Роковая молния - Уильям Форстен

При взгляде на икону Чак не удержался от улыбки. Мэлади был одним из ветеранов 35-го полка. До начала войны он работал на железной дороге и стал первым машинистом на узкоколейке между Форт-Линкольном и Суздалем. Постройка МФЛСЖД началась с этой линии еще до прихода тугарской орды. В тот день, когда тугары ворвались в город, Кевин разогнал паровоз и взорвал его прямо в гуще вражеских всадников. Они с Готорном были первыми награждены Почетной медалью Конгресса. А теперь он стал святым. Трудно было представить себе вечно покрытого потом и копотью Мэлади в образе ангела с нимбом вокруг головы, но отвага этого человека воодушевляла рабочих. Чак поднял чашку с чаем в безмолвном приветствии старому другу, которого давно лишился, как и многих других.

Рукоять дроссельного клапана представляла собой изображение дракона, а на чугунной дверце топки имелась эмблема русского божества Перма. Русские воспользовались машинами янки при угрозе нашествия орды, но потом они постепенно стали менять облик механизмов согласно собственным представлениям о красоте. Чаку это понравилось.

Поезд прошел еще одну стрелку и теперь медленно катил вдоль длинной колонны римских крестьян, вооруженных лопатами и мотыгами и направлявшихся к заливу на строительство укреплений с южной стороны Рима. Они еще не привыкли к поездам и поспешно отошли подальше от дороги, провожая состав подозрительными взглядами.

— Как ты думаешь, они когда-нибудь закончат строить укрепления вдоль реки? — спросил машинист.

Он кинул на крестьян взгляд, в котором читалось явное превосходство, свойственное отношению железнодорожников ко всем простым смертным, которые никогда не могли постичь тайны управления силой пара.

— Они не испытали ужасов войны в отличие от нас, — поддержал разговор кочегар.

— Но они знают, что им угрожает. — Фергюсон попытался защитить римлян, хотя и признавал справедливость слов кочегара.

Сознание грозящей опасности могло значительно ускорить темп работ, и временами он спрашивал себя, насколько хорошо римляне представляют себе, что вторжение мерков почти неминуемо.

— Если они доберутся до Сангроса, — заговорил машинист, — все будет кончено.

— Ты считаешь, мы проиграем? — спросил Фергюсон.

Пожилой Суздалец посмотрел на Чака сверху вниз.

— Я видел, как погиб святой Мэлади. — Он кивнул на икону. — Я думаю поступить так же, когда придет время.

— В надежде на медаль и причисление к рангу святых? — спросил Чак.

— Нет, просто хочу взять с собой в последний путь несколько этих выродков, и будь я проклят, если кому-то из них доведется завладеть моим локомотивом.

Фергюсон одобрительно кивнул головой и выглянул из окна, разглядывая римских крестьян. «Сможем ли мы удержать Сангрос?»— подумал он.

Калин, как и многие офицеры, поначалу сомневался, стоит ли располагать здесь линию обороны, — фронт растягивался от океана до кромки леса почти на сорок миль. Но Эндрю положил конец спорам, заявив, что с потерей Сангроса война будет проиграна. Рим остается беззащитным — артиллерия мерков в течение одного дня разбомбит весь город с окружающих холмов, хотя работы по укреплению городских стен все равно не прекращались даже сейчас. Кроме того, население Рима составляло примерно сто пятьдесят тысяч человек, а вместе с беженцами к середине лета их будет около четырехсот тысяч. Рим не сможет выдержать осаду, как держался Суздаль во время войны с тугарами. У тугар не было пушек, а у мерков они были. Даже Суздаль можно было обстрелять с восточных холмов. Если оборона на Сангросе будет прорвана, мерки всей своей мощью обрушатся на Рим, и через пару дней все будет кончено.

Испания должна была стать их последним рубежом. Дальше к Риму простиралась широкая открытая степь. Только в длинном узком коридоре русской земли, ограниченном морем с юга и лесом с севера, пешая армия, чье быстрое передвижение обеспечивалось единственной веткой железной дороги, могла надеяться дать отпор меркской коннице. За Сангросом армии грозило мгновенное окружение. Хотя по железной дороге можно было добраться до Рима или до нефтяного месторождения в Бриндузии, Испания оставалась последним рубежом, до которого можно было отступать. Благодаря всем этим соображениям город рос как на дрожжах. За две недели его население увеличилось на тридцать тысяч человек.

Железная дорога делала плавный поворот, и Чак перешел к противоположному окну, чтобы посмотреть назад. Вдоль невысокой насыпи у моста уже приступили к работе команды землекопов. Полевые укрепления должны были протянуться по всей сорокамильной линии обороны — от берега моря до самого леса. Первые двадцать миль они должны были пройти без особых трудностей — широкая дельта реки представляла собой почти сплошное топкое болото, но и здесь надо было строить укрепления. К северу от города, за рядом перекатов, по обоим берегам реки до самого леса тянулась степь. При наличии достаточного количества оборонительных сооружений и многочисленной армии защитить весь берег было бы несложно. Но оголение хотя бы небольшой части берега означало неминуемый прорыв обороны.

Настоящие проблемы начинались на четырехмильном участке к югу от города. Здесь западный берег с его песчаными холмами возвышался над восточным. Ширина русла составляла около пятисот футов, и в течение всего лета Сангрос можно было перейти вброд практически в любом месте, если только затяжные дожди не переполняли реку. К востоку на несколько миль простиралась широким полукругом плоская равнина, ограниченная с трех сторон невысокой грядой холмов. По поводу обороны этого участка разгорелся горячий спор. Артиллерия мерков, установленная на западном берегу, могла бы беспрепятственно обстреливать восточный берег, но переносить линию обороны за реку было бы слишком рискованно. Неожиданная атака могла отрезать все пути отхода, оставив армию прижатой к реке. Кроме того, холмы, находившиеся в полумиле к западу от реки, превосходили по высоте гряду, тянувшуюся по самому берег. Было решено окопаться на восточном берегу, и этот факт не давал покоя Фергюсону. Русло реки представляло собой естественную преграду, и там неизбежно должны были погибнуть десятки тысяч мерков; но когда они достигнут восточного берега, перед ними останется открытое пространство, а бой лицом к лицу с ордой грозил такими потерями, что воспоминания о сражении под Антьетамом померкли бы перед этой кровавой бойней. Чак сознавал, что именно это сражение будет решать судьбу всей войны, и при мысли о предстоящей схватке ему становилось холодно, как будто он созерцал место собственного захоронения.