Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт Уигглин

Р. S. Теперь ты мне веришь?

Эти вирши оказались настолько убедительными, что даже много дней спустя, где бы Минни ни встречала Симпсонов, хоть даже за милю от кирпичного дома, она содрогалась и сохраняла молчание.

Глава 8 Роза в цвету

В следующую пятницу после этого «ужаснейшего сражения из всех когда-либо виденных», как говорит Беньян в «Путешествии пилигрима», большие события ожидались в маленьком школьном здании на холме. Вторая половина пятничных занятий была временем, отведенным для декламации стихов и диалогов, но нельзя сказать, чтобы это был праздник в подлинном смысле слова. Большинство детей терпеть не могло «читать отрывки» — трудно было учить стихи, пугала опасность забыть их в самый ответственный момент. Мисс Дирборн по окончании занятий обычно уходила домой с головной болью и проводила остаток дня в постели, а какая-нибудь родительница, которой случалось посетить школу в этот день, сидела на передней скамье и, слушая эти слишком хорошо знакомые запинки и заикания, чувствовала, как на лбу у нее выступают капли холодного пота. Иногда дитя, начисто забывшее свои стихи, с ревом бросалось на грудь матери, и его выносили на свежий воздух, где либо целовали, либо шлепали, но в любом случае очередной провал усиливал ощущение чего-то мрачного и грозного. Однако прибытие Ребекки внесло новый дух в эти прежде внушавшие страх пятничные мероприятия. Она помогла Илайдже и Илайше Симпсонам выучить стихи, которые они затем декламировали вдвоем, что производило необыкновенно забавное впечатление, и привели в восхищение самих себя, учительницу и всю школу. Для Сюзан, которая шепелявила, Ребекка нашла забавный стишок, в котором нужно было изображать шепелявящего ребенка. Эмма-Джейн и Ребекка разучили диалог, и дружеская поддержка подняла дух Эммы-Джейн и придала ей уверенности в своих силах. В эту пятницу мисс Дирборн объявила, что занятия обещают быть очень интересными и что поэтому она пригласила присутствовать на них жену доктора, жену священника, двух членов попечительского комитета и несколько родителей учеников. Ливинга Перкинса попросили украсить рисунком одну из классных досок, а Ребекку — другую. Ливинг, считавшийся лучшим художником школы, решил изобразить карту Северной Америки. Ребекка отдала предпочтение менее практическим вещам, и на глазах очарованных мальчиков и девочек из-под ее умелых пальцев появился американский флаг, выполненный красным, белым и синим мелом, — каждая звезда на своем месте, каждая полоска реет на ветру. Затем рядом с флагом возникла аллегорическая фигура Америки, скопированная с крышки коробки из-под сигар, в которой хранились цветные мелки. Мисс Дирборн была в восторге.

— Давайте дружно похлопаем Ребекке за такую красивую картину, которой школа может гордиться.

Ученики от души зааплодировали, а Дик Картер, взмахнув рукой, издал воодушевляющее «ура!».

Сердце Ребекки радостно забилось; она со смущением почувствовала, как взгляд ее затуманивают слезы, и, почти ничего не видя перед собой, с трудом вернулась на свое место. За всю короткую и скудную событиями жизнь ее никогда не выделяли, не награждали аплодисментами, не увенчивали славой — и вот теперь настала для нее эта чудесная, ослепляющая великолепием и блеском минута. Как великодушие порождает великодушие, точно так же воодушевление вызывает еще большее воодушевление, а ум и талант воспламеняют иные умы и таланты. Элис Робинсон призвала всех пропеть «Гимн Флагу», и, когда хор дошел до припева, все указывали на флаг, изображенный Ребеккой. Дик Картер предложил, чтобы авторы рисунков написали под ними свои имена для сведения ожидаемых после обеденного перерыва посетителей. Хальда Мизерв попросила позволения закрыть зелеными ветками самые большие трещины в штукатурке стен и поставить в ведро с водой полевые цветы. Ребекка сидела молча, и сердце ее было полно радости и благодарности. Во время перемены она держалась скромно, несмотря на свой грандиозный триумф. Во всеобщей атмосфере благожелательности вражда «Липучка — Рэндл» была забыта, и Минни собирала кленовые ветки и помогала закрывать ими некрасивую и уродливую печь под руководством Ребекки.

Мисс Дирборн закончила утренние занятия без четверти двенадцать — раньше, чем обычно, чтобы те, кто жил поблизости, могли сходить домой и переодеться. Возбужденные Эмма-Джейн и Ребекка почти всю дорогу домой бежали, останавливаясь, чтобы перевести дух, лишь перед тем, как перелезть через очередную изгородь.

— Как ты думаешь, тетя Миранда позволит тебе надеть твое лучшее платье или только желтое ситцевое? — спросила Эмма-Джейн.

— Я лучше спрошу у тети Джейн, что надеть, — ответила Ребекка. — О, если бы мое розовое платье оказалось готово! Когда я уходила, тете Джейн оставалось только обметать петли.

