Золотой запас - Александр Анучкин

И потом – мне было дико и страшно – я закапывал его где-то на ночной трассе, по пути из Моздока в Пятигорск.

Ты ведь не сердишься, мама? Я был хорошим сыном и очень любил тебя. Хотя, конечно, ты не могла знать этого наверняка.

Знаешь, мама, я ведь все время врал – и не только тебе. Знаешь, я ведь строил такую идеальную жизнь, я так хотел, чтобы ты была рада. Я любил, честное же слово, я так любил свою маленькую жену с большими глазами, но я ведь, мама, просто уговорил себя, тогда, когда-то, в прошлой жизни. Я ведь, мама, могу по любому поводу уговорить себя. Если очень постараться, то сам себе поверю, будто Наполеон или писатель Бунин. Или литератор Татьяна Толстая. Мне просто было нужно это, нужно, мама, ты прости мне сейчас мою истерику. Я – раковина без моря и без моллюска. Когда он (чертов моллюск) жил во мне, а море шумело рядом, а потом он (гребаный моллюск) взял, да и сдох, а море – в силу процесса, который, как я помню, назывался геосенкнинкталь, – отступило и высохло. И теперь во мне – только запах от моллюска и шум от моря, да и то если плотно прижать к уху и старательно вслушиваться. Такие дела, мама. Я плохой, пустой, ретранслятор чужого шума. Но люблю тебя, так что – прости мне многое. И в настоящем, и в будущем. Во веки веков, хорошо?

Человек вскакивает и трясет головой. Господи помилуй. Ну что за х…ня? Руки шарят по груди в поисках сердца. Все на месте. Два соска, жесткие волосы, подернутые редкой сединой. Неровная на ощупь косая полоса через живот. Какая, к черту, мама? Что там стучит у меня внутри? Или уже не стучит?

#27

Москва, съемная квартира в спальном районе на Востоке

16 марта 2009 года, 23.00

Под несколькими слоями упаковочной бумаги обнаружился дешевенький китайский цифровой диктофон. Просто диктофон. Записок, каких-либо пояснений или указаний не было.

Он внимательно рассмотрел пластмассовый корпус, зачем-то ковырнул его ногтем в нескольких местах. Ничего не изменилось. Осторожно – как бомбу – положив диктофон на стол, он вернулся к плите. Бросил в закипевшую воду специи. Разорвал пакетик. С каменным грохотом, разбрызгивая во все стороны кипяток, пельмени рухнули в кастрюлю. Вода стала мутной, молочно-белой. Помешав в кастрюльке деревянной ложкой, он убавил огонь, накрыт крышкой и вернулся к столу.

Взял в руки диктофон.

Осмотрел его со всех сторон еще раз и нажал кнопку.

В первые секунды ничего не произошло. Потом раздался какой-то скрип и стук. Потом кто-то в диктофоне закашлял. Потом раздался голос:

Привет, парень. Узнал? Впрочем, давай к делу. Если ты это слушаешь, значит, я уже мертв, а ты еще нет. Это радует. Ну… условненъко. Тебе даже не потребуется набираться терпения, все, что я тебе скажу, займет минут двадцать—тридцать. Максимум. Потом можешь выключать, дальше – там три с половиной часа деталей. Слушай внимательно, запоминай, никаких пометок не делай. Потом, когда тебя спросят, откуда ты все это узнал, – вали на меня. Проверить нельзя. Я оставлю много следов, нарочитых следов. Сейчас их просто опишут, потом, когда появится твой рассказ, о них вспомнят и все поймут. Мозаика сложится, что и требуется.

Выводы, которые я сделал, могут показаться тебе глупыми. Но ты слушай. Слушай, запоминай, ладненько? И еще. Я, может быть, последний человек, желающий тебе добра. И не спрашивай, почему.

Итак. Для начала. Кто взорвал твой дом…

Он бросился к столу, схватил диктофон и успел нажать кнопку прежде, чем мертвый Баринов продолжил. С грохотом упала крышка от кастрюли, бурлящая пельменная вода хлынула на плиту, заливая синие языки пламени. Волна унесла лавровый лист.

Он стоял в центре кухни. С деревянной ложкой в одной руке, с китайским диктофоном в другой.

Самообладание покинуло его. Дергалось веко, со лба тек пот.

Мертвый Баринов собирался сказать страшные вещи, и надо было решить – готов ли он услышать откровения покойника. В том, что комитетчик погиб, сомнений не было. В том, что он желает ему только добра, – тоже. Тогда – годы, столетия, эпохи назад, он позвонил по телефону, срывающимся голосом отдавал какие-то дикие, нелепые команды. Он выполнил все приказы Баринова, выполнил и не жалел об этом до сих пор. Только благодаря этому слепому подчинению он и был сегодня жив, сохранил рассудок и даже зарабатывал сейчас приличные деньги, выполняя странные заказы странных людей. Все, кто приходил в его офис, говорили один и тот же «пароль»: «Я от Баринова».

