Команда бесстрашных бойцов - Кирилл Клён

– И все-таки, Даня, я считаю, не нужно лишних…

– Да предупредительная, предупредительная, ты ведь тоже меня знаешь, могла бы и не спрашивать. Через час-другой расчухаются и зрячими отсюда уйдут… если, конечно, не полные дураки и усвоили, что почем в столице нашей родины.

– Что-то неспокойно мы сегодня едем…

– Нормально. Меня только одна вещь беспокоит всерьез. Почему Немо не предупредил нас о засаде?

Катя удивленно подняла брови:

– А ведь и, правда. Я сразу как-то не подумала, Даня…

– Ладно, сейчас узнаем.

И генерал вызвал Немо. Тот ответил не сразу и как-то неуверенно:

– Да.

– Проморгал засаду-то, мистер Жестянкин?

– Да-а…

– А какого рожна? Немо, ты, вообще, как? Не ранен? Ты в порядке?

– Да-а… Просто… у меня… циклоида… в нижней позиции…

В этот момент Даня подумал: может, стоит остановить колонну? Может, вообще стоит ее развернуть да послать операцию подальше? Обидно, конечно, слов нет, и проблем будет до едрени фени, но если Немо рехнулся, то это куда как серьезнее.

– Генерал… не… беспокойся… ты… да… это… бывает… редко… очень… но…

Немо бормотал тихо и слова выговаривал как будто с трудом. Вдруг голос его изменился и стал прежним – будто кто-то передернул затвор в его голове и дослал патрон в патронник: клац-клац и парень готов к бою!

– Все. Генерал, я пребывал в наименее боеспособном состоянии сознания. Мой разум на четыре пятых отставал от текущей реальности на две минуты. Я мог вести машину, стрелять и воспринимать приказы, но ничего более сложного. Ближайшее будущее было от меня закрыто.

– Старик, нам сегодня понадобится сто процентов твоих мыслительных способностей. Уверен, что сбоев больше не будет?

– Уверен, генерал. У меня так бывает раз в три месяца, и раньше я удачно подгадывал приближение… нижней позиции… на время, когда у нас не случалось ничего важного.

– Полагаюсь на тебя. Смотри!

Ночная Москва проплывала мимо колонны. Страшная, истерзанная войной, изнасилованная чужаками и едва-едва обласканная любовью немногочисленных своих, она каким-то чудом сохранила остатки прежнего величия. Некоторые дома, пустые, с выбитыми стеклами, оскаленными пастями подъездов, стылые, заваленные хламом, который уже никому не нужен, стояли, как последние солдаты каменной армии, готовые сопротивляться времени и неумолимому гневу врага, готовые выстоять до победы или умереть, распасться в бессмысленные груды кирпича. В их подвалах еще теплилась жизнь. Еще широкогрудые проспекты московского Юга не полностью скрылись под завалами. Еще редкие отряды истинных хозяев и защитников великого города не утратили боевой ярости. Как будто огромное тело, когда-то прекрасное, а ныне обезображенное, распятое на косых перекладинах рек и автострад, силилось не погибнуть от смертоносного холода, а выжить, выжить, выжить…

А, выжив – возродиться.

В Москве жизни много. И даже когда из нее на протяжении нескольких десятилетий выпускают кровь, а сердце кромсают тупым кухонным ножом, город все равно не поддается смерти.

Катя подала голос:

– Всем! Поворачиваем направо!

Это была бывшая улица Грибальди. С той стороны, где раньше был Ленинский проспект, ее наглухо запирал глубокий котлован. Со стороны улицы Вавилова весь район к югу и Западу напоминал каменный лес. Или, иначе, аквапарк, состоящий из множества фонтанов и водяных горок, когда-то игравших на солнце, пенных, живых, искристых, заключенных в оправу из радужных мостов, а ныне застывших в сплаве камня, стекла и металла, обугленных, безобразных. От этих мест веяло жутью. С недавних пор их называли Полем каменных фонтанов…

– Все, приехали. Тормози-им! – подала команду Катя.

Дзеньц! – откликнулся бампер «газика».

– Тэйки, ну что опять у тебя?

– Да ничего, Даня! Бампер просто от резкого торможения отвалился… ну не бампер, а что осталось от него.

– Отлично! – в сердцах ответил ей генерал. И, обратись к Кате, добавил: – Хорошо, что это всего-навсего бампер.

Та согласно кивнула. Даня отдал команду:

– Всем: взводим охранные артефакты на машинах и вылезаем.

