Летчик испытатель - Джимми Коллинз

Восток был мне тогда незнаком, и когда мы прилетели в Хартфорд, я все думал, что мы минуем Уэстпорт, и я так и не узнаю, где он. Я сказал об этом Биллю, и мы вместе стали разглядывать карту, но ничего не нашли.

На следующей день мы вылетели из Хартфорда в Нью-Йорк и попали в отвратительную погоду. В конце концов облака прижали нас так низко, что я, несмотря на то, что держался близ железных дорог и долин, пришел к выводу, что дальше лететь нельзя. Минут десять я кружил, увертываясь от деревьев и холмов, прежде чем нашел место для посадки.

Я сел на небольшое поле, окруженное каменной оградой. По сырой траве к нам пробирался человек. Билль спросил меня, где мы находимся. Я ответил, что после того, как мы блуждали в поисках посадочной площадки, я очень смутно представляю себе наше местонахождение, но могу спросить у этого человека. Человек ответил, что это Уэстпорт.

Билль взвыл от восторга. Его ликование объяснялось больше тем, что нам удалось выбраться из этой каши, не сломав себе шеи, но мне так и не удалось убедить Билли, что моя посадка в Уэстпорте была чистой случайностью.

Я понял…

Когда я был инспектором министерства торговли, ко мне пришел человек, который должен был пройти летные испытания. Летал он отвратительно, поэтому я отослал его назад и велел ему прийти через несколько недель, после того, как он еще немного попрактикуется. Спустя несколько недель он пришел снова, и я снова отправил его обратно.

Придя ко мне в третий раз, он оказал:

— Я думаю, что на этот раз мы поладим. Можете ли вы назначить мне испытание на сегодня?

— Я очень занят сегодня, — ответил я.

Но он так упрашивал, меня, что я наконец уступил,

— Ладно, я пропущу вас сегодня днем. Приходите в три часа.

— Благодарю вас, благодарю вас, — сказал он и протянул мне руку.

Я пожал ему руку и почувствовал что-то у себя в ладони. Разжав ладонь, я обнаружил в ней бумажку. Я развернул ее и увидел, что это десять долларов.

Изумленный и озадаченный, я несколько секунд неподвижно глядел на нее. Затем мне стало ясно значение этой бумажки. Он думал, что я умышленно затягиваю дело, и рассчитывал подкупить меня. Бешеный гнев охватил меня. Он жег меня и огнем пробегал по жилам. Я дрожал от ярости. Когда я взглянул на этого человека, все пылало перед моими глазами.

Я метнул в него десятидолларовой бумажкой, словно дротиком, и закричал:

— Убирайтесь! Убирайтесь и не смейте больше приходить ко мне.

Случалось ли вам бросать в кого-нибудь клочком бумаги?

Поколыхавшись в воздухе, бумажка упала на полпути между нами. Я бросился к ней и толкал ее ногой до тех пор, пока не вышвырнул за дверь. Я вышвырнул и его.

Потом, усевшись снова за стол, я стал думать, что заставило меня так взбеситься. Не честность. Нет! У меня не было времени подумать о честности. Мне думалось: уж не оттого ли, что он оценил меня в десять долларов? Мне думалось: а как бы я поступил, если бы он предложил мне десять тысяч долларов?

Я начинал понимать, что такое взятка…

Переспорил

— Этот ученик опасен. Безумие снова лететь с ним, — говорил я своему другу Бруксу Вильсону.

— Ничего подобного, — ответил Брукс, — он не опасен. Он просто с придурью.

— Потому-то он и опасен, — возразил я, — ты сам говоришь, что он с испуга сегодня так зажал ручку управления, что вы потеряли тысячу футов, прежде чем тебе удалось отнять у него ручку. В следующий раз у тебя может не оказаться этой тысячи футов.

— В следующий раз мне не понадобится тысяча футов, — спорил Брукс. — Сегодня я силой отнял у него управление, но если он еще раз так уцепится за ручку, я просто стукну его огнетушителем по голове и вышвырну вон.

— При достаточной высоте ты с ним справишься, — заметил я, — ну, а если он зажмет управление, когда самолет будет лететь низко, у тебя просто не хватит времени выбросить его.

Мы оба были еще совсем молодыми военными инструкторами, и Брукс стоял на своем с мальчишеской самоуверенностью. Он только проворчал в ответ:

— Не будь же всю жизнь девчонкой. Я справлюсь с этим малым.

На следующий день один из учеников, совершая самостоятельный полет, попал в штопор и зарылся носом в кукурузное поле за аэродромом. Брукс только что приземлился со своим придурковатым учеником и, вылезая из кабины, увидел разбившийся самолет. Он прыгнул обратно в кабину, снова включил мотор и взлетел. Придурковатый ученик все еще был на задаем сидении.

Брукс долетел до места катастрофы, сделал круг, спикировал, вышел из пике, сделал скольжение на крыло, повторил пике, снова взял ручку на себя, перевернулся через крыло и, снова спикировал. Брукс был великолепным летчиком. Он сигнализировал аварийной машине то место, где среди высокой кукурузы лежал разбившийся самолет. Он взял ручку на себя и начал делать новый поворот через крыло, но вдруг опрокинулся на спину и упал рядом с разбитым самолетом.

Когда Брукса вытащили из-под обломков, он был без сознания, но не переставал бормотать:

— Отпустите ручку! Отпустите ручку. Отпустите; пока мы не хлопнулись!..

Придурковатый ученик почти не ушибся. Брукс умер в ту же ночь.

Монк Хентер

Монк Хентер был щеголем, единственным настоящим щеголем, какого я когда-либо встречал среди летчиков. Щегольство было и в покрое его форты, и в его выправке. Щегольство было в блеске и фасоне его сапог и в его манере вертеть стэком и постукивать им. Щегольство было и в великолепной посадке его красивой темноволосой головы и в тонких, слегка раздувающихся ноздрях, и в блеске его сверкающих черных глаз. Щегольство сквозило в его резкой быстрой жестикуляции, в его отрывистой, богатой интонациями речи, поток которой он обрушивал на вас с такой же стремительностью, с какой атаковал вражеские самолеты во время войны (он сбил тогда девять машин).

Но предметом главных забот Монка были его усы. Такие усы могли быть только у него. Я видел его однажды без усов. Он выглядел тогда, как Самсон, потерявший свою силу. Он казался беззащитным и беспомощным.

Усы Монка были внушительных размеров. Такие усы можно видеть у деревенских пожирателей сердец на старинных фотографиях.

Усы загибались кверху, и Монк умел их покручивать с таким шиком, что, право, стоило посмотреть на это.

Бедняга Монк поднялся однажды с Селфриджского аэродрома на истребителе. Даже это он сделал щегольски. Он долго низко летел над землей, а затем начал плавно и чисто подниматься в синее небо.

Мы все увидели, как за его самолетом потянулась полоса белого дыма. Затем, затаив дыхание, все следили, как красивый плавный подъем самолета перешел в медленное падение. Самолет безудержно проваливался. Под ним находилось замерзшее озеро Сентклер. Парашют Мойка распустился, как большой цветок, лишь за несколько секунд до того, как падающий самолет скрылся за деревьями.