Гитлер идет на Восток (1941-1943) - Пауль Карель

Тем временем стройные колонны немецких войск двигались под жарким солнцем по пыльным дорогам вперед и вперед. Беспрестанно. Слово "дороги", впрочем, мало подходило для описания вязких песчаных лестных проселков. Вперед, скорее вперед. Туда, где танки ждет топливо, а экипажи - сигареты. Чертовы русские дороги! Артерии войны! Блицкриг являлся не одним лишь вопросом боевого духа, но, так сказать, и духа транспортного. Качество дорог определяло темп войны, а темп являлся решающим фактором в боях для танковых корпусов. Только тот, кто не понаслышке знаком с русскими дорогами, может себе представить, сколь гигантскую работу приходилось проделывать снабженцам.

Так, в зоне боевых действий танковой группы Гудериана, после пересечения ею Буга, имелось всего две хороших дороги для наступления - из Бреста в Бобруйск и в Минск. По этим двум дорогам и передвигались примерно 27 000 единиц техники танковой группы и еще около 60 000 машин следующей за ней пехоты, штабистов, снабженцев и связистов. Во избежание проблем и создания хаоса Гудериан выработал три уровня приоритетов. Машинам, имевшим приоритет № 1, все были обязаны уступать дорогу. Машины с приоритетом № 2 пропускали тех, которые обладали приоритетом № 1. Транспорт приоритета № 3 мог занимать дорогу только в том случае, если по ней не следовала техника с приоритетом № 1 и № 2. Нет нужды говорить, что такое деление вызывало бурю недовольства. Например, полк связи Люфтваффе "Герман Геринг" получил приоритет № 3, поскольку в тот момент выполнял функции перевозок и устанавливал телеграфные столбы. Рейхсмаршал очень разозлился и велел командиру полка довести свое мнение до сведения Гудериана. Геринг требовал приоритета № 1.

Гудериан выслушал жалобу и спросил:

– Телеграфные столбы могут стрелять?

– Конечно, нет, господин генерал-полковник, - ответил командир полка.

– Вот потому-то, - пояснил Гудериан, - вам и дали приоритет номер три.

На сем вопрос был исчерпан. По крайней мере, официальная его сторона. В личном же плане дело обернулось трагедией. Командир полка не осмелился доложить рейхсмаршалу о своей неудаче и застрелился.

Итак, лишь немногие дороги могли служить артериями войны против России. Если бы советское командование вовремя осознало данный факт, то смогло бы сильно осложнить и без того непростую ситуацию со снабжением у немцев. Возьмем, к примеру, 3-й батальон 39-го танкового полка. Вечером 28 июня бывалые солдаты из учебного танкового полка лежали на траве в рощице неподалеку от Минска. Они ждали топлива. Подъехал бензозаправщик. Ефрейтор Пионтек не стал возражать против того, чтобы унтер-офицер Вилли Борн позволил себе подтрунивать над ним.

– Хорошо доехали, господин заправщик? Так и быть, возьмем у вас тридцать канистр! - Борн открыл маленький лючок в броневом листе, скрывавший под собой наливное отверстие.

Но Пионтек был не расположен к шуткам.

– Двенадцать канистр, и ни капли больше, - отрезал он.

– Мне и зажигалку заправить не хватит, - проговорил Борн. Затем он взглянул в лицо Пионтека и осекся.

– На нас налетели русские истребители, - произнес ефрейтор. - Пять грузовиков сгорело. Пять водителей погибли. Русские и дальше в тыл прорвались, перерезали дорогу, погромили снабженцев.

Вот где выявлялся побочный эффект танкового прорыва, в результате которого танкисты оказывались оторванными от своих на кишевшей солдатами противника территории. Целые дивизии русских прятались в лесах. Полку не впервые случалось оказаться в сложном положении. В районе Слонима складывалась незавидная ситуация. Они достигли насыпи ветки Белосток-Барановичи и внезапно услышали, что в городе идет бой. Когда танкисты пошли на прорыв, русская пехота попряталась, но теперь красноармейцы собрались и бросились громить зенитчиков, саперов и снабженцев.

1-й и 2-й взводы 9-й роты 39-го танкового полка повернули назад.

– Вышвырните их оттуда!

Это было легче сказать, чем сделать, поскольку русские сами атаковали через железнодорожную насыпь. Слоним пылал. Полк оказался отрезанным и был вынужден отражать натиск со всех сторон. Взводы окапывались, занимая круговую оборону.

В сером сумраке рассвета немцы в бинокли видели русских на противоположной стороне железнодорожного полотна. Танкисты включили рации на прием. Один за другим экипажи получили приказ комбата приготовиться. Радисты выворачивали регуляторы вправо, чтобы все слышали приказ командира:

– Не открывать огня до красной ракеты. Пусть противник подойдет поближе. Сосредоточьте огонь на танках.

Звук моторов приближался.

