Тайна жизни и смерти - Александр Мень

Египет ставил этот вопрос таким образом, что жизнь — только одна фаза, а в следующей фазе все в жизни повторится так же, и в мире ином будет продолжение, совершенно аналогичное этому. Поэтому для древних египтян смерть не была развоплощением, они прекрасно понимали, что человек — это и плоть тоже. Поэтому они сохраняли мумии, а если мумии не было, ее заменяли фигуркой, как бы двойником, но человек все же мыслился в единстве. В нем было несколько измерений: Ка, Ба и так далее, но египтяне знали, что смерть человека не ведет к прекращению его жизни.

Очевидно, так же думали первобытные люди, когда они клали в могилу предметы домашнего обихода (ведь духам эти предметы не нужны). Это глубоко укорененное воззрение сохранилось до сих пор. Мне неоднократно приходилось видеть, как люди клали деньги в гроб умершим, как совершенно серьезно говорили: передай привет маме. Едва ли они могли объяснить, почему они так делали, но в этом чтото такое было. Однако подобное суждение не соответствует действительности.

Платон, создатель современной идеалистической философии, пошел по иному пути. Он решил, что всетаки самым ценным в человеке является дух, а плоть — лишь временная оболочка, даже обуза для нас; что смерть является апофеозом человека и триумфом духа, который наконецто избавился от тяжкого бремени плоти. Надо сказать, что такого рода оптимистическое представление распространилось гораздо больше, чем предыдущее. Оно до сих пор проникает во все религиозные и философские представления. Платон говорил, что вся жизнь является подготовкой к смерти, и в этом есть глубокая правда. Но он в это вкладывал тот смысл, что понастоящему человек живет только тогда, когда он освободился от плоти. В Индии этот вопрос решается так, что плоть — это только манифестация проявления Божества, а на самом деле ее нет. Есть только Бог, а плоть, материя — это лишь вспышка Божественного.

Если мы возвратимся к Писанию, то мы не найдем там ни того, ни другого, ни третьего. Мы не находим там утверждения, что смерть есть венец и вожделенная цель человека. На самом деле апостол Павел называет ее «последним врагом» (1 Кор 15:26). «Последний враг» — это самый крайний враг.

Можно рассматривать смерть иначе, оптимистически. «Слава тебе, сестра моя, смерть!» — говорил Франциск Ассизский. Но для него это было так, потому что он это уже преодолел, а не потому, что принципиально считал, что человеку нужно обязательно умереть. Значит, всетаки отсутствие в откровении Нового Завета дуализма — дух и плоть — говорит нам, что замысел Божий не в том, чтобы полностью освободить дух от плоти, а в том, чтобы создать совершенное существо, каковым является одухотворенный человек.

Неовиты (есть такая христианская группировка) устраивают на похоронах праздник, — чуть не пляшут. Это проявление совсем крайнего оптимизма. Они радуются: человек перешел в Царство Божие, надо веселиться, а то, что мы разлучаемся, то лишь на время. Это совершенно справедливо: ясно, что мы догоним друг друга. Но чтото здесь не вяжется с духом Священного Писания. Скорее чувствуешь правоту Иоанна Дамаскина в известном надгробном песнопении «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть», которое мы поем за каждым отпеванием. Всетаки «плачу и рыдаю» не потому, что он расстается с близкими (это временно, что уж особенно огорчаться), нет: «Когда помышляю смерть и вижу во гробе лежащу по образу и подобию созданну нашу красоту, безобразну, бесславну, не имущую вида». То есть на самом деле происходит какаято катастрофа, чтото недолжное. Замысел о человеке один, а получается, что он разрушается. Более того, смерть есть величественный момент, и многие люди, которые умирали у меня на руках, видели в этот момент многое духовное, но всетаки я никогда не мог избавиться от ощущения, что смерть есть победа материи над духом. Она выживает его из квартиры, материя. И дух вынужден покинуть свой дом.

Значит, это безусловно некая аномалия в развитии человека, которая поэтомуто и должна быть исправлена. Апостол Павел пишет: «Есть тело душевное, есть тело и духовное» (1 Кор 15:44). Существует какаято форма совершенной телесности как замысел о мире, как некий венец эволюции, и, как залог этого венца, — Воскресение Христово, когда Христос явился перед уходом. Ведь надо понимать, что Воскресение Христово радикально отличается от воскрешения Лазаря. Пускай некоторые богословы настаивают на том, что о Христе тоже надо говорить «воскрешение». Но Лазаря надо было развязать из пелен, чтобы он вышел. Лазарь вернулся к той же самой жизни, где его ожидал неизбежный конец. Это была просто отсрочка. Я не говорю и о некоторых других случаях воскрешения. Более того, мы знаем о случаях, когда и святые воскрешали, оживляли людей, но на время. Это не имеет ничего общего с тем, что произошло с Христом. Тело Его исчезло, а не встало и пошло. Это совершенно разные вещи. Произошла метаморфоза, полная трансформация, поэтому Его не могли узнать, поэтому было нечто странное в Воскресении. И в этом процессе окружающие все время как бы убеждались. Он садился, ел с ними, и в то же время Он был другим. Именно поэтому «Символ веры» заканчивается не словами «Верю в бессмертие души», которое является скорее предметом знания, и когданибудь наука дойдет до утверждения этого, но там сказано: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Вот эсхатология «Символа веры». Человек должен всетаки выполнить Божий замысел, и брак между веществом в окружающем мире и духом должен к конце концов осуществиться.

