Святы и прокляты - Юлия Андреева

– Наш благородный тюремщик ночью проглядел листки и знал, что сегодня мы можем подойти вплотную к самой личности императора, – догадался трубадур. – Так что эта характеристика юного короля пришлась ко двору, – он вышел на середину и поклонился на все четыре стороны. – Уверен, что старый Спрут наблюдает за нами через какую-нибудь незаметную щелку, – пояснил трубадур свои действия остальным.

При слове «Спрут» Рудольфио подавился довольным смешком.

– Впрочем, я уже говорил, что не намерен более оставаться без еды, а посему вношу свою лепту в сегодняшнюю порцию историй о Фридрихе. – Вальтер сделал паузу, дожидаясь, покуда Константин отточит свое перо. – Итак, Папа поддерживал претензии Фридриха относительно его сицилийского наследства и при этом не желал видеть его на престоле римского императора, так как полагал, что нельзя сосредоточивать так много власти в руках одного человека. Таким образом, в Германии правили регенты Марквард фон Анвейлер[48] (названный Папой в своем письме[49] к Совету «врагом Бога и церкви») и Вильгельм Каппароне[50]. А на материковой части Сицилии Дипольд фон Швайнспойнт[51] боролся против полководца Папы, графа Готье де Бриенна[52] и канцлера Вальтера фон Пальяра.

Впрочем, на Маркварда точили зубы и сторонники Фридриха, которого тот величал в лучшем случае «не имеющим права на престол». Скинув Фридриха, Марквард рассчитывал занять сицилийский трон сам. Поэтому в январе 1199 года он изгнал войска Папы из города Сан-Германо, после чего неожиданно метнулся на Сицилию, где закрылся в городе Палермо.

Папа послал свои войска, которые разбили воинские силы Маркварда близ Монреаля и затем нанесли удар при Таормине. Папа был готов добить поднявшегося на него смутьяна, но неожиданно «божье» войско начала подкашивать эпидемия чумы, и Иннокентий счел за благо вернуть войска в Южную Италию.

Все эти победы осуществил папский ленник канцлер Вальтер фон Пальяра, но тут произошло то, что пошатнуло позиции канцлера. Прошел слух о том, будто Папа собирается передать сицилийский трон графу Готье де Бриенну, женатому на одной из дочерей короля Танкреда. Канцлер понимал, что пока королем остается несмышленый мальчишка, он сам сможет спокойно управлять королевством обеих Сицилий, стоя за троном. Что же до перспектив увидеть на этом самом троне своевольного де Бриенна, которому не нужен ни советник, ни тем более управляющий его делами… Это не могло устроить канцлера, потому он ввел своего брата, графа Джентиле Манупелло в семейную коллегию, куда вскоре был приглашен и враг Папы Марквард фон Анвейлер. Вместе они отправились бить Готье де Бриенна.

На время похода канцлер передал своему брату Джентиле столичный город Палермо, куда был доставлен и Фридрих. Юный король наконец-то оказался в своих владениях. Но в каком статусе?!

– Простите, благородный Рудольфио, но по дороге вы говорили, что Джентиле Манупелло – отец нашего хозяина? – встрепенулась Анна.

– И подтверждаю это! – Рудольфио пожал плечами. – Хозяин – единственный его сын и наследник.

– Простите, я просто… – Анна густо покраснела.

– Просто услышала знакомое имя, – помог ей Рудольфио.

Фогельвейде продолжил:

– …На этот раз удача не улыбнулась воинству канцлера, несмотря даже на поддержку Маркварда. Готье де Бриенн разбил их. Так Пальяра заработал свое первое отлучение от церкви с конфискацией всех владений, а бежавший с поле боя Марквард развернул войска и неожиданно для всех осадил родное Палермо.

Узнав о предательстве вчерашнего союзника, Джентиле срочно перевез юного короля в крепость Кастелло-а-Маре, что возвышается над портом Палермо. После чего бежал оттуда, предоставив Маркварду захватить беззащитного и безоружного юношу.

– Да. Все воистину так. Я был там с Фридрихом и свидетельствую как перед Господом, что трус Джентиле, пусть он хоть трижды отец нашего хозяина, предал нас. Впрочем, официально это звучало как «поехал за необходимым при осаде провиантом», – приосанился Вольфганг Франц. – Мы, мальчишки из свиты Фридриха, украшающие свою одежду сделанными из шелка бабочками-крапивницами, пытались оборонять стены, но нас заперли в комнатах, отведенных под королевские покои, и выпустили лишь когда ворвавшийся в крепость Марквард потребовал предъявить ему живого короля.

