Амок - Янка Мавр

А откуда он мог знать, что для коммунистов эта бомба была во много раз хуже и нежелательнее, чем для него самого…

Ван Дэкер тоже отправился домой. По дороге зашел на телеграф и послал в Тжилатжап телеграмму:

«Участок для кофейной плантации найден. Постарайтесь своевременно очистить его».

В отеле он прежде всего спросил, не вернулся ли Тугай. Ему ответили, что пока нет.

– Когда появится, пришлите его ко мне, – распорядился ван Дэкер.

Вернулся Тугай часа через два.

– Будет тебе от господина! – предупреждали его слуги. Но так и уснули, не дождавшись ничего. Тугай пробыл в номере ван Дэкера до пяти часов утра.

IV. ЖИЗНЬ ЯВАНСКОГО НАРОДА

Дэза Бандъю. – Сахарная плантация Бильбо. – Плеть на двенадцать человек. – Чистка. – Па-Инго и его сын. – Пожар на плантации. – «Бунт». – Приезд регента. – Дурьяном по голове! – Несчастья Па-Инго. – Амок!

Дэза[13] Бандью находится у самой железной дороги. В нее входят несколько кампонгов[14], расположенных так близко друг от друга, что их можно считать за один кампонг. Земли здесь очень мало, не больше половины гектара на человека. Каждый клочок ее возле хижин засажен бананами, пальмами, мангустанами, дурьяном и другими плодовыми деревьями. Селения прячутся среди деревьев, как в лесу. Издали кампонг и заметить нельзя: он кажется рощицей среди полей.

Есть хозяйства, состоящие всего из нескольких плодовых деревьев. А если таких деревьев насчитывается до семи штук, хозяин обязан платить 2,2 гульдена налога.

Среди этих садов разбросаны хижины, которые можно назвать корзинками на столбах. Все они сплетены из бамбука и стоят на «курьих ножках», – на четырех, а иногда и больше, столбах в полметра высотой. Крыши сплетены из «аланг-аланг» (трава с широкими листьями), из пальмовых листьев или из рисовой соломы. Внутри – лишь постель да циновка на полу, больше ничего нет. Пара горшков и печурка из камней дополняют домашнюю обстановку.

Рядом такой же сарай да навес для быка и повозки на двух колесах – если, конечно, имеется такое богатство. Почти все имущество, в том числе и посуда, сделано из бамбука.

Но у большинства крестьян нет никакого хозяйства. Кусочек земли в несколько квадратных метров они обрабатывают вручную. Высчитано, что имущество таких хозяев оценивается на наши деньги в 4 рубля, в том числе «дом» стоит… 1 рубль 20 копеек!

Все дворы и сады, если их можно так назвать, заросли дикой травой, которая растет так быстро, что способна заглушить все. Люди никогда не делают уборки вокруг своих хижин: не к чему, да и нет смысла тратить силы.

За деревней начинается «савах» (пахота), где яванец выращивает «пади» (рис). Это пади, дающее три урожая в год, и является главным, можно сказать, единственным средством существования.

Сотни лет миролюбивый яванец обрабатывал свой савах, собирал пади и ничего больше не желал, никуда не стремился. Но вот откуда-то пришли белые и начали вводить «культуру»: сначала, как мы видели, заставляли сеять то, что яванцу совершенно не нужно, а потом «полюбовно» брать его землю в аренду.

Именно таким образом предприниматель Бильбо и арендовал три четверти дэзы Бандью для своего сахарного завода. Арендовал совсем полюбовно и просто. Прежде всего подружился с местной властью, до «лури» (староста дэзы) включительно. И повелось так, что едва у крестьянина случится беда – или неурожай, или скот падет, – как именно в это время надо платить налоги. Агенты Бильбо никому не отказывали в помощи, охотно одалживали деньги, а в результате земля «полюбовно» переходила к сахарозаводчику. С тех пор крестьяне стали обрабатывать свою землю в пользу Бильбо.

Несколько крестьянских хозяйств еще держались, но окончательная судьба их была уже предрешена.

А рядом с первобытной малайской деревней, где люди жили так же, как триста лет назад, возвышался завод, построенный по последнему слову европейской техники. На его полях четыреста человек трудились над сахарным тростником. Половина из них – дети лет двенадцати – пятнадцати, которым можно платить меньше: они должны обрывать лишние нижние листья и рыхлить землю вокруг каждого растения.

В этой горной стране почти совершенно нет ровных участков земли. Долины чередуются с возвышенностями, временами вздымаются скалистые, отвесные горы, а дальше опять долина. В одной из таких долин и находилась сахарная плантация.

На возвышении, под густым деревом, сидели три надсмотрщика, служащие Бильбо. Двое из них были голландцами, третий метис. Вся плантация лежала перед ними как на ладони, только трудно было рассмотреть отсюда каждого рабочего в отдельности. Но для этого имеется бинокль, и время от времени то один, то другой надсмотрщик подносил его к глазам и оглядывал поле. Рядом лежали длиннющие плети, о которых сами надсмотрщики говорили, что они «могут захватить сразу двенадцать человек». Близился полдень. Солнце стояло над самой головой и огнем жгло голые спины рабочих. Даже надсмотрщикам в тени и то было жарко.

– Вот уже сколько раз те парни приостанавливают работу, – ворчал один из надсмотрщиков, – а идти к ним не хочется. Видите? Опять? Ах, негодяи!

– Ничего не поделаешь, нужно сходить. Твоя очередь, Грин, – сказал другой.

– Ну и покажу я им сейчас! – сердито крикнул Грин и, взяв плеть, направился к рабочим.

Увидев, что приближается надсмотрщик с плетью, все четыреста человек невольно содрогнулись.

«Не ко мне ли?» – подумал каждый, и под горячими лучами солнца на людей повеяло холодком.

Чтобы добраться до них, надсмотрщику надо было обогнуть кусочек поля, засеянного рисом. Участок этот принадлежал Па-Инго, одному из крестьян, которые еще держались за свою землю. Вот почему и пошел надсмотрщик не в обход, а прямо по посеву. Подумаешь, – беда! Этому глупцу Па-Инго давно предлагали сдать землю в аренду. Не хочет – тем хуже для него! И через рис было уже проложено столько тропинок (каждый раз новая), что у бедного Па-Инго почти ничего не оставалось от урожая.

Среди рабочих был и сын Па-Инго, двадцатилетний парень Нонг. В бессильной ярости смотрел он на то, как бездушные надсмотрщики губят всю их работу.

Четыреста человек затаили дыхание, боясь даже смотреть в сторону надсмотрщика. А тот все шагал, пока не подошел к провинившимся детям.

– Вы что же, играть вздумали? – загремел его голос. – Вы нанялись играть или работать?

Свистнула плеть и охватила «только» четверых. Еще свист – и шестеро ребятишек застонали, заплакали от жгучей боли. На их худеньких спинах выступили кровавые рубцы. На кровь тотчас набросились мухи – «леры», облепили раны, а отгонять их нельзя: нужно работать все минуты бесконечного дня.