— Я попрошу маму позволить мне надеть ее гранатовое кольцо, — сказала Эмма-Джейн. — Как оно засверкает на солнце, когда я укажу на флаг! Ну, до встречи! Не жди меня; может быть, я не пойду пешком — меня отвезут в бричке.

Подойдя к дому, Ребекка обнаружила, что боковая дверь заперта, но ей было хорошо известно, что ключ положен под крыльцо, и об этом, конечно же, было известно не ей одной, но каждому в Риверборо, так как каждый делал примерно то же самое со своим ключом. Она открыла дверь и прошла в столовую, где на столе стоял завтрак и лежала записка от тети Джейн, сообщавшая, что тетки уехали в Модерейшен вместе с миссис Робинсон в ее линейке. Ребекка торопливо проглотила кусок хлеба с маслом и бросилась наверх по парадной лестнице в свою спальню. На кровати лежало розовое полотняное платье, дошитое добрыми руками тети Джейн… Может ли она, смеет ли она надеть его, не спросив позволения? Оправданным ли будет надеть новое платье в данном случае, или тетки сочтут, что его следует приберечь для концерта в воскресной школе?

«Надену, — подумала Ребекка. — Спросить не у кого, а может быть, они и не стали бы ни капельки возражать. В конце концов, оно всего лишь полотняное и совсем не казалось бы таким великолепным, если бы не было новым, розовым и обшитым тесьмой».

Она расплела косы, расчесала волны густых волос, перевязала их сзади лентой, сменила туфли на новые и, наконец, скользнув в свое хорошенькое новое платье, умудрилась застегнуть все пуговицы на спине, кроме трех посредине, которые оставила для Эммы-Джейн.

Затем взгляд ее упал на хранимый как зеница ока розовый зонтик. Он отлично подходил по цвету к платью, и к тому же другие девочки еще ни разу его не видели. Конечно, не совсем уместно явиться в класс с зонтиком, но ведь она может взять его с собой завернутым в бумагу, показать девочкам во время перемены, а открыто нести только на обратном пути. Снова спустившись в гостиную, она бросила взгляд в большое зеркало и была поражена тем, что увидела. Казалось, не может быть ничего красивее этого изумительного платья из розового полотна! Сияние глаз, пламя щек, блеск струящихся по плечам волос остались незамеченными за всепобеждающим очарованием наряда цвета розы. Боже мой! Без двадцати час — она опоздает! Выпорхнув через боковую дверь, она сорвала с куста у ворот пунцовую розу и преодолела отделявшую кирпичный дом от школы милю за невероятно короткое время. У входа она столкнулась с Эммой-Джейн, столь же великолепной и запыхавшейся.

— Ребекка! — воскликнула Эмма-Джейн. — Ты просто загляденье!

— Я? — засмеялась Ребекка. — Глупости! Не я, а мое розовое платье!

— В обычные дни ты некрасивая, но сейчас кажешься совсем другой, — упорствовала в своем мнении Эмма-Джейн. — А вот мое гранатовое кольцо, мама отмыла его с мылом. Но как это твоя тетя Миранда позволила тебе надеть совершенно новое платье?

— Ни ее, ни тети Джейн не было дома, и не у кого было спросить разрешения, — ответила Ребекка и с тревогой добавила: — А что? Ты думаешь, они не разрешили бы?

— Мисс Миранда никогда ничего не разрешает, разве не так? — заметила Эмма-Джейн.

— Да-а, но сегодняшний день особенный — почти как концерт в воскресной школе.

— Конечно, — согласилась Эмма-Джейн, — и твое имя написано на доске, и все мы будем петь гимн, и указывать на твой флаг, и прочитаем наш замечательный диалог — и все остальное.

Этот день был чередой убедительных триумфов: не было ни неудачных выступлений, ни слез, ни родителей, стыдящихся за своих отпрысков. Мисс Дирборн выслушала множество восторженных похвал своему организаторскому таланту и в глубине души задавала себе вопрос, действительно ли они должны быть адресованы ей или, по крайней мере отчасти, Ребекке. Хотя девочке было поручено сделать ничуть не больше, чем многим другим ученикам, она почему-то неизменно оказывалась на виду. Как обнаружилось позднее во время разных деревенских собраний и развлечений, оттеснить Ребекку на задний план было невозможно. Однако даже злейший враг не мог бы назвать ее выскочкой. Она была усердной, старательной и на редкость чуждой робости и застенчивости, но не искала случая покрасоваться и всегда горела желанием вовлечь других в каждое дело или забаву, в которых принимала участие. Подобно тому как где бы ни посадили Мак-Грегора[17] — он оказывался во главе стола, так и где бы ни стояла Ребекка — это место неизбежно превращалось в центр сцены. Ее чистый высокий голос парил над всеми остальными голосами хора, и каждый зритель и слушатель невольно наблюдал за ней, замечал ее жесты, ее пение, в которое она вкладывала всю свою душу, весь свой безудержный энтузиазм.