Четверо сыновей доктора Марча - Брижит Обер

К полудню мальчишки заскучали — было видно, что им не хватает Шерон. Конечно, ее присутствие здесь к лучшему — разряжает здешнюю атмосферу.

Да, вот еще что: я снова рылась в их комнатах, чтобы посмотреть, нет ли там недостающих страниц. Разумеется, я ничего не нашла. Как в той истории о поисках письма, которое лежало на столе, на самом видном месте.

Я быстро пролистываю свой дневник. А что, если бы он тоже писал в моем дневнике?.. Нет, что за дурацкая идея! Как только такое могло прийти мне в голову!

Ну что, шпионка, вы снюхались с Шерон, как две сучки! Ты думаешь, никто не замечает ваших перешептываний? Вбей в свою тупую башку, что я всеведущ! Но ты даже не знаешь, что это значит. О чем тебе наболтала Шерон? О нашем счастливом детстве? О своем дорогом и любимом Заке? Говорю тебе, я знаю все.

И держи свой длинный нос подальше от Зака! Зак был святым. Он источал благородство изо всех пор. Всегда любезен, всегда готов оказать услугу. Одним словом, он был само совершенство. Рядом с ним всегда казалось, что у тебя нелепый и неряшливый вид. Наш Зак был просто сокровище! Я притворялся плачущим, когда он умер, — тебе-то я могу в этом признаться. Жизнь так несправедлива! Ты знаешь, а ведь он мог и не родиться: он шел последним, и акушерка подумала было, что он мертв. Но он прожил целых десять лет — не так уж плохо. «Какой храбрый малыш!» — сказала мама. Настоящий ангелок. Разве что слишком любопытный. Постоянно таскался за мной, когда я отправлялся делать глупости. Например, в тот раз, когда мы пошли с Шерон в погреб, он притаился и подглядывал за нами. Когда я поднялся, я увидел его. Он посмотрел на меня глазами обличителя. Просто живой упрек. А я, знаешь ли, Дженни, предпочитаю мертвые упреки. И вот бедный, несчастный Зак… Мир его праху! Но в самом деле, что за дурацкая идея — пойти кататься на коньках на замерзшее озеро, сунуть голову в прорубь и держать ее там до тех пор, пока не остановится дыхание! Только не говори, что так ему и надо — ты же добрая христианка, Дженни!

Он сделал это! Он убил своего собственного брата! Шерон, скорее уноси отсюда ноги, у него нет никакой жалости, никакой человечности — ни капли! Я заговариваюсь. Он рассказывает это затем, чтобы напугать меня. Наверняка это был несчастный случай. Скорее всего. Но как узнать? Не могу же я напрямую расспрашивать Старуху…

Конечно, именно брата он имел в виду, когда говорил о «другом шпионе», о «недолговечном зрителе»… Воистину, пятое колесо в телеге… Вот почему Старуха выходит из дому только на кладбище. Чтобы положить цветы на могилу своего сына, которого другой сын… Я просто с ума схожу от всего этого!

Когда ты прочтешь эти строчки, Дженни, будет уже поздно!

У меня нет времени, чтобы подняться наверх и посмотреть, не написал ли он сегодня днем чего-нибудь еще. Тем хуже. Меня сморил сон. Я выпила вербены перед тем, как подняться: они приготовили отвар, пока я убирала посуду после обеда. В результате заснула буквально на ходу!

Но в противовес этому у меня есть отличная новость, просто замечательная! Перед обедом Шерон зашла ко мне на кухню и прошептала: «Мне кажется, я вспомнила. Меня словно осенило сегодня на уроке математики. Вспомнила, как мы подрались и что я была очень зла. Я оттолкнула его изо всех сил, я была по-настоящему разъярена. Тот, другой, закричал и начал отбиваться. Я вспомнила открытую дверцу топки, красную и раскаленную, вспомнила, как оттуда пахнуло жаром. Но я не вспомнила того, кто меня толкнул. Все это очень странно, как во сне… Понимаете, я не знаю… Может быть, это всего лишь мое воображение… В детстве ведь часто с кем-то дерешься…» — «О, прошу вас, Шерон, постарайтесь вспомнить!» — «Поговорим об этом завтра, когда поедем в горы, а сейчас успокойтесь». Потом она открыла рот, словно собираясь добавить что-то еще, и вдруг передумала: «Нет, это невозможно!» — «Что невозможно?» — «Так, ничего. Увидимся завтра». Тут появилась Старуха: «Ну что, девочки, секретничаете?» У нее был веселый вид. Тем лучше для нее. Я пошла искать блюдо для мясного ассорти. Скорее бы завтра! Я уверена, что узнаю все!

