Человек Чубайса - Геннадий Прашкевич

– Это почему? – не выдержал Долган.

– Зачем тебе знать? Не надо тебе расстраиваться.

Не знаю, что на нас напало.

Слушая деда Серафима, мы как-то тревожно зевали, чесались, крепкий чай с медом и с травами нас не бодрил. Оно известно, немного блох любой собаке полезно, но что-то в происходящем было не так. В целом мы деда, похоже, разочаровали. Чего-то он другого ждал. Только у поскотины кинул негромко: «Лбы оловянные».

И отпустил с миром.

А вечером мне позвонили.

– Спускайся вниз по Ватутина, – сказал уже знакомый мне голос. – Там за белой многоэтажкой, ну, там, где «Медтехника», увидишь переулок, в его конце гаражи. Там увидишь свою тачку.

Костя Воронов, узнав про мою удачу с джипом, расстроился.

Чужую беду он уважал, но чужая удача для бывшего таксиста была невыносима. Он долго выспрашивал детали и я с удовольствием его подразнивал, поглядывая из окна башенки на мой роскошный необычного цвета джип. Угонщики не оставили на машине никаких царапин, только малость покурочили блок зажигания. Костя сопел, поглаживал ладонью большую голову, даже поставил мне кружку пива. Он меня не любил, догадывался о моих планах. Но и сделать ничего с моими планами не мог, понимал, что я и впредь буду его доставать, как раньше доставал Шурка.

А мне нравилось в «Брассьюри».

«Построй камин, – не раз советовал я Косте. – Стена сама к этому призывает. Смотри, какая стена? С камином от посетителей вообще не будет отбоя».

«А платить кто будет? Им, – кивал он на сидящих в зале посетителей, – на камин наплевать. Они пожрали и ушли, а мне прикажешь уголь покупать для камина?»

«Разоришься ты, Костя», – доставал я бывшего таксиста.

«Почему?»

«Сильно жмешься».

Он возмущался:

«А налоги? А крыша? А ваш общак? Вчера, например, Долган опять брал куриные окорочка».

«Разве дело в окорочках?»

«А в чем?» – неохотно интересовался Костя.

«Дело в росте. В бизнесе нельзя прозябать. Расти надо, понимаешь?»

«А я не расту? – возражал Воронов. – Вот подкоплю денежек…»

«Ну, подкопишь? И что?»

«А я хороший магазинчик присмотрел на проспекте Маркса, – глаза у бывшего таксиста туманились, действительно, не может жить человек без мечты. – Там место такое, что покупатели сами пойдут, никакой рекламы не надо. Там все пути проходят через этот магазинчик, куда ни пойдешь, упрешься в него. Отбоя не будет от покупателей. Продукты, овощи, бакалея… – Воронов прищурился, как голландский художник. – Сегодня торговать имеет смысл только тем, что долго не лежит на прилавках. То есть жратвой всякой. Чем вкуснее пожрал человек, – объяснил свою позицию Костя, – тем сильнее ему хочется пожрать еще вкуснее. Закон природы». – Он пригладил большую голову и посмотрел на меня снисходительно.

«Ну хорошо, заведешь магазинчик, а дальше?»

«А что дальше? Подкоплю денежек, еще один куплю».

Что верно, то верно: у каждого своя мечта. Костя Воронов тяжело переживал мою удачу. Представляю, как вытянулась бы у него морда, узнай он, что в конце того же месяца пацаны Филина очень точно вычислили угонщиков. Одна компашка специализировалась на угоне дорогих машин. Конкретный Толян всяко настаивал на полном разгоне банды, но я поступил иначе. С разрешения Филина встретился с неким Сухарем, он и вернул мне деньги, кое-что подбросив еще за моральные потери. Сильно переживал бы Костя такую удачу, но от подобных новостей я его хранил.

На другой вечер после поездки к деду Серафиму (понятно, отчитывался о поездке Долган) позвонил Филин.

Сперва он подробно расспросил про джип.

Я, конечно, рассказал все детали – про Нострадамуса, про гадалку, про звонки.

– Ну, чисто комедия, – посмеялся Филин. – Конкретно. Знал, что ты разберешься. – И спросил: – Вы сильно там поддали? – Это он так перешел к поездке на пасеку.

– Да ну, – ответил я. – Даже не думали. Сидели, чай пили.

– А чего это Долган как не в себе?

– Может, накурился?

– А кто за ним замечал такое?

– Мне Толян говорил, что кумарит иногда дурика.

– Ну, а сам-то ты?

– А что я?

– Ты, говорят, часто ходишь к Воронову.

– Ну, хожу.

– Как он без Шурки?

– Да ничего. Смирный.

Филин засмеялся и положил трубку.

Так я и не понял: зачем он звонил? Какого рожна? Как в той песенке, которую тогда везде пели: «А в августе зацвел жасмин, а сентябре подснежник».

Вообще осень девяносто третьего выдалось сухой, я страшно страдал.

