Гонимые - Исай Калашников

— Не мог привезти мяса для своей Булган, — проворчала Мулхэ.

— О, мы захватили много скота! Есугей-багатур даст мне два барана. А может быть, и три.

— Четыре он тебе не даст?

— Четыре, наверное, не даст. — Хучу будто не понял ехидства старушки.

— Одного барана я сразу зарежу, и мы будем пировать в честь рождения сына.

— Если он такой добрый, твой нойон, то иди и возьми барана сейчас! рассердилась Мулхэ. — Сидишь и плетешь языком небылицы.

— А что, я пойду. Он пригласил меня на пир.

— Вот-вот! Будешь наливать свое брюхо кумысом и архи, а тут… Возмущенная старушка вышла из юрты.

Жена смотрела на него с надеждой.

— Он тебе правда даст? Мне так хочется отпраздновать рождение нашего мальчика. — Она склонилась над сыном, почмокала губами.

— Он даст. Я иду.

От голода у Хучу сосало в желудке, и он совсем не был уверен, что Есугей станет слушать его, а выслушав, благосклонно отнесется к просьбе.

Но он пошел, выпрямив спину и твердо ставя ноги. Пусть жена видит — он настоящий воин.

Возле юрты Есугея было полно народу. В огромных котлах варилось мясо, у огня толпились ребятишки, сновали взад-вперед слуги. Есугей с женой, хан кэрэитов Тогорил, братья Есугея, угрюмый Таргутай-Кирилтух и другие нойоны сидели перед юртой на огромном войлочном ковре, пили кумыс, разговаривали.

Здесь же возле больших бурдюков стояли слуги и наливали кумыс простому народу. Хучу выпил чашу, попросил еще. Кумыс слегка ударил в голову. Хучу осмелел, но не настолько, чтобы подойти к Есугею. Он ходил вокруг ковра, мучительно думая, что соврать жене и въедливой старухе Мулхэ. На него налетел виночерпий, подающий кумыс нойонам, зашипел:

— Что тут путаешься под ногами! Иди отсюда, харачу несчастный!

— Я не несчастный! — возмутился Хучу. — Я воин Есугея. У него родился сын, у меня тоже родился сын.

Его голос привлек внимание нойонов, они повернулись к нему с недоумением, и у Хучу разом пропала охота спорить с виночерпием, он попятился. Есугей узнал его, поманил пальцем.

— Почему кричишь? Чем недоволен?

— Я доволен, — Хучу почтительно поклонился. — Храбрый Есугей-багатур, у меня родился сын. Я бы хотел… если ты так милостив… хотел бы узнать, будет ли мне, твоему воину, доля из твоей добычи. Надо тоже отпраздновать… Если бы ты сейчас дал мне одного барана…

Нойоны засмеялись. Рябой хан кэрэитов, скрывая улыбку, потер кулаком подбородок. Хучу растерянно умолк. Оэлун наклонилась к уху Есугея, что-то зашептала, он согласно кивнул головой.

— Ты сражался вместе со мной, и я этого не забываю. Я справедливо поделю добычу между своими воинами. Никто не будет обижен. Ты получишь свое. Но у тебя родился сын… Эй, баурчи! Доставьте в его юрту жирного барана, кумыса и архи. Это тебе в подарок. Пусть наши сыновья вырастут воинами.

Хучу встал на колени, трижды до земли поклонился Есугею. На его лице выступили крупные капли пота, и слова благодарности застряли в пересохшем горле. К нему подошла Оэлун, протянула одеяльце, сшитое из шкурок белки.

— Это от меня. Пусть небо сделает наших детей счастливыми.

— Нет, нет! — совсем оробел Хучу. — Не возьму! Это нужно вашему сыну.

Своего я укрою и овчиной.

— У моего сына еще есть, — улыбнулась Оэлун. — Ему надарили целый ворох одеял.

По куреню Хучу шел не чуя под собой ног. Ему так и хотелось побежать вприпрыжку. Но он сдерживал себя. Он высокомерно посматривал на слуг, тащивших за ним барана, бурдюк с кумысом, деревянный бочонок с архи.

А молва о щедрости Есугея уже опередила его. Люди выходили из юрт, с завистью провожали взглядами счастливца.

Глава 11

Время — необузданный скакун. Оно мчится, и невозможно натянуть поводья, остановить его бег. Давно ли, кажется, родился Тэмуджин, а сейчас у мальчика четыре брата. Один из них, Бэлгутэй, родился от второй жены.

Ее, эту женщину, Есугей взял только потому, что такому человеку, как он, не приличествует иметь одну жену. И когда она вскоре после рождения Бэлгутэя умерла, Есугей даже не огорчился. Оэлун по-прежнему занимала все его сердце. Хорошо это или плохо, но он благодарен небу за то, что у него есть Оэлун. Каждый раз, возвращаясь домой, он испытывает чувство ожидания радости, и самый стремительный бег скакуна кажется недостаточно быстрым.

Домой! Ветер тихо шелестит в увядающей траве, ласково гладит щеки, грива коня хлещет по луке седла. Домой, домой! А до родного куреня еще далеко.