Есть качественное, принципиальное различие между человеком и другими живыми существами. Там эволюционируют классы, типы, виды, группы, популяции, но ценность представляют только массовые блоки. В случае человека ценность представляет индивид, потому что все, что есть ценного в человеческом творчестве, всетаки дает индивидуум. Как бы мы ни говорили о народных проявлениях, тем не менее народ, как бы ни собирался вместе, никогда не написал бы Девятой симфонии. Должен был прийти Бетховен и сочинить ее. Оказывается, высший взлет человека — это всегда взлет индивидуума. И наоборот, как только человек впадает в массу, он теряет многие человеческие свойства, он сразу переходит в стадное состояние, хотя может при этом испытывать большой комфорт. Но это «кайф» дегенерации, возврата к предкам. Горький пытался это превратить в некую новую религию: «народ — это Бог». Но это не так: народ — это не Бог. Как раз все случаи, когда в истории действуют массы, показывают нам, что толпа неразумна, и очень любопытно, что для целесообразного действия масс, допустим, на войне, необходимо обязательно действие командира, личности. Сколько бы ни было народу в великой армии, которая пришла в Россию, но если бы не было Наполеона, все эти люди брели бы неизвестно куда. Значит, на первом месте стоит индивидуальная личность, ценность которой очень важна.

Я сам как бы невольно отдаю дань точке зрения бессмертия только души, но на самом деле она принципиально не полна. Сказать, что Бог создал человека для того, чтобы он умер, это значит отвергнуть фундаментальную истину Писания о том, что Творение ведет к благу, и даже отвергнуть истину о том, что Творение носит целесообразный характер, потому что это будет уже расточительством слишком высоких вещей. Поэтому нам и говорит «Символ веры»: «Чаю воскресения мертвых», то есть говорит о том, что эволюция человека должна вести к преобразованию его бытия в союзе с материей.

Тейяр де Шарден очень красочно писал, как умирающие души поднимаются вверх и образуют как бы некую ауру вокруг Земли. А у Даниила Андреева было даже видение небесных градов: над каждой цивилизацией, над каждой группой людей возникает вечный град, куда как бы испаряются все вечные ценности, в том числе искусство и так далее. Там есть Небесный Иерусалим, Небесный Кремль, все прекрасное, что было на этой территории, в этом регионе. И в этом, безусловно, есть некая доля истины. Безусловно, чтото накапливается, но это не есть всетаки конечная цель. Понастоящему может играть только дух воплощенный. Бог воплощается в человеке, а дух человеческий воплощается в материю.

Но возникает вопрос: что же там происходит? Первое, что надо сказать, что смертное состояние духа есть его не окончательное, а промежуточное состояние. Безусловно, здесь происходят какието процессы. Например, при отмирании функций организма, вероятно, какието экстрасенсорные свойства остаются. Я думаю, что когда человек умирает, он еще продолжает коечто слышать, ощущать, и поэтому с ним можно говорить. Некоторые врачи разговаривают с умершими, успокаивая их. И делают это резонно, потому что внезапно умерший человек еще включен в окружающий мир, но уже не может реагировать. Провод оборвался, он не может ни открыть глаза, ни пошевелить языком, но дух его переживает в это время очень большое смятение. Вы, вероятно, читали о том, что существует тибетская «Книга мертвых», где авторы пытаются символически изобразить, объяснить человеку, что он должен пройти такието этапы пути. Очень интересно, что почти во всех учениях о смерти есть элемент неких весов (например, весы Озириса), какогото суда. И это можно понять, потому что люди, которые умирали, а потом ожили, рассказывали мне, как за короткое время, за секунды, перед ними проходила почти вся их жизнь, и многие видели картины своей жизни не просто бесстрастно, но оценочно. У людей возникали ощущения ошибок, которые были в жизни. Отсюда возникло представление, довольно глубоко укоренившееся и справедливое о том, что называют «чистилищем». Конечно, надо снять мифологические оболочки, такие, как изображены у Данте: конусообразная гора, и по ней идут люди, постепенно очищаясь. Но в принципе это верно. Я думаю, что люди еще и при жизни проходят какоето чистилище, и с них многое сходит. Но что же важно сохранить? Полноценность личности!