Александр II. Воспоминания - Юрьевская Екатерина

Но время шло. Наступило разочарование. Реформы не внесли никаких улучшений в работу административного аппарата; затруднения постоянно возрастали; злоупотребления не только не прекратились, но даже увеличились, облекаясь в новые формы.

Утомленный и опечаленный этой бесконечной напрасной борьбой, ни разу не испытавший радости и утешения хоть какого-нибудь успеха, царь начал мало-помалу сгибаться под тяжестью бесплодных усилий. Безнадежный скептицизм ослаблял его слишком восприимчивую душу. Вскоре он утратил всякую веру в свой народ.

Одновременно с этим реакционная партия усиливалась. Защитники ортодоксального абсолютизма, во главе которых стоял наследник престола великий князь Александр Александрович, собирались обычно в Аничковом дворце, ставшем их «главной квартирой». Там, не задумываясь, утверждали, что политика реформ это отрицание самого царизма и ведет Россию к гибели. Они говорили, что такая политика не менее святотатственна, чем гибельна, так как император разрушает собственными руками ту верховную власть, которая дана ему от Бога.

По каждому поводу представители реакционной группы повторяли слова Николая I: «Уступив первым требованиям французской революции, Людовик XVI изменил своему священнейшему долгу. И Бог покарал его за это».

Это реакционное течение начало мало-помалу оказывать действие и на Александра II, тем более что приближенные царя, к мнению которых он особенно прислушивался, не скрывали своей приверженности старым доктринам. Особенное влияние на царя в этом направлении имели граф Шувалов, генерал Тимашев и граф Пален.

Предполагал ли Лорис-Меликов при создавшихся условиях продолжать реформы царя?

Одаренный тонким, живым, осторожным умом и странным сочетанием отвлеченного идеализма с практическим макиавеллизмом, много читавший за время службы на Кавказе и многому научившийся, будучи «проконсулом» в Харькове, он считал действительным только одно средство для спасения России. Это средство заключалось в безотлагательном даровании русскому народу всех свобод, совместимых с сохранением абсолютной власти, чтобы постепенно преобразовать существующий образ правления в конституционно-монархический.

По существу, это вполне отвечало требованиям разумных представителей либеральной партии, которые, выражая свои стремления, говорили о «применении старых порядков к новым требованиям», обеспечении «законного развития прежних реформ», о том, чтобы «завершить, наконец, начатое здание». Но под этими вынужденно смягченными формулами вожди либеральной группы подразумевали нечто гораздо большее. Они требовали привлечения общественных сил и немедленного установления представительной системы.

Лорис-Меликов сразу учел страшную трудность своей задачи. Он обладал всеми необходимыми средствами для того, чтобы подавить нигилизм, восстановить порядок в стране и даже, в случае надобности, заменить наиболее износившиеся части государственного аппарата. Но не в его силах было изменить что-либо в прерогативах высшей власти и учредить в России правительство общественного доверия. Радикальное изменение царского режима могло исходить только от воли монарха.

Но если даже Александр II твердо решил идти по пути либеральных уступок, то он сильно колебался перед риском установления в России конституционного строя.

Лорис-Меликов скоро убедился, что ему понадобится немало времени, чтобы победить сопротивление царя. Тогда, желая успокоить нетерпение либеральной партии, он постарался занять ее внимание незначительными мероприятиями, призрачными реформами, чем не замедлил вызвать резкую критику в консервативной прессе.

После трех месяцев власти изобретательный ум «спасителя» исчерпал все средства. Но в это время одно важное событие внезапно открыло ему неожиданные перспективы.

Глава шестая

3 июня 1880 года в 8 часов утра скончалась императрица Мария Александровна.

Уже больше месяца больная царица не могла нормально дышать – она едва, чуть слышно вздыхала. Легкое напряжение от кашля погасило ее последний вздох.

Это произошло так незаметно и быстро, что не успели даже позвать к умирающей ее детей. Император же в это время был в Царском Селе.

Четыре дня спустя останки государыни были перенесены из Зимнего дворца в собор Петропавловской крепости, и вскоре петербургский митрополит начал там грандиозную литургию, мрачную и божественную мистерию заупокойной службы.

Какие мысли волновали тогда императора? Какое место занимала в них память о покойной, лицо которой вырисовывалось перед ним в последний раз в открытом гробу? И если воспоминание о покойной не заполняло всего сердца царя, какие невольные мысли, какие образы вставали перед ним?

Дальнейшие события вскоре ответили на эти нескромные вопросы.

Несмотря на звание придворной дамы, княжна Долгорукая воздержалась от присутствия на похоронах императрицы и осталась одна в Царском Селе.

В течение уже довольно продолжительного времени Александр не возобновлял с Екатериной Михайловной разговоров о браке. Но она знала благородство царя и твердо верила, что по истечении требуемого приличием срока он на ней женится. Вернувшись в Царское Село на следующий день после погребения, царь при встрече со своей возлюбленной ни словом не коснулся этого щекотливого вопроса. В последующие дни он подолгу беседовал с нею о многочисленных переменах, которые в связи со смертью царицы придется ему ввести в жизнь двора и в привычные условия своей семейной обстановки, но ни слова о том, что так интимно касалось их обоих.

7 июля, ровно месяц спустя после того дня, когда Александр нес на плече гроб жены, он, обнимая свою возлюбленную, сказал ей просто и важно:

– Петровский пост кончается в воскресенье девятнадцатого; я решил, что в этот день мы, наконец, обвенчаемся.

Самодержец до мозга костей, Александр никого не привлекал к предварительному обсуждению намеченных им планов. Даже для самых близких и преданных ему людей он оставался непроницаемым. Совещаясь с кем-нибудь по тому или иному вопросу, царь ничем не обнаруживал, к какому решению он склоняется. Это становилось известным только из его распоряжений.

Так же поступил Александр и в данном случае. Самые преданные из его друзей, граф Адлерберг и генерал Рылеев, были предупреждены только 15 июля. Протоиерея Зимнего дворца отца Никольского оповестили в самую последнюю минуту. Кроме этих лиц, никто вообще не знал о предстоящем венчании.

Когда царь объявил о своем решении графу Адлербергу, тот был вначале так ошеломлен, что не мог вымолвить ни слова.

– Что с тобой? – спросил император.

Министр двора пробормотал:

– То, что мне сообщает ваше величество, так серьезно… Нельзя ли это несколько отсрочить?

– Я жду уже слишком долго. Четырнадцать лет тому назад я дал слово жениться на ней и не отложу этого больше ни на один день.

Собрав всю свою храбрость, Адлерберг спросил:

– Сообщило ли ваше величество об этом его высочеству цесаревичу?

– Нет. Ведь он в отъезде. Я скажу ему, когда он вернется, через две недели. Это достаточно скоро.

– Но, ваше величество, он будет этим жестоко оскорблен. Ради Бога, подождите его возвращения.

Царь возразил коротко и сухо, тоном, не допускавшим возражений:

– Напоминаю тебе, что я хозяин над собой и единственный судья своих поступков.

И царь отдал приказания к предстоящей церемонии.

Венчание происходило 19 июля (6-го по старому стилю) в три часа пополудни в Большом Царскосельском дворце. Император, в голубом мундире гвардейского гусара, направился за княжной Долгорукой в маленькую комнату бельэтажа, где они обычно встречались. При помощи своего друга г-жи Шебеко Екатерина Михайловна переоделась в выходное платье, очень скромное, из сукна цвета «беж», голова ее оставалась непокрытой.

Поцеловав Екатерину Михайловну в лоб, царь предложил ей руку и пригласил г-жу Шебеко следовать за ними.