В окрестностях Милены - Никола Седнев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— На шкалик.
— Так давай я тебе налью, — я показал на бутылку.
В очередном круглосуточном «батискафе», прислонив к нему стремянку, мы попросили по стакану. Выпили. Милена с интересом нас рассматривала. Действительно, плохо выбритые, хлещущие водку, воняющие табачищем — занятные создания эти мужчины. Я заметил на его обнаженном торсе засохшие плевочки извести — очевидно, он зарабатывал себе на жизнь ремонтом квартир и только что закончил работу.
— Еще? — предложил я.
— Нет, спасибо, — сказал он. — Мне хватит. Норма. Счастливо оставаться. Да пребудет с вами Господь.
— А лестницу забыли! — крикнул я вслед.
— Так она ж теперь ваша, — спокойно ответил мужчина, не оборачиваясь. — Она мне не нужна. Удачи!
— Так мне тоже не нужна! — растерянно прокричал я.
— Эй! — окликнула мою спину продавщица «батискафа». — Лестницу забыли!
— Вам пригодится! — загорланил я. — Воробьев гонять!
Но она заподозрила какой-то подвох, выскочила из киоска и давай орать благим матом:
— Вы шо, не слышите, шо я ховорю?! Заберите, ховорю, вашу лестницу!
Мы с Миленой миновали прибрежный ресторан. Официанты водружали стулья на столы и выпроваживали последнюю загулявшую-засидевшуюся компанию, ловили им такси. Стремянка на моем плече их ничуть не удивила.
Потом на пляже у пирса остановилась автомашина со светящимися сверху «шашечками» и вылезла хмельная парочка, а вторая пара, тоже в стельку, осталась внутри. Возможно, это были те самые, из кабака. А может, другие.
Потом пьяный ударил свою спутницу, она упала.
— Помогите! — поднимаясь, заверещала она. — На помощь! Он опять ей врезал.
Я принялся его увещевать и тоже получил по лицу. Рассвирепев, я попросил Милену подержать бутылку и давай молотить его то левой, то правой. Потом, помню, он уже лежал, а я все не мог остановиться и бил его ногами. Таксист крикнул:
— Хватит, ты ж его убьешь.
Тут из такси вылез второй пассажир, тоже под хорошей мухой и угрюмо, разлапистой походкой, очевидно, воображая себя Шварценеггером, направился ко мне, замедленно, как в рапиде, засучивая рукава. Без лишних разговоров я отлупцевал и его и уложил рядом с первым. Тут нетрезвая женщина, за которую я вступился, пришла в чувство, встала и решила выцарапать мне глаза с криком: «За что ты бьешь моего мужа?!»
Уже светало. И такси, и пирс, и пьяные куда-то пропали, похоже, мы были уже на другом пляже. Милена макала платочек в морскую воду и вытирала кровь, выступавшую из моей рассеченной губы.
Появились первые бегуны — он и она, лет по семьдесят. Бежали слаженно, нога в ногу, почти касаясь друг друга плечами, как два дельфина. Затем они совершенно идентичными движениями сбросили одежду, одновременно, с одинаковой скоростью, синхронно поднимая брызги, устремились в море — одним миром мазаны, два сапога пара, одного поля ягоды.
Милена стояла совсем близко. В первых солнечных лучах, румянивших все вокруг, я видел поры на коже ее лица, ее ушко, просвечивающее розовым.
— Хочешь, я скажу тебе правду, ну, про мальчика с дискотеки, — начала она вроде бы нежно и вроде бы устало. Но я разглядел лукавинку, притаившуюся в уголках ее глаз и рта.
Я зевнул, повернулся к Милене спиной и сказал уже на ходу:
— Да ну тебя. Идем домой спать.
Она поплелась за мной, как побитая собачонка.
— Я не могу не врать, — скулила она за моей спиной. — Когда я не вру, мне скучно.
— Ты не врешь, ты играешь. Ты не можешь не играть.
Песок закончился, мы уже поднимались по лестнице, росшей в город, чьи крыши с детским любопытством выглядывали из-за крон акаций.
— Я не могу все время быть одной и той же, я должна быть разной... Как ты не понимаешь!
— С чего ты взяла, что я не понимаю? Я как раз тот редкий человек, кто тебя понимает. Только мне от этого не легче.
— Ты обиделся на меня? Я глупая? Вот такая у тебя глупая... сожительница. Сожительница... Я — твоя сожительница!
— То, что ты блестящая актриса, ты доказала. Вот только верить я тебе больше никогда не буду. Ни единому твоему слову.
Поравнявшись со мной, она потянула из моей руки бутылку с водкой. Я отпустил поллитровку и остановился. Милена тоже. Она пригубила из горлышка. Закашлялась. Я поискал в карманах:
— Жвачки хочешь? Больше закусить нечем.
