Погружение в Солнце - Дэвид Брин

Джейкобу было стыдно за общество, заставлявшее человека бояться. Он охотно послушал бы, что думает на этот счет сам ученый. Но вопросов не задавал, уважая явное нежелание Кеплера впускать кого бы то ни было в свою личную жизнь.

Кое-что вызывало у Джейкоба и чисто профессиональный интерес: например, как стремление держаться особняком повлияло на состояние психики Кеплера. У ученого в мозгу засело занозой нечто большее, чем просто философская дилемма, и это нечто временами подтачивало его способность к руководству и уверенность в собственной профпригодности.

Доктор Мартин, психолог, не обделяла Кеплера своим вниманием, напоминая ему о регулярном приеме лекарств – разноцветных таблеток из многочисленных пузырьков, которые были распиханы по карманам ученого.

Джейкоб почувствовал, как к нему возвращаются прежние привычки, не растраченные за спокойные месяцы, проведенные в Центре Возвышения. Он сгорал от любопытства, что это были за таблетки; не менее интересно было бы выяснить, в чем заключались истинные функции Милдред Мартин как члена экспедиции.

Мартин по-прежнему оставалась для Джейкоба тайной за семью печатями. Сколько бы они ни беседовали во время полета, ему так и не удалось заглянуть под ее проклятую маску отстраненного дружелюбия. Та снисходительная насмешливость, с которой она с ним обращалась, так же бросалась в глаза, как и неоправданная вера в него со стороны доктора Кеплера. Что же на самом деле было на уме у этой загадочной женщины, неведомо.

Кого меркурианский пейзаж оставил равнодушными, так это Мартин и Ларока. Мартин с энтузиазмом рассказывала о своих исследованиях, посвященных влиянию цвета и яркости освещения на поведение душевнобольных. Джейкоб уже слышал об этом на встрече в Энсенаде. Присоединившись к проекту, Мартин первым делом постаралась свести к минимуму психогенное воздействие окружающей среды – на случай, если наблюдаемый «феномен» окажется галлюцинацией на фоне стресса.

За время путешествия эта парочка на удивление спелась: психолог, развесив уши, слушала зачастую противоречившие друг другу россказни о погибших цивилизациях и пришельцах, посетивших Землю в доисторические времена. Ларок, стараясь не ударить лицом в грязь, призвал на помощь все свое знаменитое красноречие. Бывало, что, уединившись для беседы в холле, они обрастали толпами зевак. Джейкоб и сам пару раз заходил послушать. Ларок умел, когда хотел, всколыхнуть в душе собеседника целую бурю чувств.

И все же в обществе толстяка Джейкоб по-прежнему испытывал куда больший дискомфорт, чем наедине с любым другим пассажиром. Он предпочитал компанию более открытых существ. Таких, как Кулла. Пришелец вызывал у него симпатию. Невзирая на огромные, хитроумно устроенные глаза и внушающие ужас челюсти, принг обладал вкусами и пристрастиями, которые во многом совпадали с его собственными.

Кулла сыпал тоннами простодушных вопросов о Земле и ее обитателях, в особенности же его интересовало то, как люди обращаются с расами своих клиентов. Узнав, что Джейкоб принимал участие в проектах по развитию шимпанзе, дельфинов, а в последнее время еще собак и горилл, он стал относиться к своему земному другу с подчеркнутым уважением.

Кулла ни разу не отозвался о земных технологиях, как об архаичных, хотя по примитивности и нелепости им не было равных во всей Галактике. В конце концов, ни одной другой расе за всю историю вселенной не приходилось добиваться всего исключительно своими силами, с нуля. Библиотеке это было доподлинно известно. Кулла с воодушевлением рассуждал, какую неизмеримую пользу принесет Библиотека его друзьям-людям и шимпанзе.

Однажды Кулла увязался за Джейкобом в корабельный спортзал и, выпучив огромные красные глазищи, наблюдал за одной из многих за время полета его тренировок, помогающих поддерживать марафонскую форму. В перерывах на отдых Джейкоб выяснил, что принг уже постиг искусство шутить ниже пояса. Видимо, сексуальные нравы прингов не слишком отличались от тех, которых придерживалось современное человечество, во всяком случае, концовку известного анекдота: «Ну, кто ты, мы уже разобрались, осталось договориться о цене», – оба понимали одинаково.

Именно шутки, а не что-либо иное заставили Джейкоба осознать, как далеко от дома занесло этого костлявого посланца прингской цивилизации. Страдал ли Кулла от столь же острых приступов тоски и одиночества, какие непременно случались бы у него самого, окажись он в схожей ситуации?