Когда-то давно, совсем уже в прошлой жизни, он был успешным журналистом и всегда мог ответить на вопрос – «кто ты?». Сегодня – все настолько сложнее… Кто он? Частный детектив? Бандитский аналитик? Чем он занимается? Да решительно всем. Он звонит по телефону, оставленному Бариновым, задает вопросы и получает ответы. Он знает номера счетов и адреса разных фирм и фирмочек. Он знает имена каких-то мутных людей, которые появляются по первому требованию и выполняют любую почти законную работу, за которую он может заплатить наличными. Теперь он много-много всего знает. Зачем ему эти знания? Чтобы болела голова? Да, точно. Мертвец использует его в каких-то своих играх, он до сих пор выполняет его не совсем понятную волю, не совсем ясный приказ. Как это страшно и глупо – оказаться маленьким и совершенно лишним винтиком в огромной враждебной машине, которая и без того прекрасно отлажена, и без того работает лучше любых швейцарских часов, не дает сбоя. И его эта машина перемелет – в мелкую труху, в пыль, даже следа не останется. Но он все же выполнит свое глупое предназначение. Уже сейчас понятно – надо будет что-то сломать. Грустно, черт.

Чертов мертвый майор даже с того света умудрялся следить за своим подопечным, оберегать его, наставлять на путь истинный. «Вот это школа. Сейчас таких в органах уже не осталось», – машинально подумал он.

Нужно было принять решение – стоит ли слушать послание с того света. И еще нужно было закрыть газ. В воздухе уже отчетливо различался сладковатый пьянящий запах. Вместе с запахом распространялась и мысль – а может быть, не выключать?

#28

Москва, недалеко от Лубянки

1 июля 2008 года

Когда Сереже Баринову было девятнадцать, он познакомился с удивительной девушкой. Студенткой-медичкой. Все в их отношениях было хорошо и правильно, все шло к неминуемой свадьбе, до знакомства родителей оставались считаные дни. Идиллия рухнула в один миг. Сережа пришел к своей невесте (а он уже называл ее именно так) в общежитие без предупреждения. Просто шел мимо, просто был свободный день, просто как-то вдруг резко и невероятно – до боли – захотелось увидеть свою такую родную, такую прекрасную Катю.

Баринов легко взлетел по лестнице, толкнул нужную дверь и… а дальше мир поплыл у него перед глазами.

Он много лет пытался потом выбросить из памяти эту картину, запрещал себе думать и вспоминать о Кате, у него получилось. И вот сейчас, спустя годы, это видение вернулось.

Майор Баринов, крепкий мужчина с легкой сединой на висках, лежал на асфальте посреди проезжей части в ста метрах от своей холостяцкой квартиры. У майора болела грудь, он уже не чувствовал рук и ног. Чувствовал только, что на груди одежда стала невероятно теплой и мокрой, а там, под одеждой, где-то внутри, бьется сердце, норовя выскочить из развороченной груди, прорваться сквозь сломанные ребра. Майора Баринова снес огромный грузовик. Откуда он появился, никто не знал. Он просто вылетел из-за поворота, резко увеличил скорость, ударил шедшего на зеленый свет мужчину и скрылся в считаные секунды. Сейчас Баринов пытался увидеть небо, но неба не было. Он видел лишь лица незнакомых людей, стоящих вокруг него, жадно впитывающих зрелище последних секунд жизни майора, лежащего спиной на асфальте.

Баринов закрыт глаза и опять оказался в комнате своей Кати. Когда это было? Почти тридцать лет назад. Или, может быть, двадцать девять?

Катя лежала на полу, на животе, голая. Лицом к двери. Перед ней, раскрытый на середине, огромный судебно-медицинский справочник с цветными иллюстрациями. На ней – чуть сзади, сверху, – абсолютно голый посторонний мужчина. Чудовищно волосатая спина.

Сережа тогда потерял контроль над собой. Он потерял самого себя. Он схватил этот чертов атлас и принялся бить им любимую нежную свою Катю и жуткого волосатого мужика. Он бил их тяжелой книгой до тех пор, пока переплет не разлетелся на сотни страниц.

Он опустил глаза и увидел глупую цветную картинку – голый мужской торс с развороченной грудью. И подпись: «Неизвестный мужчина, которого сбил грузовик марки „ЗИЛ"». Когда смысл слов дошел до сознания, молодой Баринов начал хохотать. Он смеялся долго, до боли в голове, до колик в животе. Его невероятно развеселил тот факт, что на груди у неизвестного мужчины в самом деле был выбит след радиаторной решетки «ЗИЛа». Сережа все пытался разглядеть на мертвой плоти след от эмблемы автозавода, но не получилось. Обидно, черт возьми.