Дворец и монастырь - А. Шеллер-Михайлов

Особенно тревожное настроение, по замечанию Челядниной, охватило всех в этот день, точно что-то готовилось грозное. Челяднина не знала, что именно готовится, но боялась за великую княгиню, за брата, за себя, подслушав и разузнав какие-то смутные толки. У нее были свои шпионы и разведчики.

А брат ее все не шел и не шел.

Наконец, послышались давно ожидаемые твердые мужские шаги, и в комнату вошел молодой боярин, красивый, надменный и смелый на вид. Это был князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский. Он поклонился боярыне, бросил на стол щегольской меховой колпак, поцеловался трижды с сестрою и спросил несколько небрежным, недовольным тоном:

– Ну, что скажешь, сестра? Зачем звала?

– Заждалася я тебя, все глаза проглядела, родной, – проговорила она торопливо певучим голосом.

– Государыне великой княгине занадобился, что ли? – поспешно спросил он и, видимо, оживился.

Челяднина вздохнула и, отрицательно качая головой, печально промолвила:

– Нет, государыня великая княгиня все глаз не осушает, ни до чего ей и дела нет.

– Больно крепко, видно, старого мужа любила! – с язвительной усмешкой сказал он, присев на лавку и досадливо барабаня пальцами по столу. – А ты бы сказала ей, что слезы слезами, а дело делом. Оно ждать не будет, пока она все слезы выплачет. От ее слез и государю великому князю в каменном гробу теплее не станет, а ей они так глаза застелят, что она, пожалуй, и проглядит, что кругом делается…

– Про князя Юрия Ивановича намекаешь? – оживленно спросила Челяднина и пытливо взглянула на брата, словно желая проникнуть в его душу, знает ли он что-нибудь. – Вот и я слышала и тебя ради этого ждала. Замыслил он что-то неладное, болтают людишки. Передать-то мне передали, что тут деется что-то неладное, – а что – этого дураки не разведали. Тоже народ! Подслушать подслушают, а толком ничего не поймут, не разузнают, только ходят кругом да около.

– И князь Юрий Иванович, и князь Михаил Львович Глинский, и все, у кого зубы есть, покажут еще себя, – проговорил угрюмо Иван Феодорович Овчина-Телепнев-Оболенский, перебивая ее речь, – Один сегодня, другой завтра, а уж добра ни от кого не жди. Нет, чтя ни человек, то ворог.

– Так ты поговорил бы ей! – несмело посоветовала боярыня брату, пристально вглядываясь в него.

– Поговорил бы! Поговорил бы! – строптиво передразнил он сестру, сделав нетерпеливое движение. – Я говорить буду, а она рекой разливаться слезами станет о своем ненаглядном государе-батюшке…

– Ваня, нельзя же, – осторожно плаксивым тоном начала Челяднина. – Дело женское…

Он перебил ее сердито:

– Нет, довольно! Либо он, либо я! Мертвый ее не услышит, а у меня душу она всю вымотала… Который день не вижу ее, а и вижу, так только для того, чтобы услышать, что жизнь ей опостылела, что на свет бы она не глядела.

Челяднина упрекнула его:

– Ах, не знаешь ты нас, баб! Легко нам с пути-то сбиться, а потом совесть-то и заговорит, и каешься, и каешься…

– Ну, и шла бы в монастырь, если уж так грехи душу томят, а государство бросила бы, – сердито сказал князь, – а то с покаяниями-то этими и себя погубите да и другим головы не сносить. Теперь время горячее. Кто кого смога, тот того и за рога. Она не придушит, ее придушат.

– Ох, Иван, какие речи ты говоришь! – с притворным ужасом воскликнула боярыня и даже лицо рукой закрыла, точно от страшного видения.

– Чего хитришь-то? Сама все лучше меня знаешь, – резко сказал князь.

Челяднина в смущении глянула в сторону и потупилась.

– Что это только у вас, у баб, за обычай душой кривить, – с насмешливостью проговорил он. – Государыня великая княгиня плачет, глаз не осушаючи, словно и точно наглядеться не могла на старого мужа и свет ей постыл без него теперь; ты вот слов моих испугалась, что людей душить надо, чтобы самих они не задушили, а сама прежде меня это же передумала, об этом только и хлопочешь, чтобы самой дышать вольней было.

Он поднялся с лавки, захватил свой колпак и проговорил решительным тоном, не терпящим возражений:

– Скажи государыне великой княгине, что мне ее ныне беспременно видеть нужно. Как стемнеет, я приду к тебе.

Он пошел, потом, вспомнив что-то, сказал:

– Да, сегодня князь Борис Горбатый у государыни великой княгини, верно, будет по делу. Пусть выслушает. Так и скажи, а то, пожалуй, и его на глаза не пустит ради слез-то своих

– Насчет князя Юрия Ивановича? – торопливо спросила Челяднина. – Так мне и сказывали, так…

– Узнаешь потом, как скажет князь Борис все, что надо, – перебил ее брат сухо.

