Не святой (ЛП) - Риа Уайльд

— Девон! — кричит Габриэль.

Он легкими, решительными шагами входит в дом, оставляя позади кровавую бойню, умирающие тела, плач. Он игнорирует все это, как человек, который видел смерть и называет ее другом.

— Опусти меня, — толкаю я его.

Он смотрит на меня, переводя взгляд на кровь, просачивающуюся сквозь пальцы, зажавшие рану на моей руке, на окровавленное платье, на капельки крови, попавшие на открытый участок моего живота, на грудь и ребра.

— Девон! — снова кричит он.

Мужчина бежит к нам, кровь на его лице и руках.

— Линкольн! — кричу я.

— Он в порядке, Амелия, — мгновенно успокаивает Девон. — Не ранен. Это не его кровь.

Он осторожно убирает мои пальцы от раны, и с моих губ он срывается хныканье. Габриэль оттаскивает меня от него.

— Не трогай ее, мать твою.

Девон вздыхает, говоря: —Габриэль, отдай ее мне. Я исправлю это.

— Отпусти меня! — шиплю я на Габриэля, толкая его в грудь. — Убери от меня свои руки!

Он смотрит на меня, в его огненных глазах появилась мягкость, которую я не хотела видеть.

Я обнажаю зубы, он хмыкает в ответ и отпускает меня, удерживая до тех пор, пока Девон не берет меня за руку.

Всю дорогу я чувствовала, как его взгляд прожигает дыры в моей спине.

Глава 12

Амелия

— Тебе повезло, — бормочет Девон, его лицо — маска сосредоточенности, пока он накладывает швы на мою руку. — Еще несколько дюймов, и она бы прошла насквозь.

Я отвожу взгляд от Линкольна, который играет с какими-то блоками посреди пола, рядом с ним лежит выброшенная тарелка с печеньем.

— Повезло? — я насмехаюсь. — В этой ситуации нет ничего удачного.

Девон отводит взгляд от моего плеча. Пуля задела мою руку, оставив глубокую рану, на которую пришлось наложить швы, но она не прошла насквозь, и ничего не было повреждено. Я ничего не почувствовала после того, как Девон ввел анестезию, хотя ощущение того, как он вводит в меня иглу, было неприятным.

Я была вся в крови и грязи, но, кроме руки, со мной все было в порядке. На Линкольне не было ни царапины благодаря Девону и матери Габриэля, с которой мне еще только предстояло познакомиться.

Я понятия не имела, что происходит за пределами этой комнаты, хотя слышала крики и приказы, гнев, излучаемый Габриэлем и Ашером.

Сколько человек погибло? Сколько раненых?

— Не думай об этом, — шепчет Девон, откладывая инструменты.

— Что?

— Я вижу, Амелия, это выражение твоих глаз, ты думаешь о мертвых.

— Как же иначе?

Он пожимает плечами.

— Когда ты видишь это, сталкиваешься с этим почти ежедневно, это просто одна из тех вещей, с которыми учишься жить. Смерть неизбежна.

— Ты прав, — соглашаюсь я. — Это так, но большинство предпочло бы простую смерть, а не ту, что полна кровопролития и криков. Большинство из тех, кто умер сегодня, ожидали бы вернуться домой сегодня вечером.

— Ты считаешь, что кто-то из присутствующих здесь сегодня гостей — хорошие люди, Амелия?

— Здесь были городские чиновники! — возражаю я.

— И они самые коррумпированные из всех! — спорит Девон.

— Как?

Он закрывает рот, качая головой.

— Когда Габриэль захочет ввести тебя в курс дела, как управляется этот город, он сможет тебе рассказать. Держись подальше от неприятностей, — он закрывает свой набор и начинает уходить. — И переоденься, Амелия, ты вся в крови.

Он оставляет меня наедине с Линкольном, и я опускаю взгляд на испорченное платье, рукав, где был сделан порез, чтобы Девон мог добраться до раны, и кровь на моей коже. Я избежала одной беды, но попала в другую.

Я встаю и иду к Линкольну, поднимаю его с пола как раз в тот момент, когда открывается дверь.

Вошла женщина, с которой Линкольн сидел на церемонии. Мать Габриэля.

