Дно разума - Сергей Атеев

Кучка отобранных талеров понемногу росла. Еще были выбраны Бавария, Тироль и Вюртемберг. Последняя за свои размеры.

– Два талера, – прокомментировал Добрынин.

«Что я делаю?! – мысленно ужасался Вова. – И почему он меня не остановит?!» Он прекрасно понимал: один этот громадный Вюртемберг стоит гораздо дороже его дырявой монетки, но жадность и безнаказанность возобладали. К кучке, уже весьма солидной, прибавились Испания, Венеция и Брабант.

– А теперь хотелось бы что-нибудь русское, – нагло заявил Пушкарев. – Петра Первого, например.

Он получил два прекрасных рубля 1721-го и 1724 годов, прихватил еще и Екатерину Первую с растрепанной прической, и только тут нашел в себе силы остановиться. Мартын Мартынович сидел с застывшим лицом. Глаза его сверкали стеклянным блеском.

– Кажется, все, – сообщил Вова.

Он аккуратно записал в блокнот названия своих новых приобретений и поднялся. Мальчик понимал: пожелай он, Добрынин отдаст ему весь свой ящик, но совесть все-таки возобладала. Вова растолкал по сразу же отвисшим карманам свои новые приобретения, затянул ремень потуже и покинул логово гостеприимного Мартына Мартыновича. Душа его пела.

После ухода мальчика Добрынин некоторое время продолжал сидеть за столом, обхватив голову руками и тупо уставясь на лежащую перед ним дырявую монету. Потом он глухо зарыдал.

– Что с тобой, Мартыша? – всполошилась прибежавшая на жалобные стенания жена.

– Пошла прочь, дура! – заорал обычно невозмутимый Добрынин и швырнул в нее дырявой монетой.

Он никак не мог понять: что же произошло? Как он, съевший собаку на обмане малолетних несмышленышей, мог вывалить этому сопляку количество, раз в пятьдесят превышающее по стоимости несчастную дребедень, которую даже монетой-то считать нельзя. Почему такое случилось?

– Не иначе гипноз, – вслух произнес он. – Мальчишка загипнотизировал меня. И все же, все же…

Он порыскал глазами по полу, нашел дырявый кругляш, подобрал его и вновь положил на бархат. Любопытство взяло верх над тяжестью потери. Он стал разглядывать надписи. Над звездой шло следующее изречение:

Ego te intus et in cute novi

.

[1]

«Ego», кажется, значит «я». «Te» – тебя. Я тебя… А дальше? Придется идти в библиотеку. Стоп! Похоже, над лучами звезды можно различить какие-то знаки. Лупа слишком слабая. Нужна как у часовщиков».

Мартын Мартынович порылся в ящике стола и извлек обруч с увеличительным стеклом. Он надел его на лоб и вгляделся. Внизу, под звездой, тоже было выбито латинское слово:

Exequatur.

[2]

– «Экзекуатур», – вслух произнес Мартын Мартынович. – Экзекуатур, экзекуатур…

Слово явно что-то напоминало. Конечно же, экзекуция! Именно, экзекуция. Наказание! Он сейчас и подвергся такому наказанию. За что? Ну конечно же! За многочисленные обманы. Ведь он беззастенчиво дурил ребятишек. И ради чего? Ради наживы, которую и наживой-то считать нельзя.

Мартын Мартынович обвел глазами комнату. Он увидел голый, крашенный суриком пол, убогий шкаф, который давным-давно следовало бы выбросить, древний диван, обитый потрескавшимся дерматином, матерчатый абажур под потолком. Убожество!

Все его заработки, а теперь пенсия, уходят на приобретение монет. А в квартире шаром покати! А ведь если продать хотя бы половину коллекции, можно прожить остаток отпущенных ему дней, ни в чем себе не отказывая.

Размышляя подобным образом, Мартын Мартынович уставился через окуляр на поверхность монеты. Вначале он увидел только многочисленные царапины и щербины, ему показалось, будто он видит едва заметные значки, процарапанные над вершинами лучей звезды. Он присмотрелся. Так и есть. Буквы! Даже не буквы, а нечто похожее на руны. Но, несомненно, латинский шрифт. Кажется, «n»… Дальше «а». Потом «т»… Или это крестик? Нет, все-таки «т». Только перекладина не на самом верху, а чуть ниже. Дальше опять «а». В этом нет сомнения. Теперь следующая литера. Напоминает стилизованную молнию. Такие значки имелись на петлицах эсэсовцев – «SS»! Мартын Мартынович пережил оккупацию и хорошо помнил их щеголеватую черную униформу! Следовательно, это «s».

Что получилось? «Natas». Что это за «natas» такой? Опять латынь? Жаль, что под рукой нет словаря. «Natas»… А может, вовсе и не «natas»? Ведь он не знает, с какого луча начинается слово. Логично предположить, что с верхнего. Тогда никакой не «natas», а «satan». «Satan»!.. Сатана!

4

Слухи и домыслы о событиях, произошедших в доме № 2 по улице Красных Галстуков, довольно быстро распространились по окрестностям. Достигли они и ушей Сергея Александровича Севастьянова – профессора местного педагогического института, который, кстати, находился неподалеку.

Нужно заметить, Сергей Александрович весьма интересовался подобными вещами. Да что там интересовался! Лучше сказать: увлекался до самозабвения. Дело в том, что кандидат наук Севастьянов преподавал на физико-математическом факультете и был сугубым материалистом, членом партии и ни в какую чертовщину не верил, однако, как и у многих людей науки, у него имелся свой пунктик – всякого рода таинственные события он стремился объяснить исключительно с рациональной стороны, то есть либо проявлениями природных сил, либо намеренными действиями человека. Сергей Александрович являлся деятельнейшим членом общества «Знание», читал лекции, занимался общественной деятельностью и был на хорошем счету в горкоме партии. Кстати сказать, будучи активным безбожником, он вел серьезную антирелигиозную пропаганду и, если так можно выразиться, «нес в темные массы свечу знаний».

Приведем наиболее яркий пример его богоборческой деятельности. А случилось все так. Неподалеку от Соцгорода, на Правом берегу, располагались остатки казачьей станицы. Станица называлась Железной, как и гора, напротив которой она находилась. Некогда Железная, заложенная в эпоху Елизаветы Петровны и пережившая пугачевский бунт и Гражданскую войну, была большой и шумной, гремела в округе своими ярмарками, но к началу тридцатых годов стала невольной жертвой индустриализации. Громадному заводу и строившемуся при нем городу требовалась вода. Много воды! Реку, на берегу которой стояла Железная, перегородили двумя плотинами. Участь станицы оказалась незавидной. В результате затопления она на три четверти ушла под воду. Понятное дело, часть домов была перенесена на Левый берег, часть раскатана и поднята выше, но станица, незыблемо просуществовавшая почти двести лет, в одночасье превратилась даже не в поселок, а в захудалую деревеньку. И название у нее изменилось. Ее стали пренебрежительно именовать Старой Железкой. Положение дел несколько поправило строительство в Старой Железке психиатрической больницы. Отдельные жители бывшей станицы, особенно представительницы женской части ее населения, стали нянечками, санитарками, а некоторые и сестрами. Больница поддержала умирающий поселок, вдохнула в него новую жизнь, пускай и «с сумасшедшинкой», но все-таки жизнь.