Золотое дно. Книга 2 - Роман Солнцев

Посмотрев на часики, женщина с красной косынкой на шее заторопилась:

— На станции, как вы видите, сколько?.. десять агрегатов, мощностью по шестьсот сорок тысяч киловатт. Можете подсчитать: установленная мощность станции — шесть с половиной миллионов киловатт. Но одновременно работают не более восьми (один — в резерве, один — в ремонте). Эти агрегаты, прототипами которых были светоградские, до сих пор мощнейшие в России. Для работы с нагрузкой шесть и четыре десятых миллиона киловатт, расход воды должен быть три с половиной тысячи кубометров в секунду. В среднем в год мы вырабатываем около двадцать пяти миллиардов киловатт-часов. На сегодняшний день общая выработка превысила четыреста миллиардов.

— А почему ГЭСы называются пиковыми? — спросила тоненькая девочка.

— А потому что они включаются на большую мощность, когда такая мощность срочно нужна, например, заводу. Или как шутят инженеры — когда вся Сибирь смотрит футбол. Или в случае аварии какого-либо энергоблока на угольной станции. Энергия же идет в единую энергосистему России. Кстати, там ей и назначают некую усредненную цену. Сама же Ю.С.Г. же продает ее по отпускному тарифу две целых восемьдесят пять сотых копейки (самому низкому не только в России, но, наверное, и в мире). Вот такая у нас ГЭС!

— Идемте! — негромко позвал Туровский. — Я кое-что вам и сам расскажу.

— …была фильтрация, да. Но мы пригласили франко-испанскую фирму, они привезли полимеры, которые могут при низких температурах и высоком давлении держать воду… в галереях стал сухо…

Валерий Ильич не выдержал, обернулся, жестко перекрыл женский голосок:

— Не совсем так, Светик! Сначала полимер был их, это правда, но сейчас разработали наши, в Питере. Не хуже и себестоимость в семь раз дешевле. Конечно, иностранцы успели озолотиться… зарплату вынуждены были платить им сумасшедшую… Но этого уже больше не будет!

Мы — Туровский, Ищук и я — вошли в лифт и довольно долго спускались куда-то вниз. Наверное, как раз в одну из галерей.

Поскольку я внимательно читал летопись Хрустова, я, оказавшись в темноватом тоннеле, вспомнил, как здесь бродил в полной темноте Валерий Ильич. И представив это, я уже не мог смотреть по сторонам, а думал только о могучей силе, нависшей над нами… больше ни о чем не мог думать… Впрочем, здесь вправду не было ни лужиц, ни потеков на стенах.

— А?! — хохотнул Ищук, барственно обняв меня за плечи. И эхо от голоса зыкнуло в стороне.

Зазвонил сотовый телефон у Туровского, и тот, негромко переговорив, заторопился наверх.

Когда мы поднялись и подошли к двери в кабинет Туровского, услышали ругань. Да, это ругались Никонов и Хрустов.

— Какого хрена из себя девочку ломаешь?! Как цветок в холодильнике пролежал четверть века и сейчас всех паришь!

— А ты будто из зоны вышел! Был бы жив Климов, он бы тебе зубы вышиб…

Туровский поморщился, приложил палец к губам и повел нас с Ищуком в кабинет напротив. Я успел заметить надпись на медной дощечке: ГЛАВНЫЙ ИНЖЕНЕР. Валерий Ильич зажег свет, показал нам на кресла, включил компьютер, посмотрел на какие-то цифры на экране.

— Ничего, биржа не обижает. — Он открыл незапертый сейф и достал пузатую бутылку коньяка с рюмочками.

— Давай, — кивнул Ищук.

— Я не буду, спасибо, — сказал я. Когда я пью спиртное, я плохо запоминаю. А сегодня надеялся стать свидетелем и других интересных разговоров.

Простите меня за самозванство, но мне так подумалось: может быть, мне придется написать — пусть для себя, для нашего музея — хотя бы краткое завершение летописи Хрустова…

Однако посидев рядом с начальством минут десять, я почувствовал, что оказался здесь не очень желательным гостем. Ищук и Туровский почему-то переглядывались, чиркали зажигалками, тянули время. Видимо, им было необходимо пообщаться один на один. И я поднялся.

— Господа, если можно, постою внизу, на выходе, в дверях, послушаю дождь.

— Как угодно, Родион, — улыбнулся Туровский. — Кстати, там у охраны в комнате телевизор… можете посмотреть Москву… у нас своя «тарелка», качество изображения отличное.

Выйдя из кабинета главного инженера, я остановился в коридоре, раздумывая в который раз, не уехать ли мне завтра же домой, и обратил внимание, что в кабинете напротив теперь стало тихо. Зайду-ка к своим героям.

