Дикая степь - Лев Пучков

Получится, что зря людей побеспокоили, на ровном месте шум подняли, выступили в роли этаких несерьезных горлопанов — в общем, большой удар по престижу. Помогаешь или где?

— Ладно, попробую. Сделаю все, что в моих силах, — пообещал Тимофей Христофорович. — Оставь свои координаты — перезвоню…

При всех недостатках, присущих Тимофею Христофоровичу, в одном замечательном качестве ему отказать было нельзя: он был по-военному конкретен. Если Шепелев, крепко набравшись на одной из нечасто случавшихся дружеских вечеринок, негромко сообщал коллегам что-то типа “Я вот тому сейчас физиономию откорректирую — достал он меня!”, то коллеги, в зависимости от обстоятельств, сейчас же делали одну из двух вещей: либо тащили соратника на выход, либо серьезно просили кандидата на коррекцию физиономии быстренько убраться из Тимошиного поля зрения. Потому что твердо верили: сказал — значит, непременно поправит. Привыкли к такой приятной обязательности.

Вот и сейчас Тимофей Христофорович искать причины для уклонения от оказания услуги однокашнику не стал, а поступил именно так, как обещал: сделал все, что было в его силах. Разумеется, канал связи-с Тибетом налаживать не бросился — как-то недосуг было, — а просто звякнул бывшим коллегам. С утра в понедельник, пообещав презентовать бутылку армянского конька, попросил “прозвонить” все рейсы юго-восточного направления.

Прозвонили — и довольно скоренько. Да, есть такой Синкаше. Прилетел вчера транзитным Катманду — Париж, с целым взводом учеников, ночевал в “Чеченской Редиске”<Так оперы промеж себя обзывают лучшую гостиницу столицы — “Рэдисон-Славянскую”, которая, по какому-то чудовищному недоразумению, принадлежит чеченской мафии. >, после обеда собирается на “единице” отбыть в Волгоград. Все.

Спасибо, ребята, — вы по-прежнему на высоте.

“Спасибо” в карман не положишь. Коньяк когда?

Послезавтра.

Ну — до послезавтра…

Позвонив в Элисту, Тимофей Христофорович передал полученную информацию, выслушав в ответ горячие заверения в вечной дружбе и нешуточные зазывания на очередные три ночи — только теперь в июньской степи.

Отговорив с Калмыкией, положил трубку, потянулся с хрустом и вслух предположил:

— Может, прокатиться в “Редиску”, глянуть на этого экстра?

Однако это так и осталось предположением — профессиональный интерес взыграл, не более того. Некогда было кататься, работы невпроворот. А в качестве ликвидации белого пятна по Калмыкии Тимофей Христофорович отправил в архив парочку шустрых хлопцев — своих “офицеров по особым поручениям”, наказав по-быстрому отыскать что-нибудь про этого… как его… А, ну да — про Дондук-Омбо этого. А если не будет отдельной папки, так хоть надергать чего-нибудь по полкам — про этого Дондуку и по истории Калмыкии вообще. Для общего развития. Желательно, конечно, документы постарше, не попавшие под гнет советской историко-идеологической ревизии…

Хлопцы умчались выполнять распоряжение, а Тимофей Христофорович засел, как обычно, ломать голову над проблемой скорейшей реализации одной из своих наработок — чрезвычайно перспективной, но такой громоздкой и неподъемной, что при более тщательном ее рассмотрении все положительные моменты как-то самопроизвольно улетучивались и все более отчетливо начинали обрисовываться контуры печальных ассоциаций, по большей части связанных с обходным листом.

Вот тут в очередной раз сыграл роль тот самый пресловутый Случай.

Ставя задачу подчиненным, Тимофей Христофорович, погруженный в свои размышления, ничего не сказал насчет того, в какой именно архив ехать. Между тем комиссии доступны были практически все архивы без ограничения, на постоянной основе члены ее паслись минимум в восьми самых больших учреждениях архивного типа, и, отправляя хлопцев на поиски, Шепелев так и решил: будут кататься по этим восьми адресам и подбирать материал, исходя из определенной шефом цели — для общего развития.

Но, как гласит третий закон Чизхолма, “…любые предложения люди понимают иначе, чем тот, кто их вносит…”.

Хлопцы “для общего развития” как-то вообще не приняли во внимание, а сосредоточились почему-то на “по-быстрому”. Опасаясь прослыть тугодумами, уточнять задачу не стали, поднапряглись самую малость, решая, как бы это организовать “по-быстрому”, и посредством нехило развитой дедукции определились коллегиально: в основной, больше некуда.

