История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1 - Джованни Казанова

Благодаря тому, что доктор Гоцци разрешил мне выходить самостоятельно, я познал многие истины, которые до этого времени не только мне не были известны, но я даже не предполагал их существование. При моем появлении наиболее опытные завладели мной и прощупали меня. Найдя меня новичком во всем, они вознамерились просветить меня, столкнув со всех опор. Они заставили меня играть, и после того, как я проиграл те немногие деньги, что у меня были, они заставили меня проигрывать на слово, и они научили меня творить плохие дела, чтобы расплатиться. Я начал учиться этим вещам и нажил неприятности. Я научился не доверять всем тем, кто лжет в лицо, и тем более не полагаться на любые предложения тех, кто льстит. Я научился жить с теми, кто ищет ссоры, узнал, когда нужно покинуть компанию, либо окажешься в любой момент на краю пропасти. Что касается продажных женщин, я не попал в их сети, потому что не видел среди них ни одной такой красивой, как Беттина, но не мог защититься от желания такого рода славы, происходящего от смелости, в сущности являющейся пренебрежением к жизни. Студенты Падуи пользовались в те времена большими привилегиями. Это были злоупотребления, которые для старших сословий считаются законными: таков примитивный характер почти всех привилегий. Они отличаются от прерогатив. Дело в том, что студенты, чтобы утвердить свои привилегии, шли на преступления. Виновные не подвергались строгому наказанию, потому что не в интересах государства было уменьшать суровостью наказания приток учеников, которые съезжались в этот известный университет со всей Европы. Правилом венецианского правительства было платить очень большое жалованье знаменитым учителям, и давать жить тем, кто приезжал, чтобы слушать их уроки в условиях наибольшей свободы. Студенты зависели только от своего начальника, называемого Синдик. Это был дворянин-иностранец, который должен был представлять государство и отвечать перед правительством за поведение учеников. Он должен был привлекать их к ответственности за нарушение законов, и студенты подчинялись его приговорам, потому что, когда они были, по-видимому, правы, он их защищал. Они не желали, например, терпеть, чтобы местные служащие заглядывали в их почту, и обычные сбиры не смели арестовывать студента; они носили любое оружие, которое им хотелось, запрещенное для других, они обманывали безнаказанно дочерей в семьях, которых их родственники не держали взаперти; они часто нарушали общественное спокойствие ночными безобразиями; это была необузданная молодежь, которая хотела только тешить свои капризы, веселиться и смеяться. В те дни случилось однажды, что сбир вошел в кафе, где находились два студента. Один из них велел ему выйти, сбир этим пренебрег, студент выстрелил в него из пистолета и промахнулся, но сбир дал отпор и ранил студента, а после убежал. Студенты собрались на Бо и направились, разделившись на несколько отрядов, разыскивать сбиров, чтобы отомстить за полученное оскорбление, растерзав их; но при столкновении два студента остались мертвыми. Вся толпа студентов объединилась, и они поклялись не складывать оружия, пока не останется больше сбиров в Падуе. Правительство вмешалось, и Синдика обязали заставить студентов сложить оружие, после получения ими удовлетворения, потому что сбиры были неправы. Сбир, который ранил студента, был повешен, и мир был заключен, но в течение восьми дней, пока не установили этот мир, все студенты из Падуи разделились на патрули, и я, не желая быть менее смелым, чем другие, поступил так же, как советовал мне доктор. Вооружившись пистолетами и карабином, я ходил каждый день с моими компаньонами искать врага. Я был весьма огорчен, что компания, в которую я входил, ни разу не встретила ни одного сбира. Доктор по окончании этой войны насмехался надо мной, но Беттина восхищалась моей смелостью.

На этом новом отрезке жизни, не желая казаться менее богатым, чем мои новые друзья, я позволил себе расходы, которые не мог поддерживать. Я продал или обменял все, что имел, и влез в долги, которые не мог оплатить. Это были мои первые огорчения, и самые мучительные, из тех, что мог бы перенести молодой человек. Я написал моей дорогой бабушке, прося ее о помощи, но вместо того, чтобы ее мне направить, она приехала сама в Падую, чтобы поблагодарить доктора Гоцци, и взяла Беттину и меня с собой в Венецию 1 октября 1739 года.

