Жена тигра - Теа Обрехт

Я невольно воскликнула:

— Господи, да ведь это же слон!

Дед промолчал, но улыбнулся мне, когда я вопросительно на него посмотрела. Очки его, как всегда, на ходу запотели, но он словно забыл об этом и даже не снял их, чтобы протереть.

— Идем, — шепнул дед и взял меня за руку.

Мы быстро пошли по тротуару, потом поравнялись со слоном, двинулись дальше и метров через сто остановились, чтобы иметь возможность посмотреть, как он будет идти в нашу сторону.

С этого места казалось, что слон — с его вздохами и стонами, запахом, огромными складчатыми ушами, прилегавшими к куполообразной голове, с большими глазами, прикрытыми тяжелыми веками, спиной, изогнутой аркой и полого спускавшейся сзади к бедрам, — занимает собой всю улицу. Сухие складки кожи у него на плечах и на коленях слегка подрагивали, когда он перемещал свой немалый вес. Подвернутым, точно кулак, концом хобота он почти касался земли. В нескольких шагах перед ним медленно, спиной вперед шел молодой невысокий мужчина, держа в руках мешок с чем-то, видимо, весьма соблазнительным для слона. Время от времени он шепотом подзывал животное, побуждая его продолжать движение.

— Я их заметил еще возле вокзала, когда домой возвращался, — сказал мне дед. — Он его, должно быть, в зоопарк ведет.

Молодой человек, пятясь вдоль трамвайных путей, заметил нас, приветственно кивнул, улыбнулся и стянул с головы шапку. Потом он снова что-то достал из мешка и протянул слону. Тот приподнял хобот, взял угощение и забросил его в пасть мимо желтоватых бивней, изогнутых, как сабли.

Позже мы прочли о том, что несколько солдат нашли этого слона возле заброшенного цирка. Он был почти что при смерти. Директор нашего зоопарка, несмотря ни на что — ни на вынужденное закрытие заведения, ни на грозящее банкротство, — потребовал привести слона и пообещал, что вскоре его увидят дети. После этого газеты в течение нескольких месяцев публиковали фотографии слона в новом крепком загоне, где он стоял точно вестник грядущих времен, залог будущих успехов нашего зоопарка, символ скорого и неоспоримого окончания войны.

Мы с дедом остановились на автобусной остановке, и слон прошел мимо, неторопливый, грациозный, завороженный теми лакомствами, которые предлагал ему невысокий молодой мужчина. В свете луны были видны длинные мягкие волоски у него на хоботе и вокруг открытой пасти, из которой время от времени высовывался длинный, как рука, влажный язык.

— Никто никогда этому не поверит, — сказала я.

— Чему? — переспросил дед.

— Этому всему. Никто из моих друзей ни за что не поверит, если я об этом расскажу.

Дед повернулся и взглянул на меня так, словно видел впервые и поверить не мог, что я действительно его внучка. Даже во время нашего затянувшегося отчуждения он ни разу так на меня не смотрел. Да и потом тоже.

— Ты, должно быть, шутишь, — сказал дед. — Посмотри вокруг. Подумай минутку. Глубокая ночь, во всем городе ни души. Никого — даже ни одной собаки на помойке или в сточной канаве. Пусто. Только посреди улицы этот слон. Ты собираешься рассказывать об этом своим идиотам приятелям? Зачем? Неужели ты надеешься, что они поймут, полагаешь, что это может иметь для них хоть какое-то значение?

Я так и осталась стоять на месте, а он пошел дальше, следом за слоном. Сунув руки в карманы, я словно застыла, не могла окликнуть деда, чувствовала, что мой голос проваливается куда-то, все глубже и глубже. Я не могла исторгнуть его обратно, сказать хоть слово ни деду, ни самой себе. А слон все продолжал идти по бульвару. Я наконец-то сдвинулась с места. Пройдя примерно квартал, мой дед остановился возле какой-то сломанной скамейки, поджидая слона, и я нагнала его. Мы стояли рядом и молчали. Лицо мое горело, а дед притих, даже дыхания его почти не было слышно.

Молодой погонщик слона больше не смотрел в нашу сторону.

Через некоторое время дед снова заговорил:

— Ты должна понять! Это ведь один из тех самых моментов!

— Каких «тех самых»?

— Тех, которые ты хранишь в душе только для себя самой, — пояснил он.

— Что ты имеешь в виду? — спросила я. — Почему только для себя?

— Время сейчас такое — война, — сказал он. — История этой войны — даты, имена и то, кто и почему ее начал, — принадлежит всем. Не только тем, кто в ней непосредственно участвует, но и тем, кто пишет о ней в газетах, политикам, а также людям, которые находятся за тысячи миль отсюда и, возможно, даже не слышали об этой войне. Но вот такие вещи и события — это только твое. Они принадлежат тебе одной. Или мне. Только нам двоим.

