Голова - Генрих Манн

Графиня огляделась.

— Книга, вероятно, осталась внизу.

— Вот она, — сказал Терра, незаметно вытаскивая книгу из ее кармана. Он читал так хорошо, что граф Ланна все глубже погружался в кресло. Но вот он стряхнул с себя блаженное оцепенение:

— Не прерывайте, читайте дальше! Вы читаете слишком выразительно, в ущерб музыкальности.

— Я мало музыкален, — сказал Терра и взглянул на графиню. Она держала указательный палец у нежной щеки и морщила лоб.

Посол, кряхтя, разбирал на столе бумаги.

— Мне пришлось услать до завтра своего личного секретаря. Читайте дальше, молодой человек!.. Куда он задевал документ FH шесть тысяч двести тридцать пять? — Посол искал в поте лица.

Вдруг из соседней комнаты появился Мангольф. С изящным поклоном он протянул требуемую бумагу. Он нашел ее в комнате рядом, на письменном столе секретаря. Все лежит открытым. Чтобы документ не попал на глаза посторонним, он позволил себе…

— Черт побери! — сказал посол и, не отрываясь от документа, добавил: — Мой секретарь никуда не годится. Вы референдарий?

Тут постучали в дверь. Мангольф пошел открыть, как будто бы он уже состоял на службе.

— Это курьер, — доложил он.

Несмотря на свое нетерпеливое ожидание, посол, казалось, был недоволен, что надо заняться делом. Он кивком велел Мангольфу провести курьера в комнату секретаря. Затем сам проследовал туда.

Терра прочел еще одну строфу и при этом хмурился, чувствуя себя смешным. Но, подняв взгляд, он увидел на ее лице не насмешку, а гнев.

— Вы бестактны. После того, что я говорила вам, вы не смели попадаться мне на глаза.

— Я все забыл. Я помню лишь то, что вы мне разрешили.

Ответом был сердитый взгляд. Затем она отвернулась, и Терра продолжал читать вслух. Дверь в соседнюю комнату была полуоткрыта, оттуда слышался шелест бумаг.

— Вы завладели всеми моими мыслями, — сказал Терра между двумя стихами и вскинул на нее пламенный взгляд. Она резко отшатнулась, потом прикусила губу.

— Это был чистый случай, — заявила она.

— Нет, графиня. Случай не внушил бы мне храбрости представиться вашему отцу.

Тут глаза ее впервые улыбнулись и блеснули умом. Тогда он сказал тем же тоном, что на карусели:

— Кстати, вы этого ждали.

— Ловко. Вы многого достигнете, — заметила она снова вызывающе. И в ответ на его гримасу: — Если пожелаете.

— У меня могла бы быть одна только причина желать… — И он подался вперед.

Она не пошевелилась и сидела, дерзко улыбаясь.

— Не говорите какая! В нашем знакомстве это была бы первая банальность.

— Все, что дает счастье, — банально. — С этим он поднялся. Когда граф Ланна вернулся, он стоял почтительно в стороне.

Посол отер лоб и с облегчением опустился в кресло.

— Вы заперли там? — обратился он к Мангольфу, вошедшему вслед за ним. — Кстати, милый доктор, пусть все это будет погребено в вашем сердце!

Мангольф приложил руку к сердцу. Посол совсем успокоился, он велел налить в рюмки ликеру и предложил сигар. Терра наблюдал за усердствующим Мангольфом, который увиливал от его взгляда; сам он уселся напротив посла, расставив ноги, положив руки на колени, и заговорил громко, в нос:

— Если бы вы, ваше сиятельство, разрешили мне, человеку низкого рождения и совершенному профану, выделяющемуся из misera plebs[6] разве что своим почтительнейшим преклонением перед особой вашего сиятельства, — так вот, повторяю, если бы вы разрешили мне задать краткий вопрос, то я осмелился бы спросить: для чего существуют дипломаты? — И так как посол только мотнул головой: — Я сознаю, что решительно недостоин развить свою мысль более подробно.

Вид у него был самый смиренный. Граф Ланна проявил снисходительность.

— Вы, вероятно, принадлежите к категории тех молодых людей, которым хотелось бы, чтобы даже международные договоры открыто обсуждались в парламентах. — Несмотря на возмущенный протест Терра, он продолжал с той же мягкой авторитетностью: — Молодое поколение необыкновенно самоуверенно, что я лично даже весьма ценю. Мы имеем счастье жить в государстве, где ни один талант, повторяю, ни одно полезное дарование не пропадает без пользы.

Мангольф понял теперь, откуда молодой граф заимствовал свои разглагольствования. Приводя в порядок разбросанные бумаги, он поклоном вбок подтвердил, что не сомневается в правоте его сиятельства. Граф Ланна все-таки пустился в пространные пояснения специально для глубоко взволнованного Терра, который благоговейно внимал поучению свыше, от усердия раскрыв рот и водя по губам языком.