Основным для комиссии был исторический отдел Кремлевского спецхрана.

Документов там — тонны, но, поверьте мне на слово, все они вовсе не предназначены “для общего развития”. Скорее для определенных специфических отраслей и, по большей части, с различными степенями допусков — от “Сов. секретно” и “Особой важности” до таких вообще замысловатых грифов, как “Только тов. Молотову. Больше — совсем никто!!!” и “Лично Юр. Вл. Читать один раз не выходя”.

Куда “не выходя” — в эфир, из себя или просто из помещения, — не уточнялось: видимо, Юр. Вл. был человеком догадливым.

— Нам бы, Настя Ивановна, по Калмыкии чего-нибудь, — задушевно попросил старший в паре — Юра Дружинин, просовывая шоколадку через решетку, отделявшую шестидесятилетнюю хранительницу гостайн от посетителей. — Так сказать, для общего развития.

— Можно без грифов, — обаятельно улыбаясь, дополнил ведомый — Вася Харьковец. — Лишь бы постарше, от ВОСР и — вниз. В глубь веков.

— У меня без грифов только пипифакс, — не купилась на обаяние Настасья Ивановна, оборачиваясь на необозримые ряды стеллажей и напрягая цепкую память. — Калмыкия, значит… Вас депортация интересует?

— Это когда было? — уточнил Вася. — До ВОСР или после?

— Тугой ты, Васятка, — укоризненно глянула поверх очков Настасья Ивановна — с шепелевскими питомцами общалась уже год, могла себе позволить некоторую фамильярность. — Разве такая гадость могла до революции произойти?

— Тимофей Христофорович просил постарше, — напомнил Юра. — Чтобы без коммунистических ревизий и всего такого прочего…

— Ну, тогда ждите полдня. — Настасья Ивановна защекоддила решетку и отправилась в недра своих владений. — Где-то чего-то там такое было — уже и не помню…

Насчет “полдня” и “не помню” Настасья Ивановна кокетничала: более тридцати лет бессменного служения на одном месте и феноменальная память позволяли ей без особого труда ориентироваться в необъятном скопище папок, томов и документов, делая нашу архиваторшу незаменимым человеком как для множества государственных мужей, так и для простых клерков.

— Вот. — Через десять минут на стойку солидно плюхнулась объемная папка из потемневшей от времени серой кожи, на которой примитивным тиснением без краски было выдавлено “Объ калмыкъ”. — Первый документ — от семьсот тридцать пятого, последний — девятьсот четырнадцатым. Только предупреждаю, для общего развития здесь — ничегошеньки. Одни документы и переписка. Гражданским шрифтом — четыре документа, остальное — кирилловский полуустав. Да еще такими корявыми почерками — без лупы не разберешься. Шепелев ваш месяц будет глаза ломать.

— Ничего, зато папка толстая, — солидно заявил Юра, расписываясь в трех местах: за получение 73 листов и собственно папки, за ознакомление с правилами хранения и работы с документами и за неразглашение государственной тайны. — Шеф разберется — он у нас любит шарады разгадывать…

Шарады Тимофей Христофорович и вправду любил, но разгадывать их в одиночестве не собирался: недосуг было. Мельком глянув на содержимое папки, он притормозил собиравшуюся было улетучиться парочку, загадочно хмыкнул и, расчленив содержимое на три примерно равные части, распорядился:

— Запереться в своем кабинете, читать, в тезисной форме законспектировать суть, вывести на печать, дать мне. Файлы не сохранять — в одном экземпляре чтоб было. Вперед!

И, выдав каждому по одной части содержимого расчлененной папки, выдворил парочку вон. А сам принялся бегло просматривать ту часть, что оставил себе.

Что там приключилось у Тимофея Христофоровича, Юра с Васей, разумеется, видеть не могли — как и было приказано, они заперлись у себя в кабинете, разложили на столах пожелтевшие от времени бумаги и кинули рубль — кому идти за пивом.

Выпал орел — Юре идти. Юра собрался было, но в этот момент добротная дверь сказочно легко распахнулась от удара могучего плеча, вырвав с мясом стальную накладку с. косяка, и в кабинете возник шеф.

Был шеф как бы слетка не в себе: целеустремленная озабоченность комкала его чистый лоб в морщинах, глаза блуждали, а на такую мелочь, как запертая дверь, он вообще не обратил внимания.

— Прочитали? — задал Тимофей Христофорович преглупейший вопрос.

— Икх… Да когда же?! — От изумления старший Юра даже икнул. — Мы… Мы только…