Мальчик в лесу - Эдуард Шим

И вот, когда пребывала Вера Ивановна в этом угнетенном состояний, первый раз ей улыбнулась удача. Наверху, на береговом обрыве, засигналил бодрый автомобильный гудок, затрещали кусты, и высунулась тупая морда «козла» с вытаращенными, игриво блеснувшими фарами. Председатель колхоза, как выяснилось попутно завернул сюда — поглядеть на сенокос.

— Подите садитесь! — внезапно предложил Тимофей, указывая на машину. Он так предложил, будто машина была его собственностью, а внушительный старик за баранкой — личным шофером.

— А они… туда же поедут? В Шихино?

— Да садитесь, — повторил Тимофей. — Тама договоримся.

Неизвестно, как они договаривались. Вера Ивановна не слышала. Она сидела в машине, боясь, что «козел» в другую сторону поедет… Вернулся председатель, следом независимо шел Тимофей. Разместились в машине. Тронулись. И никаких расспросов, никакого любопытства, словно бы каждый день председатель подбирает в лесу незнакомых женщин с мальчишками.

А может, думала Вера Ивановна, Тимофей знал, что появится машина, и маршрут знал заранее? У этого ребенка ничего не поймешь… То упрямится, то скрытничает, то хитрит. Вдруг сам вызвался провожать до Шихина… На лугу встретили какого-то горбатого мужчину в гимнастерке, Тимофей стал кричать на него и грубить. Выяснилось: родного отца ругает. Накричал, а затем поделился махоркой с родителем. Милая семейная сцена…

«Козла» внезапно дернуло, все повалились набок. Брезентовый низкий потолок, щелкнув, пустил облачко пыли в глаза Веры Ивановны. Заревел мотор, председатель судорожно выворачивал баранку.

— Не газуй! Не газуй, тебе говорят! — нервно кричал старик с расстегнутым портфелем, открывая дверцу и собираясь выпрыгивать. А машина все кренилась, под ее днищем плюхало, со свистом летела грязь из-под колес.

— Амба, — выдохнул председатель, глуша мотор. — Толкнуть придется.

— Я предупреждал: не газуй! — вскрикнул старик с портфелем. — Кто газует на пробуксовке?

— Может, сядешь за руль? — спросил председатель. — Покажешь?

— За руль не сяду, официальных прав не имею, но в технике вождения разбираюсь! Всю жизнь на машинах проездил!

— А не сядешь, так молчи, — сказал председатель.

Они всю дорогу препирались, эти два старика. То ли сварливые характеры у обоих, то ли давнишняя неприязнь. Старик с портфелем, нервный и суматошный, все наскакивал на председателя, поддразнивал его, а председатель отругивался угрюмо, односложно и тем не менее ехидно.

Вылезли из машины. На задней стенке «козла» были привинчены железные ручки (видимо, специально для вытаскивания). Увязая в грязи, дыша едкой автомобильной копотью, схватились за эта ручки; Вера Ивановна тоже схватилась, и никто из попутчиков не удивился, восприняли как должное.

— Берем на себя! — скомандовал председатель.

— Нет, подаем влево! — закричал старик с портфелем.

— Не очень, не очень… — рассудительно проговорил Тимофей, — пупок развяжется!

«Господи, — вдруг подумала Вера Ивановна, — неужели все это со мной происходит? Что я делаю? Почему я здесь? Это ведь сон какой-то…»

Она впервые как бы очнулась от сегодняшней спешки и кутерьмы, посмотрела на себя трезво. И удивилась всей нелепости происходящего. Зачем ей понадобилось разыскивать телефон, бросаться из деревни в деревню, ловить машины, кого-то упрашивать, умолять, унижаться? Зачем? Если не сегодня исправят линию, так завтра исправят, и Серебровский позвонит вторично. Отчего же Вере Ивановне показалось, что нельзя медлить, что разговор должен сегодня состояться, что другой возможности не будет? Неужели все это путешествие она затеяла потому, что боялась предстоящего разговора, боялась, что Дмитрий Алексеевич опять заупрямится и откажет Серебровскому? Лыкова сегодня нет дома, волей-неволей Вера Ивановна должна говорить вместо него, дать Серебровскому ответ… Неужели подсознательно Вера Ивановна и ощущала это как последнюю возможность что-то спасти? «Да нет же, — сказала она себе, — это абсолютная чепуха, я не думала об этом, я не хотела решать за Лыкова. И то, что я кинулась разыскивать телефон, — просто безрассудство, наваждение какое-то, дикая нелепость, мне совершенно несвойственная…»

Но она уже знала, что вновь станет думать об этом, вновь оправдывать себя. И оправдать не сможет. Бывают случаи, когда правоту ничем не подтвердишь, любые факты и доказательства бессильны. Просто нужна внутренняя уверенность в правоте.

