Избранник Ада - Николай Норд

– Ради бога, простить меня, Николай! – снова перешел он на русский, вдавливая меня белыми ладошками обратно в кресло. – Я буду говорить краткий. Я хотеть сказать, что я иметь много хороший вещь. Я иметь фотоаппарат «Никон», магнитофон «Панасоник». Такие вещь в СССР в магазины нет.

Да, я это прекрасно знал и без него. Японская электроника, машины, и прочий ширпотреб, были мечтой советского обывателя и достоянием редких выездных наших граждан – дипломатов, крупных ученых, деятелей культуры и партийных боссов. Едва ли, на весь миллионный Новосибирск, наберется сотня таких безделушек. За них заламывали бешеные деньги спекулянты на барахолке.

– Я не понял – вы предлагаете мне купить что-то у вас? – осторожно спросил я, прикидывая в уме, сколько бы я мог нагреть на этом деле, с учетом моей новой цели. У меня не было опыта в спекуляции, но, кажется, Судьба подкинула мне шанс заработать, послав мне этого чернокожего.

– Нет, – негр снова сцепил на груди руки. – Я хочу вам дать мои вещь за один деликатный услуга…

Моиз прервал разговор и, приложив палец к губам, многозначительно кивнул мне куда-то за спину. Я обернулся – к нам приближалась уборщица, орудующая шваброй – тощалая дылда с мускулистыми мужскими ногами, выглядывавших из-под голубого халата и обутых в сандалии, с волевым лицом немецкой спортсменки, обрамленного черными, завитыми мелким бесом, кудельками. Добравшись до нас, она, будто была безголосой, попросила жестами, чтобы мы на минутку поднялись.

Я всмотрелся в ее лицо, которое ни разу не обратилось на меня, и мне показалось, что оно мне знакомо, но где и когда я его видел – припомнить не мог.

Протерев под столом и креслами, уборщица стала удаляться от нас в противоположенный конец коридора, все так же методично, как солдат в казарме, шаркая шваброй.

– Тут может ваш КГБ следить. Тут каждый розетка, каждый радиоприемник боишься. Что за страна? Да, на счет, оказать услуга…

– Какую услугу? – насторожился я, особенно после его высказанных страхов, полагая, что меня хотят завербовать в шпионы. Такими сценками, какая у нас была сейчас с Моизом, пестрили наши фильмы о шпионских детективах.

Моиз замялся, вытащил из кармана пиджака сигареты, предложил мне. На впервые увиденной мной пачке, я прочел марку: «Chesterfield». Мне очень хотелось попробовать эти незнакомые мне иностранные сигареты, но, ведь, даже в стихах говорится: «…у советских собственная гордость», и я, помедлив, достал пачку «Феникса», хотя и те были не наши – болгарские, и взаимно предложил их Моизу. Тот скривился и закурил свою, поблескивая огромным золотым перстнем на руке. Я, наконец, решился и осторожно, как из заряженной мышеловки, вынул чужеземную сигаретку для себя и тоже затянулся, наслаждаясь необычным ароматом.

– Услуга – так себе, пустяки, – продолжил Моиз и оглянулся, будто нас реально мог кто-то еще прослушивать в опустевшем холле – впрочем, у КГБ такие возможности были, здесь я был с Моизом согласен, ибо наша гостиница была единственной, где тогда принимали интуристов – и, пригнувшись ко мне, негромко сказал: – Я люблю одна девушка, я хочу, чтобы она стать моя жена. Вы быть у нее сегодня ночью… – Его лицо приняло страдальческое выражение, а на коровьи газа набежали слезы. – Но я ей все прощать. Она такой красивый, она такой белый, она такой птица, как это, говорить по-русски – лебедь! Все племя мне будет завидовать дома, а папа подарить нам двухэтажный дом. Он имел видеть фотография Софья. Он восхищаться, он очень любоваться. Оу!

