Пуля-дура. Поднять на штыки Берлин! - Александр Больных

– И первым делом, ваше высочество, надлежит точно выяснить, что затевают проклятые Шуваловы, что творится на их заводах уральских, каковы замыслы касательно Обсервационного корпуса. Я полагаю, надобно послать туда офицеров с секретной экспедицией для прояснения всех обстоятельств. Только вручить им письма за подписью вашего высочества, дабы приказные и прочие чины препятствий чинить не смели, а, напротив, всемерную помощь оказывали.

– Быть по сему, – решил великий князь. – Готовь бумаги.

Он поднял с пола валявшие панталоны, перекинул их через плечо и вышел из зала.

Глава 4

Печальная препозиция вырисовывается, – мрачно промолвил Петр Иванович, глядя куда-то в потолок. – Я так все хорошо обустроил, так хорошо подготовил, и вдруг появляется этот лупоглазый урод и все рушит.

Александр Иванович добродушно усмехнулся:

– Я ведь сейчас должен кричать «Слово и дело государево за мной!» и без промедления волочь тебя в каземат.

– Развоевался ты, братец, не на шутку. Неужто и на меня руку поднимешь в случае чего?

Александр Иванович назидательно поднял палец:

– Я поставлен следить за всякими противугосударственными умышлениями, а то, что ты говоришь сейчас, есть прямая измена.

– Брось пустое молоть, братец. Ты все прекрасно знаешь и понимаешь, сам сегодня на заседании Конференции присутствовал, слышал, что это голштинское отродье говорило.

– Опять ты за свое… – вздохнул Александр Иванович.

Присутствовавший при братском разговоре третий начал чувствовать себя лишним, пока вдруг Петр Иванович не повернулся к нему и не спросил в упор:

– А ты что, братец, на сей предмет думаешь?

Граф Иван Иванович неопределенно промычал что-то.

– И зря! Ты что, надеешься, что этот голштинец тебе простит и забудет? Ты сколько раз на ушко государыне нашептывал, что и как, сколько раз ты планы голштинские порушил? Нет, конечно, на плаху тебя не отправят, равно как и в острог сибирский. Но ссылка деревенская тебе обеспечена наверняка. Очень тебе понравится на ощипанных зайцев охотиться да девок деревенских?

Ивана Ивановича даже в пот бросило от подобной мысли:

– Да что ты, кузен?! Как такое можно!

– Вот и я говорю, что нельзя этого голштинца полоумного к трону допустить. Он нас всех головой Фридриху Прусскому выдаст, ботфорты ему чистить заставит.

Александр Иванович побарабанил пальцами по столу, хмыкнул громко, но ничего не сказал. Тут Петр Иванович вдруг озлился:

– Напрасно ты в стороне намереваешься отсидеться, братец! Я ведь тебя прекрасно знаю, у тебя на того же цесаревича наверняка два шкафа всяких бумаг припасено: и письма подметные, и речи противные. Одно только сегодняшнее заявление, что мы должны воевать вместе с Фридрихом заодно, уже есть измена государственная.

– Не каждой бумаге ход дать можно, братец, – кисло промолвил Александр Иванович. – Не каждое письмо читать надлежит.

– Это ты правильно сказал, – кивнул Петр Иванович. – Но я так мыслю. Иные письма непрочитанные сильнее вывешенных на Сенатской площади окажутся. Таковыми письмами нужно пользоваться умело и осторожно, и тогда большую выгоду поиметь можно. Фридрих вертит дурачком голштинским, как захочет, значит, и нам нужно найти способ свою волю показать.

– Ты знаешь что-то?! – вдруг вскинулся Александр Иванович.

– Ага, попалась Лиса Патрикеевна, – расхохотался Петр Иванович. – Смотри, Сашка, однажды ты в собственных плутнях запутаешься, перестанешь различать, где что деется, где свой, где чужой. Нет, пока я не об этом, – Петр Иванович старательно выделил голосом слово «пока». – Я о братце Ванечке.

– А что я? – не понял Иван Иванович.

– А ты должен внушить государыне, что тягость дел военных несоразмерна Петру Федоровичу, не привык он к делам империи обширной. Пока сидел в своем герцогстве захудалом, так и не научился мыслить по-государственному. А потому надлежит наследника-цесаревича временно от дел Конференции отвести, дабы он мог приобрести опыт надлежащий. Скажем, придать его войскам голштинским пару полчков, дабы он привел их в состояние полной исправности и тем самым доказал свою многополезность и ум воинский. Великие дела начинаются с малого шага. А потом уже можно будет ему бестрепетно вручить начальствие над всею армией российской.

– Хитро придумал, хитро, – покачал головой Александр Иванович. – Хочешь его на полгода убрать подале. Но потом-то что?

– Ну как, Иван, возьмешься? – не слушая его, спросил Петр Иванович.

Иван Иванович тяжко вздохнул и совсем по-мужицки поскреб затылок.

– Не знаю, не знаю… Государыня-матушка последнее время охладела к великому князю, я полагаю, что сегодня она уже не вызвала бы его наследовать престол. Елизавета Петровна склоняется к мысли передать престол Павлу Петровичу.