А у Веры Ивановны почему-то уверенности не было.

Вытащили «козла». Старик с расстегнутым портфелем рухнул на кочку, вздрагивающими пальцами достал коробочку с валидолом, пихнул таблетку под язык. Впалые щеки старика округлились, будто он воздушный шарик надувал.

— С вами… в больницу… угодишь… — произнес он картаво. — Без пересадки.

— Пора бы привыкнуть, — сказал председатель. — Если всю жизнь на машинах…

Вера Ивановна щепочкой соскабливала с ног налипшую маслянистую грязь. А Тимофей, привстав на подножку «козла», вглядывался куда-то в даль — в фиолетовую, как бы струящуюся полоску, отделявшую серо-зеленые пространства болот и холмов от блеклого неба. Тимофей что-то заметил там, и Вера Ивановна поразилась откровенному восторгу, с каким Тимофей вдруг прошептал:

— Глядите-ка!

На краю горизонта, на фоне прерывистой, дрожащей черты леса двигались какие-то серые громадные существа. Вере Ивановне показалось, что идет медленная цепочка мамонтов. Нечто древнее, доисторическое было во всей этой картине; и вдруг страшно сделалось, будто глухой осенней ночью, когда смотришь на звезды и ощущаешь себя пылинкой в бесчисленных мирах…

— Тракторы, что ли? — спросил старик с портфелем.

— «Кировцы»… — шепнул Тимофей восхищенно.

Чудовища двигались мерно, безостановочно, на одинаковом расстоянии друг от друга; им безразличны были препятствия, вот так же мерно пройдут они сквозь лесную чащобу, подминая деревья, пройдут по болоту, вздымая торфяные пузырящиеся волны, пройдут по нагромождениям валунов, дробящихся вод их ступнями…

— Это на карьере, — определил старик с портфелем. — Новую технику получили. Семенюк небось выбил.

— Как же, — сказал председатель, — держи карман.

— А что? Не Семенюк?

— Нет.

— А кто же?

— Я выбил.

— Ты-ы?

Председатель повел рукой, будто занавеску на окне отодвинул:

— Знакомься, называется: «ме-ли-ора-ция»… Поди, не знаешь, что это такое… Привык травополку искоренять.

— Почему это не знаю? Побольше твоего знаю! Грамотный!

— Ишь ты!

— А травополка ни при чем. Теперь взяли другой курс, только и всего.

— Накурсировал. Не знаем, как расхлебать.

— Эх, Федор Федорович, — сказал старик с портфелем, — зачем же так, а? Несолидно. Нехорошо. И ты выполнял указания, и я выполнял. Ты председатель, я уполномоченный. Вся была разница!

— Ан нет. Ты старался. Кто луга-то у нас ликвидировал?

— Все старались.

— Нет, ты особо старался. Всех переплюнуть хотел. В указании гектар, а тебе два подавай… Ты старательный!

Вера Ивановна краем уха прислушивалась к очередной перепалке стариков и неожиданно уловила что-то знакомое. Какой-то был уже разговор о травополке… Но где? Когда? И вдруг она вспомнила Сонечку Кушавер, информацию о высокоурожайной траве, первый приезд Лыкова на студию, запись… Вот, оказывается, откуда тянется ниточка! «Странные связи бывают в жизни, — подумалось Вере Ивановне. — Я бы раньше никогда не поверила, что моя работа на студии, Дмитрий Алексеевич, вот эти два старика и те чудовищные тракторы, идущие на горизонте, — все это связано и сплетено вместе… Может быть, я иначе относилась бы ко всему, если бы знала? До чего снисходительно мы говорили на стадии про эту информацию: какие-то ребятишки нашли какую-то траву, — что ж, заурядный дежурный факт; потом информацию обругали, и мы тотчас забыли о ней, как о случайной обмолвке, и никому в голову не пришло заинтересоваться, что за всем этим стоит… А ведь здесь, на этих полях и болотах, что-то важное совершалось, чьи-то судьбы ломались и человеческие жизни перекраивались… Я ведь так и не спросила Дмитрия Алексеевича, что это была за трава и куда ее подевали. А для него, вероятно, это был серьезный вопрос. Как и для многих других…»

И она как бы заново увидела горбатого человека в гимнастерке, в мокрых, шлепающих по ногам брюках, с охапкой осоки на плече. Две женщины точно так же таскали осоку, третий, инвалид, помогал им, скособочась, неловко подпрыгивая на костыле-толкушке… По всему берегу воткнуты были сухие елки, обвешанные травой; Вера Ивановна издали приняла их за кусты ивняка; помнится, она мельком удивилась, до чего плотны и аккуратны кустики, будто подстриженные садовником. А это траву сушили…