Негр цокнул языком и мечтательно закатил глаза, обнажив синеватые белки, все еще полные слез.

– А причем здесь я? – раздраженно вопросил я, поняв, наконец, в чем дело. – Сделайте ей предложение, вот и все.

– Николай, вы не понимать. Она вас любить! Я, сказать откровенно, давно следить за ваш парочка. Когда я здесь поселиться, вначале мне тут имели дать другой номер. Но потом я специально поселиться в номер напротив Софья. И я там заказал сделать глазок. Я сегодня ночь имел следить, что вы остаться у Софья до утро. Я не иметь спать совсем. Вы ночевать вместе! Это такой горе для я! – наконец, из его левого глаза выкатилась прозрачная слезинка. – Я вас умолять – не ходить к ней больше. Остальное – мой дело! И тогда я отдать для вас все мой хороший и дорогой вещь. О, как я вас умолять!

Негр, вдруг, сгорбился и стал таким жалким, будто его должны были, вот-вот, утопить.

– Знаешь что, Моиз? У вас в Африке, может, и меняют девушек на бананы, но тут Советский Союз. Свобода воли! – я сказал это нарочито громко и крутя головой, чтобы все жучки, которые тут могло бы расставить КГБ, зафиксировали мою политическую ориентацию. – Да и будь мы в Африке, даже там, все твои вещички не стоят ТАКОЙ девушки, как Софья. Ты и не знаешь, не представляешь себе, дорогой Моиз, сколько она стоит! И это, кроме, собственно, ее самой – бесценной, – сказал я ему со скрытым смыслом, понять который, он все равно бы не смог.

– Это есть заблуждение, уважаемого у вас, товарища Карл Маркс. У нас и на Запад – так не считать. Дорогой Николай, любой человек можно оценить. Как вам это? – он снял с руки золотые «Rolex», с золотым же браслетом, и подал мне.

Я повертел их в руках, оценив только золотую составляющую иностранной штучки, не представляя в то время, что главная стоимость заключается в брэнде часов и их качестве.

– Часы стоить три тысяча пятьсот долларов! – многозначительно сказал Моиз. – И еще пятьсот – браслет.

– Это сколько всего будет в рублях, если брать по девяносто копеек за доллар? – я понизил голос почти до шепота.

Моиз скривил скептическую физиономию.

– Это вы сам мочь посчитать. Только у нас, на Запад, ваш рубль ничего не стоит – просто бумага, фантик, – тоже поубавил голосовой мощи негр, и дальше весь наш разговор так и продолжился – втихушку.

– Значит, получается, где-то три с половиной тысячи рублей. Что ж, на хороший «Урал» с коляской и даже на «Яву» – хватит, а на нормальную машину – нет, только на хохляцкую или инвалидку, и я, нехотя, вернул часы негру.

– Вы хотите машина? – Моиз встрепенулся, видно мои слова зацепили в нем что-то.

Он, наклонившись вбок, пристально посмотрел мне за спину, вглубь коридора, потом, зачем-то, оглянулся на окно за своей спиной, за которым был один только мелкий дождик, колотивший в стекла, и расстегнул в портфеле крышку. Он придвинул портфель ко мне и сказал совсем шепотом:

– Вы, пожалуйста, приоткрыть портфель и посмотреть туда. Только, ради бога, ничего не вытаскивать. Только посмотреть.

Я тоже зачем-то оглянулся и придвинул к себе портфель. Заглянул внутрь. Там, в самом широком его отделении, лежала упакованная банковской лентой пачка зеленых – десять тысяч долларов! Ого! Это же девять тысяч полновесных советских рубликов! А то и все двадцать, если поменять где надо, и если не заметут. Вот тебе и машина с квартирой! Сами в руки идут! Второй раз за день я почувствовал мокроту в пальцах и сухость во рту. Я облизнул, неожиданно вспыхнувшие огнем, губы. Живут же некоторые!