Сотворение брони - Яков Резник

Невдалеке от Сухаревской башни внимание мальчишки привлекла шарманка. Разноцветный попугай горбоносым клювом вытаскивал из деревянного узенького ящичка бумажки со «счастьем». Человек в рваном замасленном пальто, вертя ручку, извлекал из чахоточной шарманки не то песню, не то молитву. Миша не заметил, как шарманка стала куда-то отплывать и его поглотил круговорот рынка. Мужики в овчинах, визгливые торговки в цветастых юбках и кофтах затолкали, завертели парнишку. Голова пошла кругом — он потерял из виду и стены, и даже верхушку Сухаревской башни.

Гибкими ящерками проскальзывали в толпе мальчишки в лохмотьях — они были увлечены карманами торгашей и покупателей и не замечали Мишу. И вдруг рыжий, без шапки, парень вынырнул прямо на него, вцепился голодными глазами и пятерней в котомку с последними сухарями и бельишком, рявкнул:

— Продаешь за грош аль меняешь-пропадаешь?!

Кричать опасно — обоих поднимут за уши. Хватать за горло тоже не резон — паренек года на два старше, крепко сбит, да начнешь драться в этом густосеве подкованных сапожищ, еще, чего доброго, задавят, и не глянут даже хозяева, смазанных дегтем голенищ, кого на тот свет отправили…

— В подворотню пойдем поторгуемся. Лапы вниз — не на робкого напал! — громким шепотом строго, как, бывало, отец, предупредил Миша и рывком вывернул котомку с плеча на грудь.

То ли рыжего оттеснили и он потерял Мишу из виду, то ли нашлась добыча посолиднее, чем худосочная котомка, — парнишка исчез. Пробившись сквозь толпу и увидев, что он один, Миша успокоился.

На часть уцелевших медяков купил горячий пирожок с ливером, бутылку квасу и, захмелев, присел на бульварной скамейке под липой, разукрашенной морозной паутинкой. Наверно, задремал бы, согревшись, если б не появилась на бульваре стайка голосистых мальчишек. Они вели снежный бой. Миша с гордостью превосходства отметил, что ребята менее ловки, чем его деревенские друзья.

«Сейчас покажу, как нужно!» — раззадорился было он, но его остановила форма на подбежавших мальчуганах: фуражки с черными блестящими козырьками, строгие, совсем как на взрослых, шинели с двумя рядами серебряных пуговиц, а на поясной квадратной, тоже серебряной, пряжке — выпуклые буквы «МГ». «Сынки стражницкие аль подмастерья ихние…» — подумал Миша, вспомнив налет конных стражников на деревню, арест чахоточного учителя, брошенного на подводу и увезенного куда-то на сибирскую каторгу. «Ишь вырядились». С ненавистью глядя на играющих, он сжал кулаки и пошел прочь. И не ведал деревенский паренек, что встретил обыкновенных гимназистов и ужасное в его воображении «МГ» означает «московская гимназия».

Через Китай-город, охваченный старой стеной аршинной толщины и набитый, как подсолнух, семечками, торговыми рядами, будками городовых и конурами нищих, Миша вышел на Красную площадь.

Черным ручьем по белому снегу тянулась процессия монашек на поклонение «чудотворной» Иверской. Мальчишка пристал к черному хвосту и, как только миновал ворота, побежал ошалело к царь-пушке, от нее к царь-колоколу и дальше — в большие и малые церкви. Он прятался за колонны, в уголках, чтобы его преждевременно не выставили, и сколько душе угодно наслаждался чудесами.

Вышел из Кремля вечером, и сразу же мороз, круто шагнув к тридцати градусам, залез под ветхое пальтецо, перешитое матерью из отцовского. Заколотило от холода и еще хлестче от мысли, что он так глупо проморгал светлые часы, не попытался найти ночлег и какую ни на есть работенку хотя бы на день-два.

В неверном тусклом свете фонарей нависающие каменные громады выглядели чудовищами. Мишу лихорадило. Тело наполнилось чугунной тяжестью, она клонила голову, сгибала ноги, и не упрись мальчишка лбом в стекло витрины, рухнул бы, наверно, на обледеневший тротуар.

На витрине забавными пирамидами возвышались калачи и булочки, а хлеб лежал такой вкусный, что желудок зацарапали колики. За шесть грошей, которые остались в кармане, можно было купить фунт хлеба и стакан чаю, но только он шагнул к двери булочной, как из нее выкатилась барыня в меховой шубе и лисья морда воротника злобно ощерилась, будто предупреждая: «Ничего, кроме тумаков, здесь не получишь».

Миша отошел от кондитерской, опустился на ступеньку темного безлюдного подъезда и, поджав под себя ноги, уткнул лицо в колени, впал в теплое забытье.

Он замерзал. Ему приснилась накаленная печка, рядом возникла мать. Она обнимала его, спрашивала: «Ладно те у дяди Никифора? Молись за него, Миша…»

В темноте наткнулся на полузамерзшего парнишку Герасим Мохов, рабочий с кондитерской фабрики. Принес его на руках в свой домик на московской окраине, отогрел, пристроил в пекарню — мальчиком на побегушках…

Поздно вечером разошлись друзья.

— Как хорошо было! — подошла к мужу Вера Николаевна, уложив девочек спать. — И ты у меня молодцом — я и не знала, что умеешь так рассказывать. Приглашал бы их почаще, а?

— Может быть, Верочка, постараюсь, Верочка, — обещал Михаил Ильич, а сам, уставясь раскрытыми глазами в темноту, размышлял: о том, что от темы дипломного проекта «Шасси автомобиля», которую вынужден был взять, надо решительно отказаться, пока она не затянула, пока еще не поздно; что немедля надо пойти на опытный завод, к Гинзбургу, попросить у него тему, связанную с новым танком, со «сто одиннадцатым», — вот здорово было бы!

Надежда была слабенькой, как едва слышное сопение дочурок. «Если бы речь шла о модели, схожей с прежними, еще можно как-то надеяться. А тут — конструкция с противоснарядной броней, и принципы конструирования такой машины не могут оставаться прежними. Для такого дела нужны талантливейшие танковые конструкторы. Не хватит их в Ленинграде — Серго пришлет из Москвы, с Украины. Нет, не возьмет меня Семен Александрович в святая святых, да и не имеет права!..»

И все же на следующее утро Михаил Ильич явился к Гинзбургу.

То была скорее рабочая комната для конструкторов, чем кабинет руководителя КБ. Два простых стола, две чертежные доски. У стен — железный сейф, книжные стеллажи, шкаф, набитый папками из темно-серого картона. Михаил Ильич, старший группы студентов в дни практики, заглядывал сюда чаще, чем другие, приходил к Гинзбургу с вопросами, которыми не обязательно было заниматься начальнику КБ, — а он ими занимался, не отмахивался. И эта доброжелательность Гинзбурга помогла сейчас Кошкину перебороть скованность, заговорить о том, на что почти не надеялся.

Гинзбург слушал внимательно, терпеливо, и Михаил Ильич спохватился, лишь когда увидел, что с момента, как он вошел, минутная стрелка ходиков обежала полкруга.