Он снова трижды поцеловался с сестрою и ушел.

Она не успокоилась, а еще более встревожилась. Слух о том, что князь Андрей Михайлович Шуйский подговаривал на что-то князя Бориса Горбатого, смутно уже дошел до нее через холопов, подслушавших разговор двух князей. Теперь брат сказал, что князь Горбатый придет к государыне, значит, точно слухи верны и у князя Горбатого есть что сообщить великой княгине. Но что он сообщит? Грозит ли государыне серьезная опасность, или просто так сплетни какие-нибудь ходят? Ничего она не знала…

Князь же Горбатый не шел, а вместо него нежданно-негаданно явился князь Андрей Шуйский, видимо встревоженный и растерянный. Он стал чуть не со слезами просить повидать государыню великую княгиню по важному, неотложному делу. Боярыня Челяднина косо посмотрела на него, зная, что от князей Шуйских добра нечего ждать, а от этого и подавно. Тем не менее князь, после переговоров боярыни Челядниной с великой княгиней, был допущен к последней.

Елена Васильевна была прекрасна по-прежнему и изменилась за последние дни мало. Но у нее были красны от слез глаза да во взгляде было что-то особенное: она смотрела так холодно и безучастно, точно ей все опостылело. При виде ее князь Шуйский униженно поклонился, касаясь рукою пола.

– Что случилось, князь, сказывай, – сухо спросила она.

– Недоброе дело затевается, государыня великая княгиня, – заговорил князь, переминаясь с ноги на ногу и вертя в руках свой колпак. – Недоброе злодеи замышляют. Пришел уведомить тебя, государыня великая княгиня. Князь Юрий Иванович подослал ко мне дьяка своего Третьяка-Тишкова на службу к себе звать.

– Не о делах мне теперь говорить, – заговорила певуче великая княгиня, – в горести моей глаз я от слез не осушаю, а дела бояре ведают…

– Да дело-то такое, государыня, что себя самого мне обелить надо, – горячо продолжал- князь Шуйский, – так как ни в чем я не повинен. Перед Господом Богом клятву готов дать, что не повинен. Прислал он, князь-то Юрий, Третьяка-Тишкова, а я ему: "Князь ваш вчера крест целовал великому князю Ивану, и государыне добра ему хотеть, а теперь людей от него зовет". А он-то, Третьяк-то, мне на это: "Князя Юрия бояре приводили заперши к целованию, а сами ему за великого князя присяги не дали, так что это за целование? Это невольное целование!"

– Грех князю наших людей к себе сманивать, – печально проговорила великая княгиня и исподлобья пристально взглянула на князя Шуйского. – Да его это дело, не наше. Пусть князья и бояре об этом рассудят.

– Я тебе, государыня, потому и пришел сказать, что неровен час… Ты, вон, изволишь говорить: пусть князья…

В эту минуту послышались шум шагов и звуки мужских голосов в соседнем покое.

Боярыня Челяднина поспешно вошла в комнату и шепнула великой княгине, что идут думные бояре и с ними князь Борис Горбатый. Спешное дело у них. В движениях боярыни было что-то не в меру торопливое, какая-то несвойственная ей суетливость. Любопытство, недоумение, безотчетный страх, все это перемешалось в ее душе. Великая княгиня, сохраняя свой невозмутимый вид, со вздохом, точно тяготясь делами, приказала допустить пришедших. Бояре вошли с низкими поклонами и, увидав князя Шуйского, разом заговорили:

– А вот и князь Андрей Михайлович налицо.

– Не ждали встретить!

– Кажись бы, не место тут быть! Чай, в Дмитрове ждут не дождутся!

– Поторопился!

Князь побледнел, поняв, что князь Борис Горбатый успел уже донести если не великой княгине, то боярам про его речи, успел сделать то, чего именно и боялся он, князь Шуйский. Сделанная им оплошность была непоправима. Бояре, переглянувшись между собою, сказали:

– Пусть князь Борис говорит!

Князь Борис Горбатый немного замялся, стал откашливаться в руку, чувствуя неловкость говорить при князе Андрее Шуйском все то, что он сейчас очень бойко и развязно рассказывал без него этим самым боярам. Однако он заговорил, немного путаясь и запинаясь:

– Я что ж, я все повторю, что сказал князьям и боярам. Он, вон, князь Андрей, подбивал меня на отъезд к князю Юрию. "Поедем, говорит, со мною вместе, а здесь служить – ничего не выслужишь". Потом сказывал: "Великий князь Юрий сядет на государство, а мы к нему"…

– Я тебе, государыня, уже сказывал, – торопливо перебил князя Горбатого князь Андрей Шуйский. – Не я эти речи…