Решив, что Фридриха хотят убить, я вышел к предателю, заявив, что король – это я. Слуги и учителя Фридриха поддержали бы обман. Марквард знал лишь, что король юн и невысок ростом. На всякий случай, я нацепил на голову шляпу, полагая, что вряд ли предатель не слышал о том, что король рыжий. Но Фридрих запретил мне жертвовать собой и возмущенно выскочил вперед.

– Второе письмо, переданное хозяином нашего замка Константину, как раз повествует о тех событиях, – помахал листком довольный наличием подобного свидетельства Фогельвейде. – Написал его архиепископ Рейнальд Капуанский – родственник канцлера фон Пальяра и его трусливого братика, и адресовано оно к Папе Иннокентию III: «Горе мне! В понедельник 5 ноября сего года посол от Вильгельма Францизиуса из города Палермо прибыл в ту местность, где я живу, с чрезвычайно печальной и достоверной вестью – придворный кастелян фон Аккарино и его соратники выдали Маркварду короля, дворец и упомянутого Вильгельма Францизиуса, учителя короля, в третьем часу дня»…

При упоминании имени Вильгельма Францизиуса все как по команде уставились на оруженосца, а тот вдруг покраснел до ушей, моментально отвернувшись и сделав вид, будто заинтересовался своими старыми сапогами. Во всяком случае, он принялся придирчиво осматривать загнутые голенища, отряхивая с них невесть откуда взявшуюся пыль.

– …«Когда мальчика предали неверные охранники, заслуживающие всяческих проклятий, – продолжил трубадур, – он, юный король, увидев свое неизбежное заключение, заплакал, но сумел защитить сам себя. Мальчик не мог не выказать рыцарям свое королевское достоинство и прыгнул навстречу обидчикам, попытавшись схватить за руку того, кто посягнул на него – помазанника Божия. Затем он расстегнул королевскую мантию и, преисполненный боли, разодрал одежды, расцарапав свою нежную плоть».

Стало быть, тринадцатилетний король сначала заплакал, а затем бросился на врагов?

– А что еще он мог сделать? – пожал плечами взволнованный донельзя оруженосец. – Каждый может заплакать от обиды, что не помешало ему, однако, собраться и принять бой… И совсем незачем было моему дядечке описывать короля в минуту понятной слабости. Все грамотеи на один подлый манер скроены – хлебом их не корми, дай поглумиться! Эх, жалко, в тот момент меня уже крепко держали два неулыбчивых парня!.. Впрочем, в отличие от короля меня бы зарезали, окажи я сопротивление.

– Всем королям, и далеким и близким,В княжествах, царствах, на всем белом светеВаш венценосный собрат Сицилийский,Фридрих Второй посылает приветы.

Сын венценосца, наследник короны,Вскормленный матерью-императрицей,Жил сиротою, отторгнут от трона,Жил и не помнил родные лица.

Воду и хлеб отмеряли мне скудно,Вовсе отняв королевскую волю.Было мне горько и было мне трудно.Жить и просить – незавидная доля.

И окруженный толпой иностранцев,Вижу, считаю, повергнуть не в силахВарваров, галлов и подлых тосканцев,И сицилийцев, и немцев постылых…Именем правды, именем БогаИменем Родины, именем Рая —Братья во троне, дайте подмогу!Я заклинаю, я умоляю![53]

Эту песню написал юный Фридрих, ее удалось передать на волю и горестные строки понеслись по всему миру, к подножию тронов и к престолу Его Святейшества, – слабо улыбнулся трубадур, точно вслушиваясь в далекую музыку. – Не правда ли, прекрасная?..

Меж тем живущему в застенках, Фридриху исполнилось 14 лет, и на Рождество он получил письмо от Папы, в котором тот милостиво отпускал его из-под опеки.

– Помню, Фридрих стоял тогда как громом пораженный, не понимая, что сие могло бы значить. Он все еще был пленником. Одна цепь упала, но что значит одна цепь, когда вокруг тебя каменный мешок и нет ни малейшего способа бежать? Не означает ли это, что теперь он целиком и полностью предоставлен сам себе и должен самостоятельно выкарабкиваться из сложившейся ситуации? Что церковь в лице Папы отворачивается от него, и Иннокентий, подобно Понтию Пилату, умывает руки? – Вольфганг Франц вздохнул. – Нет, нас не посадили в подвал с крысами, не заперли в высокой башне! Мы так и жили в замке, из которого не могли выйти. День за днем одни и те же опостылевшие комнаты. В определенное время – трапеза, в определенное – уроки. Мы изнывали без свежего воздуха и возможности убраться куда подальше. Наедине мы строили планы кровожадной мести, соревнуясь в изобретении пыток, но…