Филумана - Валентин Шатилов

Ложь была просто чудовищной. Знай Георг заранее, что меня признает папина княжеская гривна, – умертвил бы сразу по прибытии! Как, собственно, и собирался. Его обманул мой пол. Он даже представить не мог такого извращения, как гривна на тоненькой бабьей шейке! Однако придуманная сейчас Георгом небылица была столь несообразной, что даже могла сойти за правду. Во всяком случае, ни в одной из голов вокруг не шевельнулся даже самый маленький червячок сомнения.

– Но отыскалась преступница, – голос Георга был ровен, – которая пошла против моей воли и против всей Прави! Она! – Господин лыцар указал пальцем на понурую Алевтину, как на некий неодушевленный предмет.

«Не допущу казни! – Лихорадочное решение само созрело в моей голове. – Княгиня я или нет?! Как только дойдет до убийства, громко прикажу прекратить этот балаган. А заодно и установлю свою власть – сейчас самый удобный случай! Через толпу Георг со своими кинжалами быстро не доберется, а когда доберется, я уже прикажу слугам защитить меня, их госпожу. А потом будет княжеский суд – настоящий, а не эта самодеятельность!»

Георг же продолжал, и голос его преисполнился ласковой укоризны, будто речь шла о невинной детской шалости, а не о поступке, за который он собрался карать смертью:

– Она взяла Филуману из ларца украдкой. И украдкой вручила княгине. Так нельзя. И так не будет! Подойди сюда.

Алевтина, в мозгу которой сияло только «Да! Да! Да!», качнулась к Георгу, будто былинка под дуновением вихря, и пала перед троном на колени.

– Бери, – почти с нежностью произнес Георг.

Дальнейшее произошло почти мгновенно, я и охнуть не успела.

Алевтина сомнамбулически протянула руку к багровому чудовищу на троне, что-то взяла у него. Это «что-то» тускло блеснуло, и пока я соображала, что это, Георг вручил любовнице один из своих фирменных кинжалов (не тот ли, которым исцарапал мне весь бок?), Алевтина все тем же механическим движением с размаху воткнула лезвие себе в грудь по самую рукоятку. И повалилась вперед уже безжизненным кулем.

Лампочка ее сознания погасла. Гулкий удар головы о помост громко разнесся в тишине внутреннего двора.

И опять никто, ни один человек из всех присутствующих не усомнился в правильности произошедшего. Толпа молча взирала на неподвижную самоубийцу, и в головах присутствующих нарастало что-то вроде удовлетворения. Некое смутное подобие того «Да!», которое секунду назад освещало сознание Алевтины. Ведь все было правильно: Хозяин свершил суд. И приговор осуществился, как и положено. Феодальная ясность была восстановлена. Выйди я сейчас вперед и попытайся заявить о своих притязаниях на власть, на меня долго таращились бы в удивлении. Настолько долго, что Георг вполне успел бы не спеша подойти и прикончить меня. И это опять никого не удивило бы и протеста не вызвало. Толпа и эту смерть восприняла бы всего лишь как продолжение хозяйского суда. Который он вправе и даже обязан вершить по своему хозяйскому положению.

Я тихонько ретировалась.

Уже после, почти добравшись до своих палат на женской половине, я обнаружила, что запыхалась, – так стремительно улепетывала с показательной казни, учиненной Георгом.

Вот и попробуй тут свергнуть с трона захватчика! Загипнотизировал он их всех, что ли? Вроде не похоже. Ну Алевтина-то перед смертью явно не в себе была, а толпа слуг? Что-то тут непонятно…

Я упала на кровать под балдахином, едва не утонув в мягчайшей пуховой перине.

Неплохо устроено тут все для хозяев. Не зря Георг готов на любые убийства, только б не упустить власть из рук. А как же – хочется ведь мягко спать, вкусно есть…

Кстати, о еде! Как там батюшка, позаботился ли об ужине для госпожи княгини? На церемонии казни он, кажется, не присутствовал. Может, хоть один человек до сих пор считает меня госпожой и еще занят исполнением именно моей воли, а не воли Георга по фамилии Кавустов?

Я сомкнула веки и принялась изучать созвездия живых огней, снующих по усадьбе. Пару раз ошибалась, принимая за священника то лакея при лыцаровой опочивальне, то вообще конюшенного работника.

Батюшка отыскался в непосредственной близости от Георга. Оба они, судя по ощущаемым ими запахам, находились на кухне. Запахи ласкали даже мое обоняние (опосредованно), но только не палачу-лыцару. Он весьма злобно выговаривал кому-то.