Гласность международных договоров, так поучал граф Ланна, — это требование демократии. Ее последнее, завершающее требование. Но какова ее собственная суть?

— Я ценю демократию. Однако кому не ясно, что она бесцеремоннее, жаднее, грубее более или менее ублаготворенных представителей к счастью пока неколебимой императорской власти.

Посол поднялся, обошел вокруг стола и, говоря, разбрасывал правой рукой лежащие на нем предметы; голос его из плавного превратился в крикливый:

— Господа! Вы еще, пожалуй, будете свидетелями того, как придут в губительное столкновение выпущенные на волю инстинкты различных наций. Мы пока обуздываем их. Империя — это мир.[7]

Терра почел уместным сидеть смирно и молчать. Мангольф спросил деловым тоном:

— Документ FH шесть тысяч двести тридцать пять связан с оккупацией пункта..?

— Совершенно верно. Мы посылаем туда войска.

— Империя — это мир, — убежденно повторил Терра.

— Игру ведем мы! — сказал завтрашний руководитель государственной политики и сделал в воздухе жест фокусника, развертывающего веером карты. От удовольствия по поводу собственной ловкости рук у него даже появилась ямочка.

Вдруг он припомнил, что у него назначено свидание. Попросту он осознал, перед какой ничтожной аудиторией расточал образцы своего искусства. Он наспех, холодно попрощался и крикнул уже из коридора:

— Алиса, я тебя жду.

Мангольф поспешил за ним; он понимал: за ним любыми правдами и неправдами, сейчас — или никогда! Терра оглянулся, графиня стояла к нему спиною. Он подошел и стал настойчиво что-то нашептывать ей через плечо. Она не отвечала; он чувствовал, что она дрожит. Но дверь была открыта, он не решился закрыть ее и вышел.

В тот же миг Мангольф показался из двери напротив; недоверчиво оглядел он Терра, который оглядел его насмешливо.

— Карьера начинается, — сказал Терра.

Вечером, выезжая одна, без провожатых, графиня думала: «Чем я особенно рискую? Этого можно держать в руках. Куда опаснее было с…» Она перебрала воспоминания своих восемнадцати лет. «Но этот не похож на других… Он такой, как мне хочется. С ним мне, верно, придется пережить много интересного, — сезон ведь был неудачный, — а беспокойства в сущности никакого». Тут экипаж остановился у входа на ярмарку.

Уверенным, легким шагом проникла графиня в замерший город балаганов. Раз она в темноте наткнулась на спящего или пьяного, спряталась за угол и несколько минут стояла не шевелясь. Непонятные сооружения загораживали небо со всех сторон. Где же американские горки, откуда съезжаешь в две секунды? «Ах, я стою под ними, а там…» Она затаила дыхание, из тени, вероятно скрывавшей карусель, вынырнула фигура.

— Вы пунктуальны, графиня. — Терра поклонился, как в светском салоне. — Итак, я буду иметь честь показать вам ярмарку ночью.

— Я уже видела, ничего интересного.

— Что же нам тогда предпринять? Бесплатное катание?

— Старо.

Свисток, какая-то беготня во мраке, — и женщина, медленно поднявшаяся позади них с земли, скользнула голубоватой тенью через световой круг вслед бегущим. Графиня отпрянула назад и натолкнулась на вытянутую мужскую руку.

— Пойдем, детка, — сказал Терра, окутывая ее своим плащом.

Под одним из фонарей они остановились.

— Не надо, — сказала она и все же потянулась к нему, а он к ней. На парусиновой стене балагана рядом с ними стройно выросла их слившаяся тень. Напряженно вглядывались они в разоблаченные светом фонаря лица друг друга. Он отнял руку от ее бедра и заключил между ладонями ее нежные, тонко очерченные щеки. Под мечтательным пламенем его взгляда ее юные, детские черты смягчились, лукавые искры погасли в глазах и губы раскрылись. Он склонялся все ниже над блестящими, еще стиснутыми зубками, склонялся так медленно, что под конец почти остановился.

В этом упоенном и просветленном лице он, содрогаясь, увидел глубочайшее сходство со своей сестрой. Вчера еще, когда она тревожно ждала в подъезде… Тем крепче, тем страстнее приник он к этим губам.

Прерывистое дыхание — не его и не ее. Оно приближалось, превратилось в хрипение, и вот какое-то странное тело покатилось к их ногам. За ним женщина, — она не видала их, она загородила распростертыми руками упавшего. А вот и преследователь, полуголое чудовище, размахивающее толстым железным брусом. Девушка пригнулась; тогда разъяренное чудовище ринулось вперед, железный брус полетел со звоном.