Теперь я знаю... - Инна Шустова

Я разделся, приставил к столу табуретку и влез.

Только никак в него, в этот таз, не сядешь.

Ноги девать некуда.

Папа говорит:

— И когда только ты успел вырасти? Совсем недавно мы с мамой тебя в таком же тазу купали.

Я говорю:

— Когда, когда... Я осенью в школу пойду, а ты меня все маленьким считаешь.

Папа сказал:

— Перестань ворчать и садись, а ноги согни в коленках. Так поместишься.

Я сел, и он стал меня поливать из кувшина и тереть мочалкой.

Коленки торчали из таза, и вода с них лилась на пол.

Получался немножко потоп.

Тогда я встал во весь рост. Вода проливалась меньше.

Я вытянул вверх руку и достал потолок.

Я — великан!

— Не вертись, — сказал папа и полил меня из кувшина.

Вода от рук набрызгалась на печку и зашипела, как кошка.

Кверху стал подниматься горячий пар.

Я спросил:

— А почему вода, когда попадает на горячее, делается паром?

Папа сказал: потому что она испаряется.

Оказывается, вода в природе бывает не только жидкой.

Когда холодно, она замерзает, и получается лед.

Вода стала твердой.

А когда жарко, она испаряется, и получается прозрачный пар.

Вода стала газообразной.

— А почему, — спросил я, — тогда летом вода не испаряется вся?

Папа сказал: потому что вода совершает в природе круговорот.

С полей, лугов, лесов, болот, речек, озер — отовсюду, где есть вода, она испаряется постепенно.

Невидимый пар поднимается высоко-высоко, в самое небо.

На высоте холоднее, чем на земле.

Пар охлаждается, из него образуются капельки, а из них — облака и тучи.

А из туч вода дождиком проливается обратно на землю. И опять начинает испаряться.

— Значит, — говорю я, — вся вода, которую мы набрызгали на печку, испарилась и опять прольется? На пол, дождичком?

Папа меня вытирал полотенцем и от этого вопроса стал совсем нервный.

— Дождичка, — говорит, — не будет. А сырости мы с тобой развели хоть отбавляй. Придется открывать окна и проветривать.

Папа вытер пол, выжал на улице тряпку и повесил ее сушиться.

Я хотел ему помочь, а он рассердился.

— Сиди, — говорит, — и не мешай. Ты чистый.

Пока мы проветривали сырость, я простудился.

К вечеру у меня поднялась температура.

Я плохо спал, и утром пришлось вызвать доктора.

Иван Федосеевич привез его из поселка на мотоцикле.

Доктор оказался как большой мальчик, только с бородой. А борода — как веник: книзу шире.

Мне очень хотелось его за бороду дернуть. Знаю, что нельзя, а хочется. Еле удержался.

Он засунул себе в уши резиновые трубочки, а еще одной, толстой и холодной, стал чавкать мне в спину и в грудь. То ему дыши, то не дыши.

Потом вынул трубочки из ушей и велел сказать «а-а-а-а!».

Я хотел так ему заорать «а-а-а-а!», чтобы он напугался. Только у меня не получилось. Я захрипел и сказал, что в горле больно.

— Вижу, — говорит доктор. — У тебя все горло красное. Типичная простуда.

И прописал полоскать горло календулой и пить горячее молоко с медом.

— Лежи, — говорит, — в постели, в тепле, и ни в коем случае не вставай.

А когда он записал в свои бумажки про мою простуду, подошел ко мне, подмигнул и говорит:

— Дерни за бороду на прощание, я разрешаю.

И как он догадался, что мне очень этого хочется?

Потом доктор уехал.

Пана замотал меня шерстяным шарфом и дал попить горячего молока с медом.

Пришла Майка.

— Мне, — говорит, — Иван Федосеевич сказал, что ты простудился. Я знаю, как надо болеть. Я здесь уже два раза кашляла. Вы, — это она папе, — идите па работу. Я побуду с Андрюшей. Не волнуйтесь, я его одного не оставлю. И сяду далеко, чтобы он на меня не кашлял.

Папа хотел погладить Майку по голове, а она присела, как кошка, и увернулась.

Папа немножко удивился, но ничего не сказал и ушел.

Майка принесла с собой книжку «Волшебник изумрудного города».

Она села от меня подальше, за папин письменный стол, и стала читать вслух.

Я раньше эту книжку читал, ее написал Александр Волков. Но все равно слушать интересно: Майка так здорово читает! Как в театре. У нее каждый говорит другим голосом: и Элли, и Страшила, и Железный Дровосек, и Лев.

Особенно смешно она за Тотошку тявкает. Как настоящая собака!