Пытаясь рассмотреть происходящее, я невольно прищурилась, только потом осознав, что не глазами же я читаю чужие мысли и незнакомые ощущения! Не знаю чем, но глаза утруждать тут явно ни к чему.

И все же – то ли прищуривание помогло, то ли я научилась уже управлять свалившимся на меня даром гораздо лучше, – но картинка и вправду прояснилась.

Злоба Георга, как оказалось, была направлена как раз на батюшку. Злоба была в его мыслях, но не приходилось сомневаться, что ею же наполнены и произносимые им слова. Судя по тому, что кулинарные образы в его голове постоянно перемежались с моим собственным ликом, речь шла как раз о заказанных мною кушаньях.

Георгу совсем не нравилось искреннее желание батюшки угодить мне. Георг орал, брызгал слюной, священник незаметно вытирался рукавом рясы, не осмеливаясь перечить важному господину.

По сравнению с только что увиденной мною казнью эта сценка могла показаться даже забавной: Георг только что отправил одного человека на тот свет, собирается туда же отправить и меня, а сейчас исходит злобой из-за каких-то там кушаний! Но батюшке вовсе не было забавно. В душе у него царило уныние.

Святой отец сник, мысли мельтешили совсем уж боязливые. Он готов был отказаться от своего опрометчивого поступка, готов был отказаться даже от угощения, причитающегося ему за присутствие на обряде. Да если б он так не боялся, то прямо сейчас опрометью бросился бы подальше от господской кухни! Батюшку было жалко. Хотя и непонятно: с какой стати ему-то бояться этого выскочки? На представителя церкви Георг руку не поднимет – я это ясно чувствовала. Даже из прихода выгнать не осмелится. Чего тогда святой отец так уж трясется? Я озадаченно вгляделась в муравейник его торопливых мыслей. Муравейник был еще тот – мысли так и бегали, перебирая короткими ножками. Испуганный ребенок, да и только! Захотелось утешить его, успокоить, провести рукой по вставшим дыбом волосам, мол, нету же ничего страшного, ну погляди сам! По сравнению с батюшкой я сама себе казалась такой взрослой, большой, все на свете понимающей…

Я смотрела и смотрела. И под моим внимательным взглядом мысли святого отца тоже начали успокаиваться. Потекли более плавно, ровно. А сам он выпрямился во весь свой невеликий рост и даже посмел что-то ответить Георгу. Не дерзкое, боже упаси! Но что-то разумно-успокоительное. Что-то насчет ненужности доведения невесты господина льщара до голодных обмороков.

Ответная вспышка ярости Георга была ослепительна, но мгновенна. Потому что ее вдруг сменил четкий зрительный образ. И ему не надо было искать названия – я его прекрасно знала: Филумана. И тут же вслед за этим – обвал страха.

Страха передо мной, явившейся, чтобы забрать все, что у него есть: княжеские владения, покорность слуг, все – даже тот кусок детских воспоминаний, где притаился ужас перед свершившимся убийством благодетеля-князя, ужас, с которым Георг уже сжился, сроднился, которому он исправно служил многие годы, тщательно оберегая огромное княжеское наследие не только от разорения, но и от малейшего изменения в когда-то заведенных князем порядках.

Сейчас я для Георга стала еще большим ужасом, чем детский страх. Я оказалась той силой, что способна лишить смысла само его существование и оставить его самого – после стольких лет! – ни с чем.

Агастра… Он нежно провел пальцами по тонким проволочным волоскам шейной гривны. Агастра прекрасна, но что она значит в сравнении с княжеской Филуманой?.. И Георг принял решение.

Он сказал что-то батюшке. Слов я не разобрала, но это было что-то вполне мирное и позволяющее. Все позволяющее: отобрать любые блюда, снести их княгине, попотчевать ее… Батюшка облегченно перевел дух и принялся отбирать. Перед моим мысленным взором замелькали дивные блюда, увиденные глазами священника.

Батюшка отбирал тщательно, придирчиво, временами даже пугаясь своего самоуправства и оглядываясь на господина лы-цара: можно ли? Но Георг только спокойно кивал: можно! И батюшка деловито продолжал свое занятие.

Одна я знала причину спокойствия Георга. Основой служила простая и четкая мысль, сразу все поставившая на место. Георг принял решение не ждать завтрашнего вечера и убить меня сегодня. Слишком уж опасной оказалась княгиня с Филуманой на шее. Сколь бы ни были благоприятны перспективы существования Георга в княжеских владениях после венчания с наследницей, они не могли перевесить опасности оставления этой наследницы в живых еще почти на пятнадцать часов.