Поскольку я засыпаю, ручка выска-а-а-альзывает у меня из па-а-альцев. Забавно, я чувствую себя слегка обалдевшей, а ведь я ничего не пила, только отвар вербены. Но, может быть, от него тоже можно опьянеть? Сейчас мне даже не хочется джина, только спать, спать… Завтра нужно быть в форме, в наилучшей форме, а сейчас — в постель…

Это серьезно. Это очень серьезно. Я иду предупредить полицию и, разумеется, сюда уже не вернусь. Но я не могу поступить иначе. Сейчас полдень, я у себя в комнате. Старуха возится в саду. Это просто катастрофа, которую я не могу объяснить.

Может быть, кто-то когда-нибудь это прочтет, поэтому я буду точной. Я проснулась еле-еле, с дикой головной болью, с заплывшими глазами и с тошнотой. Я встала и посмотрела вокруг: день был уже в самом разгаре! День — а ведь должно было быть только семь утра! В это время года в семь утра и солнца-то еще нет!

Я бросилась к двери: меня заперли, заперли! Но нет, дверь открылась. Открылась в спокойный, тихий, почти безмолвный дом — только снизу доносилось бормотание радиоприемника. Я чуть не кубарем скатилась по ступенькам и как безумная выбежала в холл: «Что случилось? Что происходит?» Старуха округлившимися глазами взглянула на меня, не выпуская из рук лейки: «С вами что-то не так, Дженни?» — «Где все остальные?» — «Вы прекрасно знаете, что они поехали в горы. Дженни, вы больны?» — «Но ведь я должна была поехать вместе с ними, и вы это знали!» Она отступила на шаг, и в ее глазах промелькнуло беспокойство. Немного воды из лейки пролилось на ковер. «Почему вы меня не разбудили? — завопила я. — Почему?» — «Видите ли, Дженни, вы сами оставили записку в кухне…» — «Что?! Я?»

Я шагнула к ней в своей залатанной ночной рубашке, с упавшими на глаза волосами. Она оперлась о стол. «Записка в кухне… Дженни, вам плохо?» Я побежала в кухню. На столе лежал листок бумаги. Белой бумаги. Я остановилась, глядя на него. Затем приблизилась. Протянула руку. Я видела, как тянется моя рука, и странно — она была совсем белой. На клочке бумаги было всего две строчки:

К концу недели я слишком устала и лучше подольше посплю. Извините. Надеюсь, вы хорошо повеселитесь.

Две строчки, написанные моим почерком.

На самом деле не совсем моим, но очень похожим. Я положила листок бумаги на стол и обернулась. «Извините, мэм», — пробормотала я, обращаясь к Старухе. Я вдруг тоже почувствовала себя старой. Поднялась наверх, вошла в ее комнату… «Когда ты прочтешь эти строчки, будет слишком поздно…» Сволочь, ублюдок! Я испытывала огромное желание заплакать, но сдерживалась — я не плакала даже тогда, когда меня бил отец. Я не плакала, когда мне сказали, что меня осудили на два года тюрьмы. Но сейчас мне ужасно хотелось плакать. Какое ужасное ощущение! Как я устала!

Звонит телефон. Мне страшно. Старуха снимает трубку. Я ничего не слышу. Мой желудок скручен в узел. Она кладет трубку. Зовет меня. Боже, только не это…

Шерон упала с обрыва. С двухсотметровой высоты.

Она мертва.

У меня подкосились ноги, и я упала. Но сейчас мне лучше, хотя я и чувствую себя совсем слабой. Они еще не вернулись, но скоро должны быть. Старуха заламывает руки и хнычет. Должно быть, она звонила в госпиталь, чтобы предупредить родителей Шерон. Не хотела бы я оказаться на ее месте. Это настоящая трагедия, у меня нет других слов.

Но я не позволю, чтобы так продолжалось и дальше. Я уезжаю, теперь уже точно. Шерон была славной девушкой, умной и отважной. Я решила, что ее смерть не должна остаться безнаказанной. И я не собираюсь вмешивать копов в свои дела. У меня свой счет к этому маленькому ублюдку, и я разберусь с ним без посторонней помощи. Раз и навсегда, да простит меня Бог.

Я перечитала написанное и была потрясена обуявшей меня жаждой мести. Мне нужно поразмыслить. Звонят в дверь. Это они. Слышны и другие голоса — должно быть, прибыли полицейские.

Я сделал это. Я это сделал! Она приблизилась к краю обрыва, чтобы взглянуть на городок сверху. Она каталась лучше всех нас и выбрала обледеневшую лыжню, идущую через лес. Сгустился туман, слава Боженьке, отличный туман — плотный, тяжелый, и, разумеется, мы все потеряли друг друга из виду.

Сделав разворот, она на мгновение остановилась, совсем близко к пропасти, и чуть наклонилась, чтобы полюбоваться прекрасным видом… Я бесшумно подъехал к ней — был слышен только шорох снежинок, летевших сквозь туман… Это был восхитительный миг. Я навсегда запомню белый снег, падающий с белого неба, и на его фоне — красный силуэт Шерон.

Она обернулась, увидела меня и, подняв палку, помахала ею в знак приветствия. Ее волосы, припорошенные снегом, взметнулись на ветру. Она улыбалась — улыбалась мне. Она была рада меня видеть.