Доктор в момент моего отъезда подарил мне, роняя слезы, самое дорогое. Он надел мне на шею образок, я уже не помню какого, святого, который, возможно, до сих пор был бы со мной, если бы он не был из золота. Чудом, которое он сотворил, явилось то, что он послужил мне для удовлетворения одной из моих насущных потребностей. Всякий раз, когда я возвращался в Падую, чтобы завершить свою учебу по праву, я останавливался у него, но всегда с сожалением видел около Беттины этого мерзавца, который должен был на ней жениться, и который ее, как мне казалось, не был достоин. Я был огорчен, что не смог ее сберечь. Это было предубеждение, но мне не удалось его разрушить.

Глава IV

Патриарх Венеции дает мне мелкие заказы. Мое знакомство с сенатором Малипьеро, с Терезой Имер, с племянницей кюре, с мадам Орио, с Нанеттой и Мартон, с Кавамаччи, я становлюсь проповедником. Мое приключение в Пасеан с Люси. Рандеву втроем.

«Он приехал из Падуи, где обучался в университете», — заявляли обо мне обычно повсюду, и эта формула, будучи произнесенной, привлекала ко мне внимание равных мне по возрасту и положению, похвалы отцов семейства и ласки старых женщин, многие из которых, не будучи старыми, хотели сойти за таковых, чтобы иметь законное право меня целовать. Кюре прихода Сан-Самуэле по имени Тоселло, приписав меня к своей церкви, представил монсеньору Корреру, патриарху Венеции, который тонзуровал меня, а спустя четыре месяца, по особой милости, даровал мне сразу четыре младших ранга клира. Моя бабушка была утешена сверх меры. Прежде всего, мне нашли хороших учителей, чтобы продолжить учебу, и г-н Баффо выбрал аббата Чиаво, чтобы тот учил меня писать чисто на итальянском языке и, особенно, изучить язык поэзии, к которому решительно у меня имелись наклонности. Я нашел себе отличное жилье, вместе с братом Франсуа, который начал изучать театральную архитектуру. Моя сестра и мой младший брат, родившийся после смерти отца, жили с бабушкой в другом доме, принадлежавшем ей, и где она хотела умереть, потому что ее муж умер там же. Квартира, где я жил, была та самая, где я потерял моего отца, потому что моя мать продолжала платить за нее, квартира была большая и очень хорошо меблирована.

Хотя аббат де Гримани должен был быть моим главным покровителем, я видел его крайне редко. Я был отдан под покровительство г-на де Малипьеро, которому отец Тоселло меня представил. Это был сенатор, который, будучи в возрасте семидесяти лет и не желая более вмешиваться в государственные дела, вел счастливую жизнь в своем дворце, хорошо кушал и устраивал каждый вечер встречи в очень избранном кругу, с дамами свободных взглядов и мыслящими мужчинами, бывшими в курсе всего, что происходило нового в городе. Этот старый сеньор был холост и богат, но три или четыре раза в год испытывал весьма болезненные приступы подагры, после которых каждый раз оказывался хромым то на одну, то на другую конечность, так, что становился полным калекой. Только голова, легкие и желудок у него оставались в порядке. Он был красив, гурман, лакомка, у него был тонкий ум, большое знание света, красноречие венецианца и проницательность, оставшаяся у сенатора, ушедшего в отставку после сорока лет управления республикой, и он перестал добиваться внимания прекрасного пола лишь теперь, имея в прошлом двадцать любовниц и отвергнув претензии каждой из них на звание самой любимой. Этот человек, почти калека, не казался таким, когда сидел, когда говорил, и когда был за столом. Он ел только один раз в день и в одиночку, потому что, не имея зубов, тратил на еду двойное время, по сравнению с другим сотрапезником, и не хотел ни торопиться, из любезности по отношению к своим гостям, ни видеть их вынужденными ждать, как он прожует своими деснами то, что хотел проглотить. По одной этой причине он принужден был есть в одиночку, что очень огорчало его превосходного повара.

Первый раз, когда кюре оказал мне честь представить Его Превосходительству, я очень уважительно этому воспротивился, назвав причину, которую каждый нашел бы не стоящей внимания. Я сказал, что он должен приглашать к своему столу только тех, кто, по своей природе, ест за двоих.

— Как найти таких?

— Дело деликатное. Ваше Превосходительство должны испытать сотрапезников, и после того, как нашли их отвечающими вашим желаниям, суметь их сохранить, не сообщая им причины, потому что нет в мире ни одного воспитанного человека, который хотел бы, чтобы о нем говорили, что он имеет честь обедать с Вашим Превосходительством потому лишь, что ест в два раза больше других.