Я что-то не помню, чтобы Тотошка по книжке после каждого слова тявкал. Это она сама придумала, факт!

Но я ничего не стал ей говорить. Пусть читает как хочет! Зато мне не скучно.

Вода в природе бывает в трех состояниях: твердом, жидком и газообразном.

При обычной температуре вода жидкая. Когда холодно — ниже нуля градусов, — вода замерзает и превращается в лед: вода твердая. Когда жарко, вода испаряется и становится газообразной.

Живой подарок

Вдруг в дверь постучали, и вошла незнакомая тетенька. На голове у нее бублик из волос, а в ушах серьги как баранки.

Майка перестала читать и уставилась на тетеньку. А она — сразу к моей постели.

— Ай-яй-яй! — говорит. — Бедный мальчик! Скучает один... А я тебе утешечку принесла! — И ставит мне прямо на одеяло сумку на молнии.

Начала она расстегивать молнию, а из сумки вылезла кошкина голова. Глаза выпучила и отряхивается.

Тетенька посмотрела на меня так, будто она принесла не кошку, а медвежонка.

— Кошечку зовут Зося, — говорит. — Будешь ее выпускать на улицу, чтоб не пачкала.

Кошка выпрыгнула из сумки — и сразу ко мне под кровать.

— А чем ее кормить? — спросила Майка.

Тетенька только тут заметила Майку.

— Ой, — говорит, — откуда такой прелестный пупсик?

Майка наклонила голову и глаза сделала злые- презлые.

— Я, — говорит, — не пупсик, я Майя.

— А я Вероника Петровна, — заулыбалась тетенька, — научный сотрудник. Вот и познакомились!

Она повернулась ко мне и погрозила пальцем. Ногти у нее красные, как кровь.

— Я и не знала, — говорит, — что у тебя дама есть.

— Я не дама, я сестра, — сказала Майка, как отрезала.

Вероника Петровна чуточку испугалась.

— А я думала, — говорит, — у Андрюшечкиного папочки только сын.

— Я не такая его сестра, — говорит Майка, — я небесная. — И сделала такие страшные глаза, что Вероника Петровна стала спиной к двери отшагивать.

— Ладно, дети, — говорит, — я спешу. Зося любит сырую рыбку и не отказывается от мясца. Привет папочке! — И ушла.

Я сразу сел на кровати. Смотрю, где кошка. А она пошла все углы обнюхивать. Осторожно идет, по стеночке, и хвостом вздрагивает.

Майка говорит:

— Смотри, какая она худая! И хвост как змея. Ее небось сто лет не кормили. Ой, а носочки у нее совсем беленькие!

А у кошки еще усы белые. И глаза как виноград, а внутри черные щелочки.

Майка позвала:

— Кис-кис-кис, Зося!

Кошка сразу обернулась. Вытаращила на Майку глазищи и изучает. Потом как прыгнет ей на коленки — и к щеке полезла. Прижалась мордочкой и мурлычет: «мр-мр-мр-мр-р-р», будто моторчик включила.

Майка ее к себе прижала, гладит и приговаривает:

— Ты моя Зося, ты моя голодная, ты моя брошенная. Сейчас мы тебя покормим.

Пока она наливала кошке молоко, вернулся папа. Увидел Зосю и оторопел.

— А этот черт откуда взялся?

Я говорю:

— Это не черт. Это Зося. Ее Вероника Петровна принесла, чтобы я не скучал.

Папа сел за стол и глядит на кошку. Помолчал и говорит:

— Эх, Вероника, Вероника! Поиграла, надоело ей — и избавилась. А еще зоолог, зверей изучает... Ну, ладно, хорошо хоть кошка, а не лиса и не медведь.

А Зося попила молочка, села и начала умываться. Майка стала ее гладить.

— Очень, — говорит, — ваша Вероника противная. Она кошку не кормила. Боялась рыбой свой маникюрчик испортить.

Папа слушает Майку, а сам о чем-то думает, я вижу.

— Ладно,— говорит и ладонью постукивает по столу. — Не выгонять же кошку на улицу. Пусть пока у нас поживет, а когда мы уедем в Москву, Маечка ее возьмет к себе. Договорились?

Майка подняла Зосю и прижалась к ней щекой. Потом подошла к папе и погладила его по рукаву.

Так Зося стала у нас жить.

Кошка стала домашней пять-шесть тысяч лет назад. В Древнем Египте кошку считали священной, за ее убийство наказывали смертью.

Кошка — родственница тигра, льва, леопарда, гепарда, пумы, рыси, снежного барса.

Усы и брови для кошки очень важны. С их помощью кошка определяет препятствия в темноте, ощущает окружающее пространство.