Заблудившийся караван - Антон Орлов

– Да расстрелять обоих надо, и Матиаса, и Куто, рядышком к стенке поставить! Для примера.

– Все бы тебе, милая, стрелять, – расстроенно вздыхает наставница. – Скверное увлечение. Будь добра, сполосни рюмки. Детишки, от коньяка никто не откажется?

По сравнению с ней все мы и впрямь детишки, даже Валеас. Она достает еще две миниатюрные рюмки из того же красновато-радужного набора, небольшую бутылочку коньяка – ух ты, настоящий, с Изначальной! – и две плитки сбереженного шоколада.

Глоток, другой, и меня вырубает. Все вижу и слышу, но как будто нахожусь невообразимо далеко от остальных, за толстым-претолстым стеклом. Чьи-то пальцы ловко ломают шоколад, протягивают мне темный прямоугольник с изжелта-белыми выпуклостями орехов.

– На, скушай, ты же ничего не ел.

Это Олимпия. Кажется, что глаза у нее позеленели.

Послушно жую шоколад, и в это время сквозь звенящую стеклянную толщу доносится:

– Как по-вашему, детишки, что общего между Лесом и человеческим социумом?

Лучше бы Джазмин не заводила этот разговор. Лучше б он, едва начавшись, перетек в пустопорожнюю болтовню, тогда бы ничего не случилось.

Сижу, оглушенный коньяком и всем предыдущим. То слышу, то не слышу реплики остальных, как будто они в соседней комнате и дверь то и дело открывают-закрывают. Словно читаешь книгу, пропуская страницы.

– …Без магов наша цивилизация не смогла бы существовать в измерении Долгой Земли. Единицы вроде тебя, Валеас, сумели бы прокормиться в зимнем Лесу охотой и собирательством, но остальные попросту вымерли бы. Когда среди первых переселенцев выявились люди с магическим даром, это все решило, потому что никакими другими способами, кроме колдовства, не сохранить на такой срок потребную прорву продовольствия.

Свет плафонов снуло отражается в видавшей виды полированной столешнице. Шоколада осталось всего четыре квадратика.

– …Да, Ола, об этих чудесах я наслышана, но сейчас речь идет о нашем мире. Ваши высокие технологии у нас не работают. Сама знаешь, умница…

Блестки на стенной обивке кажутся то праздничными, как дождь из фольги, то жалкими, как остатки облезлой позолоты на старой утвари. Развезло меня, в общем.

– …По-вашему, детишки, я цитирую спьяну школьный учебник? Угу, есть немножко. Но задумайтесь вот о чем: волшебникам и неволшебникам на Долгой Земле друг без друга не прожить, мы как замкнутые в симбиозе элементы биосистемы. Каждая сторона что-то берет и что-то дает, происходит непрерывный обмен. Но, как оно ни досадно, кроме симбионтов, встречаются еще и паразиты – те, кто гребет под себя, ничего не отдавая.

Услышав это, Инга встрепенулась и вперила в меня злорадный взгляд. Ага, для нее раз паразит – значит, я. Честно, не знаю, в чем дело, я же свои обязанности на нее отродясь не сваливал и от работы не бегал.

Джазмин снова разливает коньяк:

– За то, что в нашей компании таких нет.

Вот так-то, Инга обломалась.

После второй порции окружающее меня стекло становится еще толще. Все как будто ненастоящие, даже Валеаса ничуть не боюсь. Разрумянившаяся Ола спрашивает:

– А где они есть?

Ох, не надо бы задавать таких вопросов… Потому что Джазмин отвечает:

– Паразитировать, детишки, можно по-разному. Можно воровать, грабить, мошенничать, или расчетливо эксплуатировать чужие чувства, или обсчитывать своих наемных работников, все это обычные вещи, которые встречаются сплошь и рядом. Но есть еще один способ, на мой взгляд, самый отвратительный. Вращаться среди людей, с жадностью наблюдать за ними, при случае непрошенно влезать в их дела, пить пульсирующую вокруг жизнь, как вино, как бодрящий кофе, как полезный для здоровья бульон, – и ни полушки не платить за выпитое, принципиально ничего не давать взамен. Этакое духовное скопидомство.

На скулах у нее расцвели красные пятна, и она выглядит, словно человек, очень долго державший что-то под спудом, но неожиданно для самого себя решившийся высказаться о том, о чем говорить вслух вообще-то не стоит. Валеас слушает с едва обозначенной угрюмой ухмылкой и скупым намеком на одобрение, Ола – с милой оживленной гримаской, вскинув пушистые ресницы и дожевывая наш последний шоколад. Инга вначале согласно кивает, а потом вдруг перестает кивать и смотрит так потрясенно, недоверчиво, с разгорающимся протестом… Как обычно, когда что-то вызывает у нее возражения. В том-то и дело, что как обычно.

– Кого вы имеете в виду? – Ее голос угрожающе звенит, но так бывало и раньше, если она с чем-то не соглашалась.

– Назовем их упырями. Самое подходящее слово. Если б они жили отшельниками, вдали от людей, это не вызывало бы нареканий, но они трутся среди нас, вмешиваются и в политику, и в межличностные отношения – экспериментируют, словно в игрушки играют. Как вы знаете, они неуязвимы, но Изабеллу они убили, мне кажется, с какого-то очень большого перепугу… Что же такого она узнала, если это настолько их испугало?

– Вы не имеете права так говорить!

Дальше начался спор, но подробностей я не запомнил, потому что клевал носом, еле-еле удерживаясь от того, чтобы не отключиться окончательно. Дискутировали главным образом наставница с Ингой, лесные лишь изредка подавали реплики.

Потом мы все вместе выходим наружу, в холодную беззвездную темень. Кое-где горят костры – оранжевое пламя, треск хвороста, лапника и елажниковых шишек, черные тени расположившихся вокруг караванщиков. Окошки жилых фургонов тускло светятся, остальные машины громоздятся темными глыбами. Мимо нас проходит, скрипя снегом, стюард с корзиной – забрать посуду из конференц-фургона.

Джазмин и Валеас, отойдя в сторонку, беседуют: она как будто пытается уговорить лесного колдуна отказаться от затеи с заложником, тот выслушивает ее доводы с миной «мне наплевать на чужое мнение».

Я тогда еще подумал, что ей надо бы поосторожнее, он крайне опасен, но глупо будет, если я полезу предостерегать наставницу, которая и без меня видит, кто есть кто. Ох, если бы она и в самом деле все видела, как я понадеялся, но она же слишком устала…

– Матиас! – Меня тронули за локоть, и я, повернувшись, увидел рядом Олу. – Спокойной ночи. Я уже никакая, пойду спать. Нас определили на ночь в конференц-фургон, там классные мягкие диванчики. Ты тоже отправляйся-ка лучше спать, до завтра!

Забираясь к себе в фургон, я подумал с привычным холодком о предстоящем суде и тут же спохватился: меня ведь уже судили – и ничего, настолько ничего, что даже забыть об этом умудрился, пусть ненадолго, но все-таки! Ни на угрызения, ни на размышления сил не осталось. Дергаю дверцу, вваливаюсь в купе. Плафон выключен, сосед-коммерсант дрыхнет. Сбрасываю обувь и прямо в куртке, чтобы не терять тепло, устраиваюсь на своей полке, укутав ноги одеялом.