– Который ведь еще в люльке качается, – вскользь заметил Александр Иванович.

– При надлежащем регентстве, – равнодушно закончил Иван Иванович.

– Ну ты и змей, Ванька! – восхитился Петр Иванович. – Всех на повороте обошел! Ты смотри, каков!

Александр Иванович также заинтересованно посмотрел на кузена, словно видел его впервые. Впрочем, действительно, таким Ивана они видели впервые.

– А что, было уже. Вспомни Иоанна Антоновича и регента Бирона. А здесь, чай, не курляндец какой, а природный русак.

– И вспомни, чем тот регент кончил, – возразил Александр Иванович.

– Ну, там много чего намешано было, – сказал Петр Иванович. – Прежде всего, как Ванька правильно вспомнил, там были одни только иностранцы. Бирон – курляндец, эта брауншвейгская парочка тоже туда. А еще лейб-кампания была.

– Это ты о чем, братец? – как бы не понимая, поинтересовался Александр Иванович.

– Да все о том же. Слышал, что голштинец поганый молол про моих янычар? Ну, янычары не янычары, однако ж Обсервационный корпус я вырастил и выпестовал, он мне верен, особливо артиллерийские полки, которые я особо отличаю. Куда скажу, туда и пойдут.

Иван Иванович ужаснулся:

– Ты что такое говоришь, кузен?

– А ты что сию минуту говорил?

– И куда же ты свой корпус направить намерен, братец? – невинно поинтересовался Александр Иванович. – Уж не нового ли регента арестовывать?

– Видно будет, – угрюмо ответил Петр Иванович.

– Нет, дорогие братцы, вы оба неправы, – жестко рубанул Александр Иванович. – И ты, Иван, когда вознамерился в регенты проползти, и ты, Петр, если возжелал уже третий переворот учинить. Таковые дела шумно не делаются, а уж свои собственные руки марать – так и просто глупость несообразная.

– Значит, ты надеешься чужие руки в крови измарать? – прищурился Петр Иванович.

– А регентом кто? – встрял Иван Иванович.

Александр Иванович чуть прищурился и приподнял уголок рта.

– Ну, это совсем просто. Кто, как не мать, лучше всего справится с опекой сына?

– Так она ведь тоже немка! – возмутился Петр Иванович.

– Ты не прав, братец, люди не делятся на русских и немцев, высоких и низких, рыжих и брюнетов. Они делятся на умных и глупых, все остальное несущественно. Так вот, Екатерина человек умный. Не слишком, правда, но ей хватает ума понять, в чем заключается ее подлинная выгода и как эту выгоду приумножить. Помните, я говорил о письмах? Так вот, король прусский, по скудости ума, вздумал писать Екатерине эпистолии с наставлениями, како ей по приезде в Россию действовать надлежит, дабы королю от того польза была и ее княжество Ангальтское в убытке не осталось. Однако ж принцесса оказалась девушкой умной и те прусские эпистолии повыкидывала, а потом и мамашу с ее нотациями обратно в Ангальт благополучно отправила. Принцесса Фике свою выгоду за кирпичной стеной разглядит, а сейчас ее выгода в том, чтобы голштинского урода убрать.

– А ты откуда про те эпистолии знаешь? – спросил Иван Иванович.

– Не все выкинутое пропадает бесследно, да и вообще, кузен, зачем тебе обременять память вещами ненужными и опасными? Меньше знаешь – крепче спишь.

– То есть ты, братец, решил поставить на регентство Екатерины? – спросил Петр Иванович.

– Именно. И тут твои янычары могут понадобиться, лишь когда кто-то на ее власть покусится. Ну, и на всякий иной потребный случай. А пока моя задача в том заключается, чтобы побольше доказательств измены оных голштинцев добыть. Если же выяснится, что они действовали по умышлению наследника да с подстрекательства короля прусского, так и вообще все преотлично сложится. В общем, братья дорогие, каждому из нас сейчас надлежит свою роль играть. Кому во дворце, кому в армии, кому в царстве невидимок. Но самое главное – никому ни слова. Я ни секунды не сомневаюсь в том же Бутурлине, у него в голове мысль об измене не поместится, потому что там любой мысли тесно, но и ему знать говоренное незачем. Про остальных я уж и не вспоминаю, а такому змею, как Бестужев, и подавно ни полслова.

Настроение было препоганым, если не еще хуже. Вспоминалась скверно окончившаяся стычка с голштинцами, которая, можно сказать, еще даже не закончилась вовсе. Во всяком случае, Петенька не забыл угрозы фон Мюникхузена и очень даже верил, что угрозы эти более как реальны. С него станется ябеду наследнику-цесаревичу поднести, и что из этого воспоследует, предсказать совершенно невозможно. Во всяком случае, Петенька не сильно удивился бы заключению в крепость или ссылку. Поэтому, когда раздался повелительный стук в дверь, он воспринял это как нечто должное, тяжко вздохнул, пригладил волосы и предложил: