Поцелуй шелки - Тессония Одетт

нем фотография мужчины с редеющими волосами и улыбкой, которая больше похожа на гримасу. Кажется, глаза с этого черно-белого портрета смотрят прямо на меня. Надпись гласит: «Кто хочет выйти замуж за брата Биллиуса? Приз: вечное спасение и пятьсот цитриновых фишек. Первый этап конкурса…» За этим следует несколько дат, которые были перечеркнуты и обновлены, самая последняя в списке – сегодняшняя.

Я приподнимаю бровь, не в силах понять, шутка это или действительно правда. Пятьсот фишек – приличное состояние, учитывая, что одна равняется десяти маркам. Но ради этого выйти замуж за мужчину, изображенного на портрете?

– Если уж собралась это делать, поторопись, – говорит Подаксис.

Его голос вновь напоминает мне о срочности дела, из-за которого я оказалась здесь. Не раздумывая ни секунды, я поднимаюсь по ступенькам к входной двери церкви, высоко поднимаю воротник пальто и низко надвигаю кепку. Прислушавшись, понимаю, что изнутри здания не доносится и шороха, что, скорее всего, вполне логично для религиозного учреждения далеко за полночь. Я поднимаю кулак, чтобы постучать, но останавливаюсь. Возможно, следует просто зайти внутрь? Понятия не имею, как следует вести себя в церкви. Я никогда раньше не заходила ни в одну из них.

Сделав глубокий вдох, я решаюсь постучать. Когда никто не отвечает, стучу снова. Наконец, дверь открывает мужчина средних лет, такой же невысокий, как и я, усатый, с седеющими светлыми волосами до плеч и с глубокими морщинами вокруг глаз.

Он одет в черную, украшенную золотой вышивкой на шее и рукавах мантию. На правой стороне его головного убора вышита эмблема святого Лазаро: пара скрещенных над пламенем мечей. Совсем не так я представляла себе церковного священника. Уж точно не с изящными золотыми обручами, которые он носит в ушах. Украшения создают лишь намек на яркость, из-за чего этот человек кажется вполне подходящим для Люменаса… но не для церкви. Разве церковь не синоним скромности? Полагаю, что Церковь Волнообразного Удовольствия опровергла бы это предположение. Кивнув, мужчина отходит в сторону и взмахом руки приглашает меня войти. За его спиной я вижу темный вестибюль, ведущий в тускло освещенную комнату, вдоль которой стоят ряды пустых скамей.

– Приветствую, – говорит священник тихим голосом, словно боится спугнуть меня. – Я отец Виктор. Добро пожаловать в церковь Святого Лазаро. Мы всегда открыты для молитвы.

– Я пришла не для молитвы, – говорю я, опустив голову и тоже понизив голос.

– Значит, ты пришла на конкурс невест? Он был… отложен. Завтра мы…

– Нет, – перебиваю я, быстро взглянув на священника, прежде чем снова опустить голову. Подготавливаясь к тому, чтобы объяснить цель своего визита, я чувствую, как мое тело сотрясает дрожь. От осознания того, что мои дальнейшие слова могут сделать из меня еще большего преступника, чем уже есть, мое горло горит. Воровство ради выживания – это одно, а предоставлять убежище тому, кого незаконно сопроводила на берег…

Я глубоко вдыхаю и выкладываю все, пока не передумала.

– На мысе Вега находится человек, ищущий убежища в церкви Святого Лазаро.

Священник хмурится и несколько раз моргает, глядя на меня.

– Прошу прощения?

– Он на берегу. Мужчина, что едва не утонул. Не знаю, жив ли он теперь. Он точно человек…

– Как…

Прежде чем он успевает спросить что-то еще, я отворачиваюсь и бегу вниз по лестнице. Я ожидаю, что он погонится за мной, попросит подробностей, но когда отваживаюсь оглянуться, священник все еще смотрит мне вслед со ступеней церкви. Мой желудок сжимается, когда меня захлестывает облегчение. Я сделала это, передала сообщение. Я дала тому моряку еще один шанс выжить. Поступила правильно. Сделала все, что могла.

Я повторяю это про себя, пока направляюсь к «Прозе стервятника» и после, когда бесшумно проскальзываю через заднюю дверь. За кулисами тихо, вокруг ни души. Интересно, остальные все еще гуляют с Мартином в «Медовом домике» или уже вернулись и легли спать? Эта мысль всего лишь мимолетно проскальзывает в моей голове, когда разум снова и снова возвращается к человеку, которого я оставила на берегу. Несмотря на все попытки уверить саму себя, что сделала правильный выбор, я не могу бороться с тревожной смесью страха и гордости, бурлящей во мне.

Когда я добираюсь до тихого уединения своей крошечной комнаты, то почти падаю рядом со своей кроватью. На ощупь, в темноте, я лезу под матрас, пока пальцы не натыкаются на гладкий мех. Я вытягиваю тюленью шкуру и накрываюсь ею, как одеялом. Закрыв глаза, наслаждаюсь теплом, что она дарит, но сопротивляюсь желанию надеть ее. Я не позволяла себе превращаться в тюленя с тех пор, как покинула дом, но всегда держала свою шкуру под рукой. В безопасном и скрытом месте. Эта шкура – самое неоспоримое доказательство того, кто я есть на самом деле, поэтому нельзя допустить, чтобы кто-нибудь нашел ее.

Тем не менее я также не могу полностью забыть про нее. Она часть меня. Все, что осталось от моего детства.

Подаксис забирается ко мне на колени, и я ожидаю, что он отчитает меня за проявленное сегодня безрассудство, но мой друг ничего не говорит. Должно быть, он чувствует, что я и сама прекрасно осознаю, как сильно рисковала.

Все в порядке. Я в порядке. Ничего не изменилось. Никто не узнает о том, что произошло. Я нарушаю закон каждый день, так что сегодня ничем не отличается от вчера.

Кстати, о нарушении закона…

Я снимаю кепку и провожу руками по своим все еще влажным волосам. Мое сердце замирает, когда пальцы так ничего и не нащупывают. Было слишком наивно полагать, что мой драгоценный гребень в форме ракушки останется на месте. Скорее всего, его поглотил океан.

По крайней мере, вилка все еще лежит в кармане моего пальто.

– Я действительно хотела этот гребень, – говорю я вслух.

Подаксис вздыхает.

– Вместо этого ты помогла беглецу получить убежище в церкви с дурной репутацией.

– Беглец – слишком громко сказано, – замечаю я. – Кто знает, может, он просто нуждался в месте, где мог бы восстановить силы. В чем-то более привлекательном, чем тюремная камера?

Хотя я говорю это только для того, чтобы поспорить с Подаксисом, произнесенные слова снимают часть груза с моих плеч. Что, если так и есть? Что, если я все это время слишком остро реагировала? Что, если он житель острова или просто сбившийся с курса моряк, у которого нет никаких плохих намерений по отношению к моей родине? Кто захочет проходить через такой трудный судебный процесс после травмы, полученной в результате кораблекрушения?

Подаксис открывает рот. Уверена, он умирает от желания вразумить меня. Я бросаю на друга многозначительный взгляд, и он издает протяжный стон, после которого