Доброе дело - Михаил Иванович Казьмин

на лице жены теперешнего хозяина дома ещё пока я задавал вопрос. — Она в этом доме вообще до того лишь, когда будет оглашено завещание Захара Модестовича!

— А вам, Ольга Кирилловна, что-то известно относительно завещания? — спросил я.

— Нет-нет, — она испуганно мотнула головой, но тут же снова перешла на тон, не допускающий возражений: — Но я хорошо знала своего свёкра! Если ему захотелось свежатинки, это вовсе не означало, что он будет платить за молодое тело после своей смерти! Пока Захар Модестович был жив, он содержал эту… — бранное словцо, вот-вот готовое сорваться с языка, Ольга Кирилловна всё же придержала, — но чтобы он ей хоть что-то оставил после себя — даже не думайте!

Хм, интересно, очень и очень интересно… Вот у кого бы, спрашивается, это можно проверить? Заметку в памяти я себе сделал и сразу же задал новый вопрос, с темой завещания никак не связанный:

— Ольга Кирилловна, говорят, будто Николай Погорелов имел в этом доме любовную интрижку?

— Любовную? — она даже рассмеялась. — Простите, не удержалась. Назвать любовью забавы Николаши с сопливой вертихвосткой, что актриске прислуживает… Вы, Алексей Филиппович, уж слишком добры к ним обоим!

Ну да, я и сам считаю себя добрым, есть такое. И потому общение с этой злобной женщиной мне начинало надоедать. Впрочем, я посчитал, что больше от неё ничего пока что не узнаю, и в меру аккуратно и вежливо свернул нашу беседу.

Последней целью моего похода стал тот самый Юрий Смиглый, слуга покойного. Этот пожилой уже мужчина, худой как палка и как палка же прямой, пребывал в явной печали — то ли тоскуя по хозяину, то ли задаваясь вопросом, останется ли ему теперь место в доме. Печаль свою Смиглый, судя по отчётливому запаху, старательно заливал хмельным, однако же сильно пьяным не выглядел.

Как и супруга Фёдора Захаровича, Смиглый почти слово в слово повторил записанные в розыскном деле показания. Да, вышел ночью по малой нужде. Да, выходя из ватерклозета, увидел Николая Матвеевича, удалявшегося в сторону лестницы. Да, видел хозяйского племянника только со спины, но походку его узнал сразу. Да, сей же час покажу вашему сиятельству, извольте пройти.

М-да, судя по месту, на котором, по словам Смиглого, он увидел младшего Погорелова, выйти Николай Матвеевич мог вовсе не только из спальни Гурова — между ватерклозетом, расположенном как раз в конце коридора, и тем самым местом находились спальни Захара Модестовича и Ангелины Павловны, комната Даши и комната самого Смиглого. Ладно, у Смиглого Погорелову был делать вроде как нечего, но вот заглянуть в ночной тиши к Даше он вполне мог! А значит, мог выйти именно из её комнаты. Кстати, что у Погорелова-младшего был роман с Дашей, Смиглый мне тоже подтвердил.

Что ж, пищи для размышлений мне тут более чем хватило. Я зашёл к Фёдору Захаровичу попрощаться и отбыл домой. Уже по пути подумал: это ж какая нездоровая в доме Гуровых атмосфера, что мне даже в голову не пришло поинтересоваться, а как, собственно, жили Захар Модестович с Ангелиной Павловной?

Глава 6. И другие

— Друбич, говорите? — присяжный поверенный Веснянский поудобнее устроил в кресле грузное тело, поправил очки и внимательно уставился на меня. — Если вас, Алексей Филиппович, интересует его честность с доверителями, то она безупречна. Вот только стать его доверителем удаётся далеко не каждому…

— И почему же, Владислав Аристархович? — осведомился я.

— Лев Маркович уж очень осторожен, — как-то двусмысленно улыбнулся Веснянский. — Он никогда не возьмётся за дело, не будучи уверенным в успехе. Именно из-за такой осторожности он слывёт удачливым и отбоя от желающих доверить ему представлять свои интересы нет. Но за наше с вами, Алексей Филиппович, дело Друбич не взялся бы ни за что.

— Благодарю, Владислав Аристархович, — кивнул я. — Как поверенный, вы меня более чем устраиваете, и к Друбичу интерес у меня совсем иной.

Снова поправив очки, совершенно того не требовавшие, Веснянский показал, что самым внимательным образом меня слушает.

— По просьбе его высочества Леонида Васильевича я, вместе с губным сыском, разумеется, участвую в расследовании убийства отставного палатного советника Гурова, — медленным кивком Веснянский обозначил, что понимает, о чём речь. — В ходе розыска проявилась некоторая неясность относительно завещания покойного, поверенным которого является как раз Друбич. Нет-нет, по существу дела он дал губным исчерпывающий ответ, — упредил я возможные вопросы, — но мне хотелось бы, чтобы господин Друбич поделился со мной и своими, хм, впечатлениями и предположениями. Неофициально, — уточнил я.

— Хм-хм-хм… — Владислав Аристархович опять заворочался в кресле, на некоторое время задумался и, наконец, выдал: — Я бы вам, Алексей Филиппович, посоветовал начать разговор с Друбичем сразу с упоминания о просьбе его высочества. Уверен, отказать после такого Лев Маркович вам не решится.

Не скажу, что совет так уж прямо поразил меня глубиной и мудростью, именно таким образом сам я поступить и собирался. Но когда мнение сведущего и умного человека совпадает с твоим, это хороший признак. Оставалось только тепло поблагодарить Веснянского и попрощаться.

…Наружностью своею присяжный поверенный Лев Маркович Друбич, мягко говоря, не впечатлял. Невысокий и сухопарый, бледный и сутуловатый, разве что коротенькая седая бородка была пострижена и ухожена самым аккуратнейшим образом, да в одеянии не имелось ни малейшего изъяна. Выслушав изложенную мной цель посещения, Друбич в самых учтивых выражениях напомнил, что уже сообщил господину старшему губному приставу Шаболдину всё, что знал по поводу завещания Гурова.

— Да, Борис Григорьевич мне говорил, — я с ходу показал, что отсылка к авторитету пристава тут не сработает. — Но, Лев Маркович, вы же опытнейший в своём занятии человек. Неужели вы не можете добавить ничего такого, что, как говорится, к делу не пришьёшь, но вы-то своим внимательным взглядом заметили?

Грубой лестью мои слова, конечно, не являлись, однако и особо маскировать ту самую лесть я не пытался. Похоже, подход оказался правильным — то, как высоко оценивает его царевичев посланец, господина присяжного поверенного явно воодушевило.

— Могу, разумеется, ваше сиятельство, — признал он. — Но как вы сами совершенно справедливо изволили заметить, к делу это не пришьёшь, — Друбич адресовал мне добрую, никак не подходящую к его внешности, улыбку.

— Для вас с сего момента Алексей Филиппович, — я решил, что добавить в нашу беседу толику доверительности лишним