Мистические истории. День Всех Душ - Уильям Фрайер Харви

– О мистере Виларзе.

В этом заявлении не было неправды: мне не доставляли удовольствия мысли о мистере Виларзе – джентльмене, который неоднократно проявлял к Мэдлин повышенное внимание.

– Нехорошо с вашей стороны так говорить о мистере Виларзе, – возразила она. – На редкость образованный, неглупый молодой человек, и манеры у него самые приятные. Осенью он собирается баллотироваться в парламент, и я не удивлюсь, если пройдет. И политик из него выйдет отличный: когда нужно что-то сказать, он делает это вовремя и толково.

Произнесено это было спокойно, без осуждения, что было вполне естественно: при благосклонном отношении ко мне Мэдлин должна была понимать, что возможный соперник не вызывает у меня приятных чувств. И я не замедлил уловить намек, содержавшийся в заключительной фразе. Ясное дело, мистер Виларз на моем месте не стал бы медлить.

– Знаю, что нехорошо говорить так о людях, – согласился я, – но ничего не могу с собой поделать.

Вместо того чтобы меня пожурить, Мэдлин как будто еще больше ко мне расположилась. Я же испытывал немалую досаду, так как не желал ни единой минуты посвящать мыслям о мистере Виларзе.

– Зря вы это вслух, – вмешался призрак, – так и до неприятностей недалеко. Мне хочется проследить, чтобы ваше дельце шло успешно. В таком случае я смогу надеяться на вашу помощь, особенно если я в свою очередь сумею быть вам полезен.

Больше всего мне хотелось сказать, что помочь мне он может только одним способом: немедленно убраться вон. Обращаться с любовными признаниями к юной леди, когда в двух шагах сидит на перилах призрак, причем призрак не кого-нибудь, а ее грозного дяди, один образ которого при подобных обстоятельствах заставляет меня трепетать, – не только трудно, а, пожалуй, и невозможно. Но я промолчал, хотя мои мысли, наверное, отразились у меня на лице.

– Полагаю, – продолжил призрак, – до вас не доходили никакие полезные мне сведения. Конечно, если у вас есть что рассказать, мне не терпится послушать, но можно и отложить разговор. Навещу вас ночью в спальне или останусь здесь – дождусь, пока дама уйдет.

– Не стоит дожидаться, – произнес я, – мне совершенно нечего вам сказать.

С горячими щеками и сверкающим взглядом Мэдлин вскочила на ноги.

– Дожидаться? – вскричала она. – Чего, по-вашему, я дожидаюсь? Нечего мне сказать? Ну наверное! С чего бы вам что-то мне говорить?

– Мэдлин, – взмолился я, шагнув к ней, – позвольте мне объяснить.

Но она ушла.

Это был конец всех надежд. В ярости я обернулся к призраку.

– Презренное создание, – вскричал я, – ты все погубил! Испоганил мне всю жизнь! Если бы не ты…

Но тут голос у меня дрогнул и отказал совсем.

– Вы несправедливы, – отозвался призрак. – Я ничего вам не сделал, только пытался ободрить и помочь. Всему виной ваша собственная глупость. Но не надо отчаиваться. Оговорку всегда можно объяснить. Не теряйте мужества. До встречи.

И тут же перила опустели: призрак исчез быстрее, чем лопается мыльный пузырь.

В мрачном настроении я отправился спать, но никакие видения меня той ночью не посетили, кроме воображаемых картин, порожденных горем и отчаянием. Произнесенные мной слова прозвучали для Мэдлин самым тяжким оскорблением. Истолковать их она могла только одним образом.

Раскрыть ей истинный смысл моего восклицания я никак не мог. Бессонной ночью, многократно перебрав в уме все обстоятельства, я решил, что Мэдлин ничего от меня не узнает. Лучше уж я буду всю жизнь страдать, чем ей станет известно, что в доме является призрак ее дяди. Мистер Хинкман в отлучке, и Мэдлин, услышав о появлении его духа, уверится в смерти дяди. Что, если она не переживет этот внезапный удар? Нет уж, смолчу, и пусть мое сердце истекает кровью.

Следующий день выдался погожим, не холодным и не слишком жарким; веял легкий ветерок, природа улыбалась. Но ни прогуляться с Мэдлин, ни прокатиться верхом мне не удалось. Весь день она как будто была очень занята, и мы почти не виделись. За столом она держалась любезно, однако очень сдержанно. Очевидно, Мэдлин рассудила так: хотя я вел себя очень грубо, подоплека моих слов осталась для нее тайной. В самом деле, что могло быть уместней, чем изобразить, будто она не поняла смысл моего вчерашнего высказывания?

Я был подавлен, несчастен и все больше помалкивал; единственным проблеском света на затянутом тучами горизонте был тот факт, что Мэдлин, при всех ее стараниях казаться беззаботной, тоже явно было невесело. Залитая лунным светом веранда в тот вечер пустовала, но, бродя по дому, я застал Мэдлин одну в библиотеке. Она читала, но я подошел и сел рядом. Я чувствовал, что должен объяснить свое вчерашнее поведение – если не полностью, то хотя бы частично. Мэдлин спокойно выслушала мое несколько натужное извинение за слова, произнесенные накануне.

– Не имею ни малейшего понятия, чтó вы имели в виду, но разговаривали вы очень грубо, – сказала она.

Я, нисколько не кривя душой, отверг обвинение в грубости и с пылом, который не мог не произвести впечатление на собеседницу, заверил, что скорее бы умер, чем нанес ей какую-либо обиду. Затем наговорил на эту тему еще многое и стал умолять, чтобы она поверила: я мог бы полностью и удовлетворительно объяснить свое поведение, если бы не некая помеха.

Мэдлин немного помолчала, а потом произнесла (как мне подумалось, смягчившимся тоном):

– Эта помеха как-то связана с моим дядей?

– Да, – ответил я после краткого колебания, – отчасти она связана с ним.

Мэдлин молчала, глядя в книгу, но не читая. По выражению ее лица я понял, что она настроена благосклоннее, чем раньше. Своего дядю она знала не хуже, чем я, и, наверное, подумала, что если именно в нем заключалась помеха, мешавшая мне высказаться (а воспрепятствовать моему признанию он мог многими способами), то такое затруднительное положение извиняет и мою бредовую речь, и нелепые манеры. Убедившись, что пыл, вложенный в это, пусть и не конца откровенное, объяснение, оценен, я подумал, что надо бы не откладывая открыть Мэдлин свои чувства. Как бы она это ни восприняла, по сравнению с тем, что было совсем недавно, мое положение в любом случае не ухудшится. Что-то в ее лице позволяло надеяться, что, выслушав признание в любви, Мэдлин простит мне вчерашнюю дурацкую оговорку.

Я придвинул свой стул к ней поближе, и одновременно в дверях за спиной у нее возник мой давешний знакомец. Я бы сказал, что он вломился в комнату, хотя дверь осталась закрытой и ни один звук не нарушил тишину. Безумно взволнованный, призрак размахивал высоко воздетыми руками.