Инверсии - Иэн Бэнкс

— И когда я теперь смогу снова фехтовать?

— Вы сможете фехтовать завтра, только осторожно. Боль подскажет вам, когда остановиться.

— Хорошо, — сказал король и похлопал доктора по плечу, отчего ей пришлось сделать шаг в сторону. Однако на лице у нее появилось выражение приятного удивления. Мне показалось, что на щеках вспыхнул румянец. — Хорошая работа, Восилл. — Он смерил ее взглядом. — Жаль, что вы не мужчина. Вы бы тоже могли научиться фехтовать, а?

— Вы правы, государь. — Доктор кивнула мне, и мы начали собирать ее врачебные инструменты.

Семейство больной девчонки обитало в двух грязных, вонючих комнатах под самой крышей тесного и обветшалого дома на Холмах. Когда мы добрались, улица превратилась в стремительный коричневатый поток.

Консьержка не заслуживала этого прозвания. То была жирная пьяная фурия, отвратительно пахнущая сборщица мзды, потребовавшая монетку под тем предлогом, что мы, придя с улицы, принесли много слякоти, а значит, добавили ей работы. Судя по состоянию коридора (или той его части, которая была видна в сумеречном свете единственного светильника), отцы города вполне могли взимать с нее плату за то, что грязь из коридора выносится на улицу, но доктор только пробормотала что-то под нос и полезла за кошельком. Тогда мегера потребовала монетку еще и за то, что она пропустит с нами наверх хромоножку. Я знал, что лучше помалкивать, а потому довольствовался тем, что просверлил жирную каргу гневным взглядом.

Узкая, скрипучая, шаткая лестница вела нас через букет зловоний. Я поочередно ощущал вонь сточной канавы, навоза, немытых человеческих тел, гнилой пищи, отвратительных кухонных запахов. Этой мешанине сопутствовали шумы — оглушительные завывания ветра снаружи, детский плач, казалось доносившийся из всех комнат, крики, проклятия; а из-за одной полуразбитой двери доносились глухие удары, служившие, видимо, доводами в споре. К этому примешивался жуткий вой скотины, привязанной во дворе.

Одетые в тряпье дети носились перед нами по лестнице, крича и визжа, как животные. Люди, сгрудившись на переполненных и плохо освещенных лестничных площадках каждого этажа, разглядывали нас, отпускали замечания по поводу докторского плаща и содержания ее большого черного саквояжа. Пока мы шли, я прижимал ко рту платок, жалея, что не надушил его перед уходом.

Наконец мы добрались до последнего пролета, где ступени казались еще более шаткими: я готов поклясться, что верхняя часть этой мусорной кучи просто-таки раскачивалась на ветру. И уж конечно, меня мутило, и голова кружилась.

В двух тесных, набитых людьми комнатах, куда мы поднялись, летом, наверное, стояла страшная жара, а зимой — не менее страшный холод. В первой комнате гулял ветер, с воем проникая сквозь два маленьких окошка. Там, видимо, никогда не было замазки — одна рама со ставнями. От ставней давно уже ничего не осталось, скорее всего, их сожгли в холодную зиму, а хлипкие створки рамы не сдерживали ни ветра, ни дождя.

В комнате теснилось десять или больше человек — от младенцев, которых держали на руках, до древних стариков: все они лежали на полу или на нарах. Пустыми глазами они смотрели, как мы вместе с хромоножкой, приведшей нас на эту помойку, быстро прошли в следующую комнату, отделенную дырявой занавеской. За спиной у нас переговаривались люди, сипло и шепеляво, — эти звуки могли быть как местным диалектом, так и иностранным языком.

В этом помещении было темнее, и, хотя ставни отсутствовали и здесь, к раме тут были приколочены плащи и куртки, раздуваясь от ветра. Дождевые капли просачивались сквозь ткань и струйками стекали по подоконнику на пол, где собирались лужи.

Пол был неровный и какой-то покатый. Мы находились на этаже, пристроенном к уже существовавшему дешевому жилью домовладельцами и обитателями, которые экономию ставят выше безопасности. Из-за стен доносились глухие постанывания, а откуда-то сверху — резкий скрип и треск. С провисшего потолка в нескольких местах на грязный, покрытый соломой пол капала вода.

Плотная растрепанная женщина в отвратительно грязном платье встретила доктора громкими причитаниями, воплями и хриплыми иностранными словами. Она провела ее мимо массы темных, дурно пахнущих тел к низкой кровати в дальнем конце комнаты под наклоненной стеной, где сквозь обваливающуюся штукатурку зияли планки. Что-то побежало по стене и исчезло в длинной трещине под потолком.

— Давно это с ней? — Доктор склонилась у лампы перед кроватью, открывая саквояж.

Я подошел поближе и увидел лежащую там худую девочку в лохмотьях: лицо серое, темные волосы прилипли ко лбу, под трепещущими, подрагивающими веками пучатся глаза. Все ее тело сотрясалось на кровати, голова дергалась, а мышцы шеи время от времени спазматически напрягались.

— Ох не знаю, — застонала встретившая доктора женщина в грязном платье, от которой, помимо вони немытого тела, исходил приторный запах болезни. Женщина тяжело опустилась на драную соломенную подушку у кровати, отчего та расползлась еще больше. Отодвинув локтями собравшихся вокруг людей, она обхватила голову руками. Доктор тем временем пощупала лоб ребенка и приоткрыла одно веко. — Может, целый день, доктор, не знаю.

— Три дня, — сказала худенькая девочка. Она стояла рядом с изголовьем кровати, обхватив руками тоненькую талию хромоножки.

Доктор посмотрела на нее.

— Ты кто?…

— Ановир, — ответила девочка. Она кивнула на больную, которая выглядела чуть старше. — Зи — моя сестренка.

— Нет-нет, не три дня. Ах, моя бедная маленькая девочка, — сказала женщина на соломенной подушке — она раскачивалась назад-вперед и мотала головой, не поднимая глаз. — Нет-нет-нет.

— Мы хотели послать за вами раньше, — сказала Ановир, переводя взгляд с растрепанной женщины на испуганное лицо хромоножки, которую она обнимала, а та обнимала ее, — но…

— Ах, нет-нет-нет, — стенала толстуха из-под прижатых к лицу ладоней.

Некоторые дети перешептывались на том языке, который мы слышали в первой комнате. Женщина провела своими толстыми пальцами по всклокоченным волосам.

— Ановир, — мягким голосом сказала доктор девочке, обнимавшей хромоножку. — Можешь ты взять кого-нибудь из своих братьев и сестер, быстренько добежать до гавани и найти торговца льдом? Принеси мне льда. Не обязательно в красивых ровных плитках. Ломаный меня устроит даже больше. Вот. — Доктор вытащила из кошелька несколько монеток. — Кто хочет пойти? — спросила она, оглядывая множество печальных, по большей части юных лиц.

Быстро отобрали нескольких человек, и доктор вручила каждому по монетке. Мне показалось, что это многовато за лед в такое время года, но доктор в таких делах совершенно неопытна.