В Москве стреляли танки, но Сибирь эти напасти миновали. Осень у нас – лучшее время года. Небо нависает такое синее, такое пронзительное, что город даже в час пик грохочет почти беззвучно. А на Коммунальном мосту пахнет тиной и большой рекой, которая молча ломит в сторону севера. Страшно я болею сухой осенью, когда нет дождей и на улицах пахнет пылью и бензином. Такие плавали облака, такое солнце светило, так беззвучно несло паутинки через весь город от моста до площади Калинина, что как только Шурка мог улежать в могиле в такую погоду! Я бы на его месте и на час не задержался. Это же просто, даже китаец поймет…

Обычно мы с Долганом лениво объезжали лавчонки, брали все, что причиталось за крышу, иногда брали с верхом, если точно знали, что придурок не побежит жаловаться в милицию или к Филину. На этом деле горб заработать трудно, но, глядя на меня, Долган беспокоился:

– Ты, Андрюха, не больной?

– С чего это?

– Ну, я вот гляжу, – объяснил он, почему-то не глядя на меня. – Мы же все время рядом. Ты в лавке не стал разговаривать с пиплом, ты почему-то сразу – хрясь ему по роже!

– Да какая у него рожа? – нехотя возражал я. – Не рожа у него, а копыто.

– Ну, значит, ты ему по копыту! Ну, типа вмазал. Не рассуждая. – Долган поворачивался и остро взглядывал мне в глаза: – Ты что, не помнишь, что ли, когда бьешь? Или дурку катаешь?

Я, правда, не помнил.

Сухой осенью у меня всегда крыша немного едет, я знаю.

Пару раз с конкретным Толяном мы поскандалили в «Рыбах» и Филин приказал некоторое время не пускать в «Рыб» ни меня, ни Толяна. Мы теперь с ним отрывались по чужим кабакам, а если с нами увязывался Долган, то в двух местах (верная примета) нас почему-то всегда били – в казино на Северном, там секъюрити были волки, и обязательно в одной кафушке в Березовом логу. Ну, прямо заколдованная кафушка. Или мы появлялись там без меры поддатые или, появившись, хватались не за тех девок. Сразу хватались, ни секунды не раздумывая. Ну, отсюда и результаты. Однажды нас там так отделали, что я три дня провалялся дома.

Как раз в это то время вылезли наружу нелады Долгана с Филином.

Не знаю, в чем там было дело, но Долган у нас на глазах пыжился все больше и больше. Ну, прямо на глазах превращался в пламенного борца с нарушителями понятий, а занятие это совсем бесперспективное. Говорили, что нелады Долгана с Филином начались с исчезновения какой-то папки. Вроде была какая-то папка при Шурке и Шурка собирался сдать ее Филину, а папка загадочно исчезла. Шурку, значит, подстрелили, а папка исчезла. Одни считали, что сам Шурка папку припрятал надежно, другие думали, что папка могла затеряться сама по себе, но были и такие, кто указывал на Долгана: вот, дескать, могла попасть искомая папка в его руки. Вот Долган теперь и пыжится, дескать. Будто лежали в загадочной папке такие бумаги, отсутствие которых мешало Филину спокойно спать, а Долган на этом играет. А соответственно, нервничает.

Например, Долган почему-то решил, что Костя Воронов тайком капает на него Филину. Когда, отлежавшись после выпивки в той кафушке, я появился в «Брассьюри», бывший таксист сидел в башенке опечаленный. «Смотри, что творит плешивый, – показал он мне синяки на животе. – Он убить меня хочет». Вообще-то я в такие дела принципиально не вмешиваюсь, но тут с плешивым поговорил. «Пошел ты! – сказал мне Долган. – Ты кто такой, чтобы тебя слушать?» Но когда я припер его затылком к холодной кирпичной стене, он раскололся: «Я все равно этому козлу яйца отвинчу. Он на меня капает».

На самом деле Воронов не капал.

Просто однажды в «Брассьюри» заехал сам Филин.

Он редко заглядывал в подконтрольные заведения, но вот почему-то уважил Воронова. Впрочем, сам Костя мог и не знать, кому подает холодное пиво, но Долгана эта история расстроила. Он решил, что капает Костя. А потом пошли глухие слушки о том, что Долган якобы поставил Филину какие-то условия. Долган псих, конечно, но само появление таких слушков говорило о том, что Долган или действительно поимел на чем-то Филина или сильно блефует. Однажды опечаленный Костя, на которого чаще, чем на других сваливались неожиданные громы и молнии, рассказал мне, что, круша посуду в «Брассьюри», пьяный Долган орет о том, что теперь это его территория. В том смысле, что теперь эта территория именно Долгану принадлежит, а не Филину. О самом Воронове, понятно, и речи не шло. «У меня тут теперь одни убытки, – пожаловался бывший таксист. – Этот плешивый влетает мне в крупную копеечку. Он псих, я не могу так».