Благородная дичь - Эльза Вернер

– Останься еще на балконе, дитя мое, ты очень бледна и жалуешься на головную боль. Прохладный вечерний воздух будет тебе полезен, а я могу обойтись сегодня и без тебя.

С этими словамиона ушла.

Паула облегченно вздохнула. В глубине души она считала, что поступила нехорошо, распорядившись своей будущностью без ведома своей покровительницы, но тут же у нее явилась мысль, что последняя угрожала ей разлукой и, безусловно, приведет свои слова в исполнение, если она останется при своем. Слава Богу, теперь ей не придется идти неизвестно куда, к чужим людям.

Незадолго до отъезда профессора Роснера пришло еще письмо его жены; она написала, что вполне одобряет его выбор и с радостью примет молодую девушку в свой дом. Профессор простился с Паулой очень тепло и сердечно, так что она даже терялась в догадках, чем именно она заслужила подобноеотношение.

Ввиду подобного неожиданно благоприятного оборота своей жизни, Паула должна былабы быть очень довольна и благодарна, однако все время в ее душе появлялась какая-то непонятная, доселе не испытанная тоска. Быть может, это был страх пред неизбежным объяснением с госпожой Альмерс, хотя она знала, ей придется повторить лишь то, что она ужераз так решительно высказала.

Но кудадевалось мужество, с которым она тогда восстала против нелюбимого мужа, которого хотели навязать ей. Это чувство исчезло у нее в мрачные минуты у часовни над окутанным туманом озером. То, что она узнала тогда, было еще мрачнее, но, тем не менее, из этих темных теней вырисовывалось нечто такое, чего Паула еще никогда неиспытывала: сознание, что она любима!

Она отвергла руку человека, признавшегося ей в этом. Правда, тогда, она еще не знала его, ноон слышал этот резкий отказ, – и тогда наступил решительный конец всему. Молодой девушке казалось теперь, что то счастье, о котором она так мечтала и которое хотела спасти своим „нет“, – было совсем близко, но теперь утрачено навсегда.

На террасу упала слабая полоса света: это Ульман зажег в гостиной большую висячую лампу и вышел затем на балкон к молодой девушке, которая молча стояла, облокотившись на перила.

– Только что вернулся домой наш барин, – сказал старик, – я всегда радуюсь, когда он приезжает домой засветло. Он очень часто ездит верхом по лесам в темноте, никакие просьбы и уговоры не помогают.

– Разве это опасно? – спросила Паула. – Я думала, что в окрестностях Рестовича совсем тихо.

– Как для кого! Вы, например, совершенно спокойно можете гулять по лесу, а барин… – совсем другое дело. А теперь этот шалый парень Зарзо опять появился здесь. Что ему нужно в Рестовиче?

– Лесник Зарзо? Я думала, что он уже уволен?

– Конечно! Уже на прошлой неделе говорили, что он скрылся, и я благодарил Бога, что мы, наконец, избавились от этого злющего парня; но он, должно быть, был где-нибудь недалеко, и сегодня Янко видел его. Тут что-нибудь да кроется, и надо держать ухо востро!

– Разве вы не говорили этого господину фон Бернеку? – с тревогой спросила молодая девушка.

– Конечно, говорил, но он только пожал плечами, и сказал: „Пусть только посмеет попасться мне на глаза!“ – вот и все! Ведь он не знает ни страха, ни осторожности. Этот негодяй Зарзо что-нибудь да замышляет! Я готов дать голову на отсечение, если это не так!

Паула молчала, она нашла крайне „немилосердным“ непреклонное, суровое „нет“, которым Бернек ответил на все просьбы и уверения лесника, теперь же ей казалось, что он был прав в своей суровости.

– Вот и профессор Роснер уехал, – снова начал Ульман, – это был такой приветливый барин, всегда веселый и довольный. Удивительная история вышла с его приездом!

– Я не нахожу ничего удивительного в том, что профессор захотел повидать своего бывшего ученика, когда он был тут поблизости; это вполне естественно.

Старик с таинственным видом покачал головой.

– Он вовсе не был тут; он спокойно сидел в Дрездене, когда барин послал ему телеграмму; после нее-то профессор и примчался сюда.

Молодая девушка, ничего не понимая, с изумлением смотрела на говорившего и, наконец, произнесла:

– Вы, вероятно, ошиблись. Они оба все время говорили о случайной встрече. Да и с какой стати они стали бы скрывать, если бы она была условлена заранее?

– Этого я не знаю. Ведь у нашего барина ничего не узнаешь: он все делает по своему, а почему и зачем – этого никто не знает. Он даже мне не доверил телеграммы, а велел Янко отнести ее на станцию и заплатил за нее уйму денег, потому что это было целое письмо в две страницы. Янка показывал ее мне, я мог прочитать только адрес: „Профессору Роснеру, Дрезден“. Остальное было написано по-французски, чтобы никто не мог понять. Утром телеграмма была отправлена, к вечеру уже пришел ответ, а через два дня явился профессор; он, вероятно, ехал на курьерском поезде.

Паула с возрастающим недоумением слушала старика; онаеще ничего не могла понять, но в ее голове уже зарождалось смутное подозрение.

– В таком случае дело, вероятно, шло о чем-либо важном, – заметила она.

– Конечно, – подтвердил старый слуга, обиженный тем, что его не удостоили доверием, и в своей досаде болтавший о таких предметах, о которых в другое время он, вероятно, промолчал бы. – Ни с того, ни с сего никто не поедет за сотни верст из Дрездена сюда. Да и оба барина все время были вместе. Наш барин, между нами говоря, терпеть не может гостей, ивовсе не был в восторге, когда тетушка объявила о том, что приедет, а на этот раз был крайне любезен и чуть ли не на руках носил профессора, а то, что я слышал при его отъезде…

– Что вы слышали? Пожалуйста, расскажите это мне! – с тревогой воскликнула молодая девушка.

Старик пожал плачами.

– Правда, я ничего не понял, но все же это было странно. Я хотел доложить, что экипаж подан, и тут услышал из передней, как барин сказал профессору: „А теперь позвольте мне еще раз, нет – тысячу раз поблагодарить вас за ваше согласие! Вы были единственный, к кому я мог обратиться. Я вполне полагаюсь на ваше молчание, вы ведь дали мне слово, а что касается вашей супруги…“

„Она не проболтается, за это ручаюсь вам, Ульрих“, – сказал профессор. После этого они пожали друг другу руки, а я должен был доложить об экипаже. Госпожа профессоршатам, в Дрездене, значит, тожезаодно с ними! Ну, вот я и спрашиваю вас, барышня: разве все это не странная история?

Ульман был очень удивлен, не получив ответа на свой вопрос. Было ужетемно, а потому старик не мог видеть, как побледнела молодая девушка. В это мгновение раздался звонок из комнаты Бернека, и старый слуга повернулся, чтобы уйти.