Будь у него заводная лошадь, он мог бы уже сегодня добраться до дома, но ее он подарил Дэй-сэчену, своему свату. Вот ведь как, у него уже свой сват!

Сватовство затеяла Оэлун. Она побывала в гостях у родителей, там увидела дочь Дэй-сэчена из хунгиратского племени. Девочка ей очень приглянулась: и умненькая, и красивая, правда, на год постарше Тэмуджина, но это ничего, это даже лучше — будет хорошей опорой беспокойному сыну.

О женитьбе Тэмуджина думать было, конечно, рановато, мальчик едва лишь начал дотягиваться рукой до стремени седла, но он не противился Оэлун, понимал, как важно для нее именно там, в родных ей местах, женить сына. Он поехал к Дэй-сэчену, взял с собой Тэмуджина и Хо. Оэлун давно просила его отправить Хоахчин и ее брата на родину. Отпускать пленных рабов было не принято, но Оэлун он отказать не мог. Хоахчин возвращаться домой не решилась, Хо пришлось ехать без сестры.

Отпускать Хо не хотелось. Он был Тэмуджину не просто слугой.

Заботился о нем так, как может заботиться лишь старший брат о младшем.

Хо он оставил в курене олхонутов. Они переправят его к племени онгутов, состоящих на службе у Алтан-хана китайского, и те помогут добраться на родину. Тэмуджин, видимо, был не в силах уразуметь, что расстается с Хо навсегда.

— Совсем-совсем не вернешься? Это как? Пройдет лето, зима, а ты все там будешь жить? И когда я стану большим, как отец, ты все еще не приедешь?

— Да, — печально ответил Хо.

Есугей усадил сына на лошадь, и они поехали. Тэмуджин разревелся, плача, дергал поводья, пытаясь повернуть лошадь назад.

— Эх ты, жених! Так мы с тобой ни одну невесту не сосватаем.

— Не нужна мне невеста! Мне нужен Хо!

Поняв, что ничего сделать невозможно, Тэмуджин плакать перестал, но все время оставался насупленным, явно сердился на отца. С дочерью Дэй-сэчена он не захотел разговаривать, взглянул искоса, отвернулся.

— О, зять-то у меня будет серьезный! — улыбнулся Дэй-сэчен. Отважный будет воин.

— Будет воином, — сказал Есугей и тихо, чтобы не слышал Тэмуджин, добавил:

— А пока он лишь мальчик. Береги его, сват.

По обычаю остался в зятьях-женихах сердитый мальчик — первый, потому самый любимый сын. У Дэй-сэчена ему будет неплохо, а все равно болит сердце. Грустно и от расставания, и оттого, что так быстро летит время. Не успеешь оглянуться, как дети станут взрослыми, заживут своей жизнью, а ты начнешь понемногу стариться… Хотя старость еще далеко. И хорошо, что быстро растут дети. Грустно ему, наверное, потому, что в этой неохватной для глаза степи он скачет один и остро чувствует, как велик, широк мир и как мал, слаб человек. Давно уже не оставался вот так, один на один со степью. Все последние годы выезжал из родного куреня, чувствуя за собой стук тысячи копыт, слушая бряцание оружия и говор воинов.

Не зная отдыха, он водил воинов, сражался, стараясь обезопасить кочевья от набегов соседей. Многие нойоны начали смотреть на его ратные труды с подозрением, — кажется, учуяли, куда дело клонится.

«Может быть, состоялся курилтай и тебя избрали ханом? А?» — с нескрываемой злобой спросил однажды Таргутай-Кирилтух; его щекастое лицо в ту минуту было похоже на морду кабана, готового пустить в ход смертоносные клыки.

Это было вскоре после его первого набега на татар. Он стал готовиться отвоевывать ханство для своего побратима Тогорила и нуждался в воинах.

Набрать людей было делом пустяковым. После удачного похода на татар не было отбоя от молодых парней, готовых идти за ним, добывать мечом то, чего они не могли или не умели достигнуть мирным трудом. Но чтобы стать воином, нужно не только желание. Под седлом должен быть быстрый конь, в руках хорошее оружие, а в седельных сумах изрядный запас хурута. Парни в большинстве своем ничего этого не имели, а нойоны скупились, не давали ни коней, ни оружия. Он созвал их для разговора.

«Это дело общее для всех нас. А раз так, давайте условимся — каждый курень выделяет не менее сотни воинов со всем необходимым».

Вот тогда-то Таргутай-Кирилтух и сказал те самые слова. Все нойоны молчаливо одобрили выпад Таргутай-Кирилтуха. Где хитростью, где лестью, а где и угрозой он добился своего. Нойоны, впрочем, не хуже, чем он, понимали, что восстановить власть Тогорила — значит обезопасить южные пределы своего улуса, обрести могущественного друга в борьбе с татарами и меркитами. Но им очень не хотелось, чтобы все это дело оставалось в руках Есугея, его стремительное возвышение таило угрозу их своевластию. Они бы, пожалуй, даже были рады, потерпи он поражение. Но внезапным ударом выбив Эрхэ-Хара из богатой ханской юрты, он помог Тогорилу утвердить власть над кочевьями кэрэитов.