Заложив руки за спину, дед медленно двинулся дальше, нарочито приподнимая носки начищенных туфель и как бы тормозя этим свое движение. Было совершенно очевидно, что у него и мысли не возникло повернуть назад, пойти домой. Нет — дальше, дальше по бульвару, пока этот слон и его погонщик готовы нас терпеть.

Уже на ходу дед прибавил, обращаясь ко мне:

— Ты должна хорошенько подумать, прежде чем кому-то об этом рассказывать. Где ты можешь говорить об этом? Кто заслуживает подобных откровений? Твоя бабушка? Зора? Уж точно не тот клоун, с которым ты милуешься на набережной.

Я вздрогнула как ужаленная и тихо сказала:

— Его больше нет. Он пропал.

— Я хотел бы сказать, что мне очень жаль, да не могу. — Дед пожал плечами.

— А мне действительно очень жаль! — тут же вскинулась я. — Его наверняка в армию забрали!

Это я сказала нарочно, чтобы дед почувствовал себя виноватым. Сама-то я совсем не была в этом так уж уверена.

Довольно долго мы шли молча. На притихшей улице было слышно только хрипловатое дыхание слона. Казалось, у него внутри работает какой-то мощный мотор. Каждые несколько минут он испускал негромкий, но весьма пронзительный и настойчивый то ли свист, то ли визг. Видимо, так слон проявлял легкое нетерпение, и тот молодой мужчина тут же протягивал ему очередной вкусный кусочек.

Через некоторое время я спросила деда:

— А у тебя есть еще истории вроде этой?

— Теперь есть.

— Нет, не теперь. Я думала, у тебя, может, раньше что-то такое было.

Дед задумался и молчал довольно долго. Все это время мы продолжали двигаться тем же курсом, параллельно слону. Возможно, при несколько иных обстоятельствах он мог бы рассказать мне о жене тигра. Но вместо этого дед поведал мне о бессмертном человеке.

Он заложил руки за спину, по-прежнему шагая следом за нашим слоном, и начал рассказывать.

Это было в конце лета пятьдесят четвертого года. Точно не пятьдесят пятого, потому что в тот год я познакомился с твоей бабушкой. Я был полковым медиком, а помогал мне мой ученик, интерн, как это теперь называется, — Доминик Ласло, очень толковый венгерский паренек, заплативший кучу денег за то, чтобы учиться в нашем университете, но не способный ни слова сказать на нашем языке. Бог знает, почему он не предпочел Париж или Лондон. Скальпелем молодой человек владел исключительно, но других особых способностей я у него не замечал. Короче, мы получили сообщение из одной деревни о некоем подобии странной эпидемии. Болезнь там прямо-таки бушевала, несколько человек уже умерли, а живые страшно боялись заразиться. У заболевших наблюдался жуткий кашель, а утром вся подушка оказывалась в крови. Мне это представлялось такой же тайной, как то, куда исчезло молоко из блюдца, если рядом сидит большой толстый кот, у которого все усы мокрые.

В общем, взяли мы повозку, погрузили в нее лекарства и отправились в эту деревушку. Встретил нас невысокий, крепко сбитый молодой мужчина по имени Марек. Он был сыном тамошнего большого начальника и учился в университете. Оказалось, что и телеграмму с просьбой приехать тоже он нам послал. Марек провел нас через всю деревню к дому своего отца. Его сестра, этакая миловидная толстуха — как раз такую мы, собственно, и ожидали увидеть, — принялась угощать гостей кофе, подала свежий хлеб и сыр, что было весьма приятной переменой после бесконечных каш, которыми нас кормили в казарме. Потом этот Марек и говорит нам: «Знаете, господа, у нас тут еще одна новость объявилась». Я уж решил, что он скажет, стало, мол, еще хуже, люди мрут как мухи, все охвачены паникой. В отношении последнего я и впрямь оказался прав. Я имею в виду панику.

А на самом деле случилось вот что. Кто-то там у них умер, были устроены похороны, во время которых покойник — его звали Гаво — вдруг сел в гробу и попросил воды. Собравшиеся, естественно, были потрясены до глубины души. Представляешь, три часа дня, похоронная процессия направляется к месту упокоения на церковный двор, и вдруг из гроба доносится какой-то странный шум, словно покойник там ерзает. Потом крышка соскальзывает, из-под нее появляется этот Гаво с таким же синеватым лицом, как и в тот день, когда его выловили из ближнего озера, где он плавал кверху брюхом, и садится как ни в чем не бывало в своем отглаженном похоронном костюме, в руке шляпа, в кармане пиджака аккуратно сложенный малиновый платочек. Но процессия продолжала двигаться к кладбищу. Этот Гаво в окружении изумленной толпы плыл высоко над землей в своем гробу, точно в лодке, и озирался, а потом окинул покрасневшими глазами собравшихся, тихо произнес: «Воды» — и больше не прибавил ни слова. Впрочем, люди, что несли гроб и покров, тут же уронили все это на землю и бросились бежать. Они как безумные вломились в церковь, а человек по имени Гаво снова упал на свое смертное ложе и затих.