И тоже сделал пару глотков. Опустошенной стеклотарой попытался попасть в пасть урны возле бильярдной, но промазал. Бросил прощальный взгляд на море. Тщедушный, слабохарактерный ветерок раздражал водную гладь своими неврастеничными порывчиками, и она периодически недовольно морщилась.
Стремянка так и осталась стоять на пляже, как перевернутая вверх ногами «галочка» из отчета. Зачем она мне?
Правда, позже мне иногда казалось — если бы я забрал ее домой, все сложилось бы по-другому. Но это уже, не знаю, как поточнее выразить, в общем, из области иррационального...
* * *
С тех пор в общении с Миленой меня не оставляло волнующее и одновременно пугающее ощущение незримого присутствия Протея, постоянно меняющегося божества, описанного Гомером.
В отличие от других греческих богов, каждый из которых мог по собственному желанию предстать кем угодно — скалой, животным, морской пеной или дуновением ветерка, но все же имел свой собственный, константный, изначальный облик, Протей своего внешнего вида не имел в принципе. В этом была его уникальность даже в пантеоне небожителей, но и его мука. Он сам не знал, какой он взаправдашний, и каким будет через секунду.
И этого не ведал его начальник, олимпийский режиссер Зевс, который по вышеупомянутой причине избегал общаться с Протеем — никогда не угадаешь, чего от этого хамелеонствующего типа ожидать в следующий момент.
* * *
Милена одухотворенная и Милена, закатывающая отвратительные скандалы с употреблением вульгарных оборотов (некоторые ее словечки я в пересказе опускаю), — это были два разных человека.
В ней жило множество милен, самых разношерстных персонажей, которые то слезно просились, то яростно рвались наружу.
Это и есть природа актерского дара: наклонность и способность моделировать в своей голове психику других людей (в том числе и собственную, хотя звучит парадоксально), что я называю рефлексией, и умение затем выносить чужой (либо свой) психологический портрет наружу, воссоздавать его при помощи голоса, мимики, жестов, перевоплощаться (в том числе в себя самого, это, кстати, самое трудное в принципе — играть себя, а не другого, быть собой, а не другим), что есть собственно актерское мастерство.
* * *
Прелесть и ужас Милены заключались в том, что, общаясь с ней, приходилось постигать и принимать правила ее игры — а именно, что наружные проявления ее чувств, кажущихся на первый взгляд самопроизвольными, на самом деле часто, а может, и никогда таковыми не являются и есть заранее, или по крайней мере мгновенно, на ходу, обдуманными и расчисленными.
Мне нелегко было свыкнуться с тем, что она четко контролирует, или во всяком случае способна четко контролировать, выверять, дозировать все свои внешние психологические реакции — очень тщательно, вплоть до мелочей, деталей, нюансов, и это исполняется ею безупречно.
Манипулирует она людьми все время, постоянно или периодически, эпизодически, временами?
Играет она сейчас, в эту минуту или всамделишна?
В большинстве случаев определить это было невозможно.
Все мы иногда играем в жизни — ту или иную роль в той или иной степени.
У Милены эта степень была устрашающе огромной и, по всей вероятности, чудовищным образом захватывала всю ее жизнь. Жизнь с утайкой...
Я до сих пор толком не знаю, когда Милена говорила правду, а когда врала, или, если хочешь, представлялась, фантазировала, лицедействовала.
Декорация не пускала в себя.
* * *
Возвышенный и возвышающий дар Милены выходил мне, наиболее близкому тогда для нее или, по крайней мере, наиболее близкому к ней человеку, боком, что, впрочем, всегда есть побочное свойство таланта.
Оттого и побочное, что выходит боком.
Вот почему членов семьи всегда лучше иметь бездарных в художественном отношении.
* * *
Я остановил автомашину под окнами Милены.
— Я быстренько, — сказала она, — только зимние вещи возьму и назад. Пожалуйста, не слушай, что там мама будет орать, ладно?
Я вышел из своей «девятки» размяться.
— Ты должна его бросить! — тут же полилось из форточки. — Ты слышишь меня? Ты должна уйти от него! Он тебе не пара и ты ему не пара! Вы с ним не пара! Он тоже хорош — седина в бороду, бес в ребро! Ты должна порвать с ним! Дожила на старости лет — моя дочь гулящая девка! Подстилка! Сколько лет тебе и сколько ему?! Он тебе в отцы годится! Ты ему в дочери годишься! Думаешь, если ты перед ним будешь ножки раздвигать, он тебе роль даст?! Ах ты сука, проститутка!
Послышался звук оплеухи и вскрик Милены.