Но, миновав двухпорожный «предбанник» директорских апартаментов, я услышал через неприкрытую дверь «монплезира» быстрый разговор. Здесь уже не ругались, говорили тихо. Мне бы, конечно, уйти, не слушать, но разговор оказался чрезвычайно любопытным. Хотя, зная характер Хрустова, я мог бы и сам догадаться, что он поведет себя именно так…

Это касалось свадьбы сына. Вернее, венчания, которое случилось в Москве.

— А может, шутишь? Неужто правда? В церкви? Они что, верующие? Это мода среди молодежи! Пепси-кола и церковь! Зашли, со свечкой постояли! Это надо отменить!

— Нет, брат, — говорил в ответ Никонов. — Это, брат, серьезно. Этого не отменишь. У них документ. Я видел в самолете, они показывали.

— Документ? Что за документ? Разве у церкви может быть документ? — тоскливо надсаживался шепотом Хрустов.

— Говорю тебе! Это вроде как новогодняя открытка, которая раскрывается… с картинкой… только там церковь с крестом. Название: «Свидетельство о венчании».

— И что?! — не унимался Хрустов. — Скажешь: с печатью? Ха-ха-ха! Раньше был профиль Ленина, теперь профиль Христа?

— С печатью, — продолжал негромко, но твердо Никонов. — А как же! Открываешь — слева: раб божий такой-то венчается с рабой божией такой-то. Справа: таинство венчания совершил такой-то… Как положено. Документ. — И Сергей Васильевич добавил. — Надо бы и мне с Танькой повенчаться. Храм построил, а вот сам не повенчался. Да и детям было некогда. Молодцы твои.

— «Молодцы»?! Издеваешься, что ли?! — Я услышал, как вскочил кто-то и ходит по кабинету. Конечно, Хрустов.

— Разве я могу над тобой издеваться?! Милый, Лёвка! — поднялся и грузный Никонов. — У нас были комсомольские свадьбы! А у них такие вот… с венчанием!

— Сережа! — очень тихо сказал Хрустов. — Не надо меня убивать! Скажи, а бывают случаи, когда разводят?

— В церкви?!

— Ну, в церкви. Разводят? Если, например, насильно свели людей.

— Да что это такое, твою мать!.. — бешено заругался Никонов. — Илюшка, что, он на Валерке женится?! Твоя ненависть к Утконосу уже до смешного доходит! Красивая девочка, вся в мать… какого хрена?!

— Ты мне не ответил, — уже рычал Хрустов. — Разводят или нет?!

— Тише! Это бывает, но исключительно редко. Если уж идут в храм венчаться, значит, высокая любовь. Не просто в ЗАГС пятый раз. Перед богом предстают.

— А если открываются какие-то обстоятельства? — сквозь зубы пытал Хрустов.

— Какие обстоятельства?! Ну, могут быть обстоятельства… — Никонов закурил. — Там четыре пункта, кажется. Если СПИД… если кто из них сумасшедший… еще что-то… Не дури! Во-первых, венцы может снять только архиерей. И только той епархии, где проходило венчание. Стало быть, если что, надо лететь в Москву. Не позорься.

Старые друзья замолчали. Я уже хотел войти, как Никонов снова закричал:

— Не нам — им жить!.. Тоже мне — Монтекки и Капулетти!.. Когда мой сын привел свою пташку, и я узнал, что она дочь какого-то еврея из банка, страшно расстроился. А потом присмотрелся: симпатяга. Ну что ты тут поделаешь?! Есть в них что-то, правда? Сильная публика!

— Да при чем тут?! — замычал Хрустов. — Не люблю я, не люблю…

— Не люби! А будь человеком. Эх, Левка, помнишь песню пели: «Шли два матроса с буржуйского плена?» Иван Петрович научил. Сейчас ее можно снова петь, не меняя ни слова… — И затянул дребезжащим голосом. –

Шли два матроса с буржуйского плена…с буржуйского плена да домой…И только ступили в севастопольскую бухту,как их споразилы-ло грозой.Сказал один матросик: мне нету больше мочи,мне нету больше мочи так жить…

Да пой же ты!

Хрустов не пел, молчал.

— Эх ты!

Заплакали горько ка-гарие очи…кадеты с нас веревку будут вить…Сказал второй матросик: ведь мы же проиграли,ведь мы же проиграли войну…Красное знамя варва́ры растопали,и батька бородатый наш в плену…

Я постучался в дверь и зашел. Хрустов плакал в углу, сидя в кресле, опустив голову. Никонов стоял с рюмкой в руке, на лацкане пиджака у него сверкали два ордена — с крестом и государственный… и когда успел пришпилить?

— А, Родя? Давай со мной. Лёвка картину гонит… больной… а у меня-то инсульт был, это тебе не инфаркт… мозги дороже…