А в завязавшемся однажды споре о том, какое пиво лучше: «Туборг» или «L-5», Джейкоб до того разошелся, что насилу вспомнил, что перед ним инопланетянин, а не шепелявый и чрезмерно предупредительный уроженец Земли. Но все встало на свои места, когда в ходе одной из бесед они вдруг оказались по разные стороны глубокой, непреодолимой пропасти.

Джейкоб рассказывал о прошлом, об охватившей Землю когда-то классовой борьбе, суть которой Кулле никак не удавалось постичь. Он попытался проиллюстрировать главную мысль китайской пословицей: «Если крестьянин решит повеситься, он придет к дверям своего хозяина».

Глаза пришельца внезапно полыхнули огнем, а из пасти впервые со дня их знакомства донесся возбужденный скрежет. Джейкоб в изумлении уставился на собеседника и поспешил сменить тему.

И все же, взвесив все факторы, приходилось признать, что чувство юмора у Куллы куда ближе к человеческому, чем у любого другого из известных ему пришельцев. Не считая Фэйгина, разумеется.

И вот теперь, когда корабль заходил на посадку, принг безмолвно вытянулся рядом со своим патроном; лица у обоих были совершенно непроницаемые.

Кеплер легонько похлопал Джейкоба по руке, привлекая его внимание, и указал на иллюминатор.

– Вскоре капитан сдвинет замедляющие экраны, и скорость, с которой к нам поступает пространственно-временной поток, начнет падать. Вас наверняка не оставят равнодушным возникающие при этом побочные эффекты.

– А я думал, корабль как бы дает ткани космоса проскользнуть мимо. Что-то вроде того, как если въехать на доске для серфинга прямо на пляж.

Кеплер улыбнулся.

– Нет, мистер Демва, это распространенное заблуждение. Космический серфинг – это всего лишь метафора из арсенала авторов научно-популярных книг. К тому же, говоря о пространственно-временном потоке, я не использую слово «ткань». Космос – это не материя. Входя в зону гравитационной сингулярности – то есть пространственного искривления, создаваемого планетой, – мы должны смириться с постоянно меняющейся системой мер, иными словами, с набором параметров, с помощью которых мы изменяем пространство и время. Представьте, что по мере приближения к массивному телу природа требует от нас, чтобы мы постепенно меняли длину своих линеек и скорость хода часов.

– Насколько я понимаю, капитан контролирует процесс посадки так, чтобы эти изменения происходили медленно и плавно?

– Совершенно верно! Конечно, были времена, когда перестройка проходила жестче. К иной системе измерения подстраивались, либо постоянно тормозя при помощи реактивных двигателей, пока корабль не коснется поверхности, либо попросту врезаясь в планету. Теперь же при замедлении мы просто сворачиваем излишки пространства и времени, словно ткань в рулон. Ох! Снова эти аналогии с материей!

Кеплер улыбнулся во весь рот.

– При этом образуется один весьма полезный продукт – нейтроний, причем выработка происходит в промышленных масштабах. Но основная цель все-таки – обеспечить нам безопасное приземление.

– А когда лишнее пространство наконец начнут запихивать в мешок, мы хоть что-нибудь заметим?

Кеплер указал на иллюминатор.

– Можете полюбоваться, уже началось.

Снаружи стали гаснуть звезды. Неисчислимые россыпи ярких точек, чей свет проникал даже сквозь затемненные экраны, тускнели прямо на глазах. Вскоре от них осталась лишь жалкая горстка: блеклые и желтоватые, они едва мерцали в бескрайней тьме.

Планета под нами тоже изменилась.

Свет, отраженный поверхностью Меркурия, утратил резкость. Жар пошел на убыль. Поверхность заметно потемнела, а исходящий от нее свет окрасился оранжевым.

Кроме того, планета приближалась. Линия горизонта медленно, но ощутимо выпрямлялась. По мере того как «Брэдбери» снижался, те или иные объекты на поверхности Меркурия, прежде едва различимые, приобретали четкие очертания.

Внутри крупных кратеров скрывались кратеры поменьше. Когда корабль проплыл мимо зазубренной кромки одного из самых мелких экземпляров, Джейкоб успел разглядеть, что и она, в свою очередь, усеяна мелкими углублениями, и каждое из них по форме повторяет старших собратьев.

Потом горизонт маленькой планеты скрылся за горной грядой, и Джейкоб лишился точки отсчета, позволявшей оценивать расстояние. Минуты текли, а пейзаж внизу не менялся. Как определить, далеко ли еще до поверхности? Что это там под нами: гора или валун? А может, мы коснемся тверди уже через пару секунд, и это всего лишь камешек?