– Старик, наверно, спит, - взволнованно говорили танкисты. - Они сейчас нас раздавят!

Колонну противника возглавляла бронетехника. За ней шли грузовики, телеги на гужевой тяге, полевые кухни и транспортеры для подвоза боеприпасов. До головного танка оставалось всего пятьдесят метров. И вот наконец в небо взлетела красная ракета.

В единое мгновение немецкие танки изрыгнули целый вал огня. Машина за машиной вспыхивала техника русских. Колонна распалась. Танки разворачивались, уходя в поля, прячась в высоких всходах. Солнце уже перевалило за полдень, когда немцам удалось выбить красноармейцев из Слонима и пресечь попытку прорыва русских. Случилось это три дня тому назад - через шесть дней после начала кампании.

Теперь 17-я танковая дивизия генерала фон Арнима находилась на южной окраине Минска. Солдаты видели пылающий город. По шоссе вдалеке движение шло в обе стороны. Радист Вестфаль забросил свой автомат за плечо, засунул бинокль за полу кителя и взобрался на танк. Вестфалю предстояло стоять на вахте три часа. Когда его сменит заряжающий, уже рассветет. Сколько еще до Москвы? Как велика эта страна? Расстояние между Москвой и Минском - 670 километров. До Могилева, где находился штаб генерала Павлова, командующего войсками на Белостокском направлении, - 490 километров. До публикации мемуаров Еременко считалось, что Павлов застрелился после того, как маршал Кулик по приказу Сталина снял его с должности, положив на стол пистолет. Еременко предлагает иную версию. Согласно его словам, он прибыл в штаб Павлова рано утром 29 июня, когда Павлов завтракал у себя в палатке. Павлов удивился, увидев Еременко. Встретил его Павлов довольно хмуро:

– Что тебя принесло в эту дыру? - Затем указал на стол. - Садись, позавтракай со мной. Расскажи, что нового. - Павлов хотел еще что-то добавить, но осекся, почувствовав холодок, исходивший от Еременко. Тот ничего не сказал. Молча вручил Павлову приказ о его отстранении от должности. Тот пробежал текст глазами. Лицо Павлова словно бы окаменело. И куда меня теперь?

– Народный комиссар приказал вам отправляться в Москву.

Павлов кивнул.

– Чаю-то хоть выпьешь? - спросил он.

Еременко отрицательно покачал головой:

– Я считаю более важным ознакомиться с обстановкой на фронте.

Павлов почувствовал укор в словах нового командующего и попытался оправдаться:

– Мои части оказались неготовыми к внезапному нападению противника. Мы не были организованы для ведения боевых действий. Значительная часть солдат и офицеров находилась в гарнизонах или на полигонах. Все занимались обычными мирными делами, когда враг напал на нас. Они просто прокатились по нам, раздавили, а сейчас у них в руках Бобруйск и Минск. Нас никто не предупредил. Приказ об объявлении тревоги в приграничных частях пришел слишком поздно. Мы ни о чем и понятия не имели.

Мы не подозревали - веская причина. И Еременко, у которого не находится других добрых слов для Павлова, пишет: "В этом Павлов был прав. Сегодня мы знаем. Приди приказ об объявлении тревоги в приграничных частях раньше, все могло выйти по-иному".

Тут для военных историков возникает жизненно важный вопрос: действительно ли русские оказались совершенно застигнуты немцами врасплох, верно ли, что они ни о чем не догадывались и занимались своими обыденными делами? Были ли они и в самом деле так уж неподготовлены и правда ли, что они отвели свои заведомо уступавшие немецким войска - как утверждают многие и поныне - к Дону и низовьям Волги, чтобы заманить немцев в глубь советской земли и там разделаться ними? Может, так все и было? Нет, не так.

Безусловно, совершенно не подлежит сомнению то, что 22 июня советские войска на границе оказались в тактическом отношении застигнутыми врасплох. Лишь несколько мостов на протяжении 1500-километровой границы русские успели взорвать вовремя. Наиважнейшие мосты через Мемель, Неман, Буг, Сан и Прут - и даже мосты через Западную Двину в Даугавпилсе, несмотря на то что они находились в 250 километрах от границы1, - оказались захвачены немцами в результате дерзких ударов или хитрости. Доказывает ли это, что русские ни о чем не догадывались?

Но как же тогда объяснить тот факт, что 22 июня 146 немецким дивизиям вторжения, общей численностью 3 000 000 человек, на противоположной стороне границы противостояли 139 советских дивизий и 29 отдельных бригад, численностью 4 700 000 человек? Только на летных полях в Белоруссии дислоцировалось 6000 самолетов ВВС Советского Союза. Значительная часть их, правда, была представлена устаревшими машинами, однако по меньшей мере 1300 или 1500 самолетов были самых новых марок. В то же время Люфтваффе начали кампанию, имея не более 1800 боеспособных самолетов.