Несколько секунд мы смотрим друг на друга. Она была красивой женщиной, темные, почти черные волосы с серебристо-белыми прядями свисали прямым занавесом вокруг ее лица. У нее были глубокие карие глаза, вокруг них были складки, но они скрывали в себе много мудрости и доброты. Но была в них и суровость, особенно вокруг рта. Она была стройна, элегантно одета в бледно-голубое платье и белые туфли на каблуках, ее кожа была загорелой.

— Здравствуйте, Амелия.

— Вы, должно быть, Камилла Сэйнт, — говорю я.

— Да.

— Спасибо, что уберегли его, — говорю я про Линкольна.

— Я всегда буду беречь своего внука, Амелия.

Я киваю и прохожу мимо нее.

— Извините.

— Почему вы скрывали его? — спрашивает она, прежде чем я успеваю убежать.

Я сглатываю, говоря: —Я не скрывала его, я просто не раскрыла правду.

— Лукас был бы хорошим отцом.

Я качаю головой.

— Нет, Камилла, он бы не стал.

— Прости, что?

— Как может кто-то намеренно навязывать такую жизнь своим детям? — я смотрю через плечо на пожилую женщину. — Это насилие. Лукас оказал Линкольну услугу, не приехав за ним, так как, по словам Габриэля, он все о нем знал.

— И вы не хотели, чтобы у Линкольна был отец? — спросила она с легким укором в голосе.

— Дело было не в отце. Я забеременела случайно и, когда узнала об этом, поняла, что не хочу, чтобы Линкольн принимал в этом участие.

— У него могло бы быть совсем другое воспитание, если бы ты рассказала о нем раньше.

— Не судите меня за то, как я жила.

— Я сужу тебя за то, что ты могла дать ему и не дала.

Я усмехаюсь.

— И если бы я могла сделать это снова, Камилла, я бы все равно выбрал то, что у меня было, а не это.

— Ты глупа.

— Возможно, — соглашаюсь я. — Но лучше быть глупой, чем мертвой.

Я ухожу, чувствуя, что она смотрит мне вслед. Платье волочится за мной, каблуки цокают по мрамору. Я чувствую на себе взгляды, я чувствую, что они наблюдают за мной, пока я иду к лестнице, но на последней ступеньке я чувствую, как мое тело начинает пылать. Я поворачиваюсь и вижу в дверях Габриэля, порез на его лице очищен, но костюм весь в крови, руки тоже. Он оглядывает меня, а после отворачивается, возвращаясь к своему разговору.

Внутри меня все сжалось, напряглось. Я знал, что это лишь вопрос времени, когда я сломаюсь.

Я несу Линкольна в свою комнату, обнимаю и укачиваю его, пока он не засыпает, потом укладываю его и закрываюсь в ванной. Я снимаю платье, оставляя на полу бело-красную кучу, и начинаю оттирать кожу у раковины, пока за моей спиной наполняется ванна. Я счищаю кровь до тех пор, пока кожа не становится красной от того, что я царапаю ногтями

В горле стоял комок, глаза горели. Только когда я лежу в ванне, приподняв раненую руку, чтобы она не намокла, я срываюсь.

Всхлип эхом отдается в ванной, отскакивая от кафеля.

Мои плечи вздымаются при каждом вдохе, щеки мокрые от слез, которые капают с подбородка в воду вокруг меня. Эти выстрелы эхом отдаются в моей голове, крики умирающих, как больная песня, звучат в моих ушах.

Как кто-то мог так жить, как кто-то мог смотреть на смерть так, как будто она ничего не значит? Это были люди, которых действительно стоило бояться.

Им не было дела ни до живых, ни до боли утраты. Они просто были.

И это ужасало. Как легко они отмахнулись от этого и забыли об этом.

Поэтому я позволяю себе плакать, потому что это напоминает мне, что я не чудовище. Я не такая, как они, даже если мне пришлось это пережить.

Слезы все еще капают, когда я умываюсь и вылезаю из ванны, сливая воду. Завернувшись в полотенце, я выхожу в спальню и замираю на месте.

Габриэль сидит посреди моей кровати, Линкольн рядом с ним.

На нем все еще окровавленный костюм, но руки чистые.

Он смотрит на меня, медленно оглядывает мое тело, затем переводит взгляд на мое лицо и хмурит брови.

— Ты плакала, — констатирует он.

— Ничего себе, — шиплю я, бросаясь к комоду. Я вытаскиваю единственную пару шорт и камисоль4. —Ты наблюдателен. Поздравляю.

— Почему, leonessa? — спрашивает он с неподдельным любопытством.