Здесь никто не хотел селиться. Даже самая бесшабашная нечисть брезговала Полем каменных фонтанов, а тем более люди. Катя как-то говорила Дане, что раньше тут был богатый район. Сплошь дома для тех, кто хотел жить с шиком. Убежища – их Катя называла непонятным словом «квартиры» – проектировались специально для художников, с огромными окнами и высоченными потолками. Но потом эти самые «квартиры»-студии раскупили москвичи с тугой мошной, далекие от занятий живописью…

В начале тридцатых тут все горело и плавилось, от комфортных домов не осталось камня на камне. В сорок первом по бывшему оазису преуспеяния наносили удар последние стратегические бомбардировщики людей. В сорок третьем здесь гоблинские маги спалили танковый полк Секретного войска, но и сами пострадали от удара подземных. Весь район пропитан был духом смерти.

И, разумеется, Гвоздь поселился именно здесь. А как же.

Такой уж это был человек – Гвоздь.

Даня повел команду к огромной бронированной гусянке с «тарелочной» антенной на крыше. Эта станция наведения ракет стояла здесь почти полтора десятилетия. Батарея, в составе которой она числилась, успела сделать один выстрел, что по тем временам считалось отличным результатом. Потом машину вварило в асфальт на полметра в глубину, а экипаж и вся электроника изжарились внутри. Данина команда этих подробностей не знала, но к фокусам Гвоздя каждый был привычен, и если Гвоздь сказал, что «дверной звоночек» на этот раз в «большой хреновине с антенной на маковке», значит, искать его стоило в «большой хреновине с антенной на маковке». А тут была одна такая.

– Ну и где он? Гвоздь, обалдуй, не мог точно сказать, куда сунул… Тэйки, посмотри с кормы. Катя, заберись наверх, может он…

– Не надо, командир.

– Почему, Немо?

– Его способ думать мне понятен. Гвоздь всегда кладет вещи на самом видном месте, а самое видное место всегда располагается в самом неудобном месте. В самое неудобное место мы уже пришли. Теперь осталось найти самое видное место… Полагаю, это люк механика-водителя.

Даня присмотрелся. Сначала он увидел в свете полной луны слабо фосфоресцирующую надпись: слово «х…й», а потом уже сообразил, что надпись намалевана на округлой блинообразной штуке, которая и была, наверное, люком механика-водителя.

– Соображаешь, Немо, – сказал он, со скрежетом поворачивая отпирающую ручку. Услышав характерный щелчок, Даня распахнул люк и как следует выматерился. Тэйки поспешила сунуть нос в люк.

– Прикольно! Какой он смешной, этот Гвоздь!

В люке сидел скелет, с черепа до пят вымазанный светящейся краской. Нижняя челюсть была примотана к черепу проволокой. Между нею и верхней челюстью Гвоздь вставил токер, настроенный на один-единственный номер вызова.

Даня втопил клавишу.

Ноль реакции.

Тэйки забеспокоилась:

– Может, обторчался в щепу, сидит мутный и все ему фиолетово? А? Как в прошлый раз?

Генерал обнадежил команду:

– Не. Обещал ждать.

– Ну, тогда должен…

Ее прервал голос Гвоздя в токере.

– Алло, парень, это я с ребятами, – ответил Даня, – по голосу узнаешь?

Пауза.

– Ах, ты видишь нас… Ловок.

Пауза.

– Да времени особенно нет…

Пауза.

– Двадцать минут по любому найдется.

Даня выключил токер и засунул его обратно, в костяной футляр.

Слева от них зашевелилась каменная крошка. Скрытая ею металлическая плита медленно поползла в сторону. Провал достиг размеров метр на метр или около того, когда плита остановилась. Внизу включился свет.

Даня заглянул вниз:

– Прыгаем, тут неглубоко.

Тэйки проворчала:

– Да сколько у него тут входов! Каждый раз что-нибудь новенькое отколет…

– Не более четырех. Просто маскировка меняется, – спокойно прокомментировал Немо.

Они очутились то ли в гараже, то ли в подвале, где раньше располагалось управление сантехникой высотного дома: запах масла, ржавые трубы, вентили, звуки вялой капели в отдалении…

– Даня, а на что времени-то нет? – спросила Катя.

– Он поболтать, видите ли, хочет. Говорит, озверел от одиночества, спасу нет. Хоть семью заводи или в команду подавайся.

– Я его понимаю.

– Имеет право! – живо откликнулась Тэйки.

Даня поджал губы и вполголоса сказал своим:

– Теперь без трепотни не обойдется… На сто лет, блин.

Немо так же тихо возразил ему:

– По-моему, Гвоздь – умный человек. Неточно. Философский человек. Это точнее.

– Когда не валяется исторчанный до полусмерти – точно, очень философский человек. Язык как на вечном аккумуляторе, команда «стоп» конструкцией не предусмотрена…

Тэйки мечтательно закатила глаза:

– А какие слова знает! М-м-м-м… Экзекуция, – с чувством произнесла она. – Гидропоника… Имманентно… Апперцепция… Ты ему просто завидуешь, Даня.