Что видно отсюда - Марьяна Леки

повернулись к собакам. Сельма стянула башмак, швырнула в свору и попала одной собаке по голове. Та упала, жалобно завизжала, но снова поднялась. Башмак Сельмы, считай, был навсегда потерян, собаки обступили его, как подстреленного кролика.

— Берегись, Пальм, я с тебя глаз не спущу, — крикнула Сельма и швырнула в собак свой второй башмак.

Мы пошли домой, Сельма босиком.

Было пять часов дня. Еще десять часов, подумала я и хотела для верности еще раз пересчитать, но Сельма взяла мою руку с растопыренными для счета пальцами, сомкнула мою ладонь в кулак и держала его в своей руке, пока мы не дошли до дома.

Теперь, в пять часов пополудни, когда половина деревни уже перебывала у Эльсбет и вокруг нее стало спокойнее, чем ей хотелось бы, на закорки ей вскочил Попрыгун. Попрыгун — это такой невидимый кобольд, который обычно прыгает на плечи ночным гулякам. Но поскольку Эльсбет неуемно ходила взад и вперед по своему дому и тишина шумела у нее в ушах как ночной лес, она почти не удивилась, что Попрыгун оседлал ее по ошибке.

Попрыгун как попугай вторил тому, что говорило полдеревни. Он говорил о сне Сельмы и о том, что ведь это возможно, но скорее неправдоподобно, а вообще-то и вовсе ни в коем случае не может быть, но, может, все-таки наверняка кто-то помрет.

С Попрыгуном на загривке Эльсбет пошла к телефону, потому что из-за этого Попрыгуна в ней завозились те затаенные правды, которые в последний момент просились наружу, а Попрыгун нашептывал, что последний момент, возможно, уже близок.

Эльсбет позвонила Сельме, потому что Сельма была первым адресом на случай страха. Но трубку никто не снял. Сельма не могла позаботиться о Попрыгуне, все ее внимание было занято другими исчадиями ада, сворой Церберов. Эльсбет долго стояла перед тумбочкой с телефоном, слушая бесконечные длинные гудки.

Она догадывалась, что могла сказать ей Сельма, а именно: «Делай все то, что ты делала бы и в другой день».

Эльсбет положила трубку.

— Что бы я стала делать в это время в другой день? — спросила она, и Попрыгун сказал:

— Ты будешь смеяться, но сейчас не другой день.

Эльсбет попыталась не слушать его.

— Что бы я делала сейчас? — еще раз спросила она, уже громче.

— Сейчас бы ты боялась, — сказал Попрыгун.

— Нет, — сказала Эльсбет. — Сейчас бы я пошла купить загуститель для соуса.

Очередь к кассе в магазине лавочника была короткой. Пока Эльсбет ждала, она пыталась высвободиться из цепкой хватки Попрыгуна, что было нелегко, потому что из-за пакета крахмала у нее оставалась свободной только одна рука. Она расплатилась и вышла из магазина. В голове у нее все еще дудели длинные гудки телефона Сельмы. Эльсбет не знала, как прервать эти длинные гудки и козни Попрыгуна у нее на загривке, и тут перед ней вдруг возник оптик.

— Привет, — сказал он. Длинные гудки смолкли, Попрыгун тоже был захвачен врасплох.

— Привет, — сказала Эльсбет. — Ты тоже что-то покупал?

— Да, — сказал оптик. — Согревающий пластырь для спины.

— А я загуститель для соуса, — сказала Эльсбет.

Поставщик лавочника втолкнул в магазин решетчатую каталку с продуктами в рост человека, закрытую серым брезентом, и остановился на полдороге, чтобы завязать шнурок. Каталка походила на серую стену. На страшную серую стену стенаний, перед которой мы все когда-нибудь встанем на колени, подумала Эльсбет.

— Как поэтично, — сказал Попрыгун, и Эльсбет устыдилась и какое-то время думала, уж не сказала ли она это вслух.

— Хочешь, дам тебе один, — предложил оптик.

— Один чего?

— Согревающий пластырь, — сказал оптик. — Я просто подумал. Ты так хватаешься за шею. При защемлении тепло творит чудеса.

— Да, — согласилась Эльсбет, — спасибо.

Магазин оптика был прямо рядом с магазином лавочника.

— Идем со мной, — сказал оптик. — Я тебе сразу же его и наклею.

Он открыл дверь и снял куртку. На его безрукавке была приколота табличка с надписью Лучший продавец месяца.

— Но ты же здесь один, — сказала Эльсбет.

— Я знаю, — сказал оптик. — Это я приколол для прикола.

— А, вон оно что, — сказала Эльсбет. Она не очень хорошо понимала шутки. Внезапно ей почудился раздраженный голос ее покойного мужа: «Это была шутка, Эльсбет, господи ты боже мой», — но, может, это сказал и Попрыгун.

— Мартину и Луизе понравилось, — сказал оптик.

— Мне тоже, — заверила Эльсбет, — даже очень.

И оптик сказал:

— Садись же.

Эльсбет села на вертящийся табурет перед фороптером — аппаратом, которым оптик измерял остроту зрения. Когда мы были меньше, он уверял нас с Мартином, что этот прибор позволяет заглянуть в будущее. У прибора был такой внушительный вид, что мы сразу поверили и тайком верили до сих пор.

— Обнажи на минутку заплечье, — сказал оптик.

Эльсбет завела руки за голову и расстегнула молнию на тесном платье. Одно это уже принесло ей облегчение. Она развела края застежки, освобождая спину, насколько может быть свободным место, где сидит Попрыгун, который сейчас, к счастью, угомонился и затих — Попрыгун с бессильными ручками.

Оптик раскрыл упаковку согревающих пластырей и отлепил защитную пленку.

— Этот размер вообще-то рассчитан не на затылок, — сказал он. — Но держаться будет.

Эльсбет подумала про последний момент и спросила себя, можно ли доверить оптику затаенную правду.

Оптик осторожно наложил пластырь ей на загривок и прижал ладонями, чтобы лучше приклеился. Постепенно под кожей Эльсбет начало кружиться тепло. Попрыгун соскочил вниз.

— Я могу тебе кое-что доверить? — спросила Эльсбет.

Секс с Ренатой лишает меня рассудка

Мы с Сельмой шли назад к дому. Наш дом был двухэтажный, располагался на пригорке, и за спиной у него начинался лес. Дом обветшал, и оптик был уверен, что он еще стоит лишь потому, что Сельма его нерушимо любит. Много раз уже мой отец предлагал Сельме его снести и построить новый, но Сельма и слышать об этом не хотела. Она знала, что мой отец видит в этом доме и метафору, причем метафору не чего-нибудь, а самой жизни, покосившейся жизни с угрозой обрушения.

Дом построил мой покойный дед, муж Сельмы; в том числе и прежде всего поэтому его нельзя было сносить.

Это мой дед когда-то впервые показал Сельме окапи на черно-белом снимке, который он увидел в газете. Он был так счастлив предъявить ей этого окапи, будто обнаружил его не только в газете, а вообще был первым человеком, который его открыл.

— А это еще что за существо? — спросила Сельма.

— Это окапи, дорогая, — сказал тогда дед, — и если бывает на свете такое, тогда все возможно. Даже