат, а недалеко от него скелет человека. Мы постояли над ним — честь и слава тебе, безымянный герой! Так погибло здесь более шестидесяти человек. Но кровь их не пропала даром. Там, где они сражались, теперь стоят коттеджи. В них живут простые кубинцы — рубщики сахарного тростника. Мы видели небольшие новенькие деревни, и в них горел электрический свет. Мы видели распаханные поля, на них росли помидоры, и овощи. Нам постоянно встречались автомашины с товарами, их везли в эти деревни.

На пятый день мы оказались на вершине горы, с которой любовались нашей прекрасной Кубой с её посёлками и городами.

О, амиго! Ты не знаешь, какое счастье жить в стране, которая сбросила власть эксплуататоров и управляется рабочими и крестьянами!

Но революция ещё не закончена! У нас нет лесов, нет даже самых маленьких перелесков. Земля осыпается со склонов, реки вырывают огромные овраги, и всё потому, что у нас мало лесов. Но мы обязательно насадим их и добьёмся, что наши земли больше не будут растаскиваться водами.

Сегодня мы снова садимся за парты. И я буду учиться так, чтобы Фидель, когда он приедет, мог сказать: хорошо, амиго! Да, забыл тебе сказать, что мы видели в лесу самого большого удава — змею маха-де-санта-мария, она в длину четыре метра!»

«Что же это такое? Почему Антонио не пишет об урагане?» — думал Тоша, пока не увидел на письме штемпель: «30.IX.63», и только тут понял, что письмо задержалось, видимо, из-за циклона.

«Что же сейчас с Антонио?» — снова охватила его тревога, и он не находил себе места от беспокойства.

Решил пойти к Антону Ивановичу, чтобы хоть как-то рассеяться.

В селекционном саду созрели мандарины. Тонкие ветви были сплошь усеяны золотыми яблоками, и Тоша удивлялся, как такие маленькие деревца удерживают на себе столько плодов.

Теперь в сад зачастили экскурсанты, так что Огневу просто не давали работать. Чтобы облегчить себе труд и не бродить с ними по саду, Антон Иванович нашёл выход.

На пригорке у него росло замечательное цитрусовое дерево-сад. Осенью это дерево казалось сказочным. Мандарины всех оттенков: от бледно-золотистого до оранжевого и розового, жёлтые лимоны, померанцевые апельсины, здоровенные, с детскую голову грейпфруты, золотой, с бугорчатой и толстой, как у носорога, кожей помпельмус Ойя — зрели на этом дёреве, удивляя, восхищая и ставя в тупик зрителей. Около дерева Огнев приказал поставить в виде буквы П скамейки и усаживал на них экскурсантов.

— Я думаю, зачем нам ходить по всему саду, — говорил он, улыбаясь своим гостям. — На этом дереве мы увидим всё, что вас интересует, — и рассказывал гостям о своём чудесном дереве-саде. На каких только языках не задавались здесь вопросы! На итальянском, египетском, английском, китайском, сербском, французском, индийском. Всем хотелось поучиться у Огнева сложным хирургическим операциям на дереве.

Тоша читал в газете и даже видел снимок, как советские люди сажали в Индии какие-то деревья. На память.

«Хороший у индийцев обычай, — подумал Тоша. — Пожалуй, и нам с Антоном Ивановичем надо его перенять».

Однажды он предложил лопатку францужёнке:

— Кэс кэсэ?[11] — не понимая, смотрела на лопатку француженка.

И хотя Тоша не знал французского языка, он ответил то самое, что было нужно.

— По-русски это называется лопата. В знак нашей дружбы прошу вас посадить собственноручно вот этот мандаринчик.

Переводчик перевёл ответ Тоши профессорше, она улыбнулась, взяла лопату, выкопала ямку и с помощью Тоши посадила мандарин. Другие тоже захотели сажать, и так в саду Огнева появился ещё один сад — Сад Дружбы.

Сейчас Тоша стоял около иностранцев и не очень внимательно вслушивался в слова Антона Ивановича. Но когда Огнев распрощался с гостями, Тоша спросил:

— А это кто были, Антон Иванович?

— Кубинцы, Тоша, кубинцы… Студенты. Они учатся у нас на Кубани и через два года, как сказал переводчик, поедут на Кубу уже специалистами.

— А-а, — протянул Тоша. — А письма всё нет и нет…

Антон Иванович обнял одной рукой своего тёзку и посмотрел ему в глаза.

— Будет, обязательно будет письмо. Только надо, чтобы справились они со своим несчастьем.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,

в которой Тоша Корешков по примеру великих учёных приносит жертвы в пользу науки

Тоша притаился за густым мандариновым деревцем и слушал спор между Огневым и каким-то высоким, хорошо одетым человеком. Человек этот стоял спиной к Тоше и лицом к Антону Ивановичу, который сидел на скамейке в своей зелёной беседке.

Антон Иванович был расстроенный и злой. Ночью кто-то забрался в сад и полностью обобрал плоды с трёх его лучших селекционных мандаринов. Год пропал даром! Ещё на год оттягивается получение сеянцев с этих деревьев. Учёный возлагал на них большие надежды.

Человек, который стоял перед Огневым, оказался директором селекционного сада.

— Неприятно, конечно, Антон Иванович, я вас понимаю, — говорил он. — Но стоит ли так расстраиваться?

Антон Иванович вдруг вскочил, побледнел, и губы у него запрыгали. Тоша никогда ещё не видел учёного в таком состоянии. Он думал, что Огнев всегда улыбается.

— Сколько я просил у вас, — заговорил, сдерживая гнев, Антон Иванович, — сколько я просил, чтобы вокруг сада была, наконец, сделана изгородь и чтобы в саду был сторож?

— Но, Антон Иванович, денег же нет, — отговаривался директор.

— А двадцать тысяч на памятник Мичурину есть? Что он мне этот памятник вместо сторожа стоять будет? Я уважаю Мичурина, может быть, не меньше вас, но считаю, что сейчас для нас с вами надёжная охрана селекционных деревьев дороже памятников.