Изгнание владыки - Григорий Адамов

— Подождите меня здесь, — шепотом сказал Комаров пилоту, выходя из кабины. — Пойду на разведку.

Тьма окружила его. Комаров посмотрел на светящийся циферблат своих часов. Было уже поздно: третий час. Вдали сверкал ночной фонарь. Смутно виднелись сквозь черноту ночи густые массы деревьев, силуэты темных домов.

Комаров определил, где должен был быть световой треугольник, тихо перешел улицу и в густой тени деревьев осторожно пошел в намеченном направлении. Дойдя до угла, он после небольшого колебания повернул направо и, неслышно ступая, пошел вдоль забора под нависшими ветвями. Через каждые пять шагов останавливался и, затаив дыхание, вслушивался и всматривался в тьму, напрягая почти до боли глаза. Он долго шел, повернул на другую улицу, потом обратно — медленно, осторожно. Где-то здесь, по той стороне улицы, должно было находиться небольшое здание, похожее на коттедж, с четырьмя стрельчатыми башенками — по одной на каждом углу. Он его хорошо запомнил, разглядев в бинокль. Но ничего похожего на башенки не было видно, хотя в поисках прошло уже около получаса. Как назло, он забыл взять с собой бинокль. Не вернуться ли за ним?

«Ладно, — подумал с досадой на себя Комаров. — Пройду еще немного… Не найду — вернусь к аппарату за биноклем».

Вдруг легкий шорох заставил его окаменеть на месте. Как будто что-то живое метнулось в сторону, к забору. Комаров вслушивался, не шевелясь, не дыша. Прошли томительные минуты звенящей тишины. Кажется, померещилось… Не иначе как померещилось.

Комаров осторожно, на носках, двинулся вперед. Проклятый песок: нет-нет да зашуршит! Ни зги не видать… Еще напорешься на что-нибудь…

Едва он протянул вперед руку, как рядом кто-то шумно вздохнул, мелькнула тень, кто-то цепко схватил руку Комарова и больно завернул ее за спину.

От неожиданности Комаров издал приглушенный стон, но свободная рука почти автоматически, как стальной рычаг, стремительно рванулась, схватила врага, вскинула в воздух и бросила оземь.

В следующее мгновение Комаров уже всей тяжестью навалился на кого-то и придавил его к земле, прерывисто бормоча сквозь зубы:

— Молод… глуп… не сеял круп…

И вдруг послышался слабый, придушенный стон, страдальческий и радостный:

— Комаров!

И сразу обмякли напруженные мускулы, от радости на мгновение закружилась голова, перехватило дыхание.

— Хинский!..

Глава шестая

Несколько лет назад

Лето в тот год было жаркое, душное. Бледно-синее, без единого облачка небо таяло в вышине. Полуденное солнце жгло немилосердно.

Лавров вышел на набережную. Сразу повеяло прохладой. Очутившись в густой платановой аллее, Лавров облегченно вздохнул и снял белый берет.

Здесь было немноголюдно, несмотря на праздничный день. Лавров шел быстро, рассеянно посматривая на противоположную сторону реки, на взбегающие над ней вдали смелые арки легких мостов. За рекой виднелись высокие здания, похожие на дворцы, украшенные колоннами, балконами, скульптурами в нишах. Как всегда летом в праздничные дни, полноводная река была усеяна судами. С белоснежных яхт, шлюпок, катеров, расцвеченных флагами, переполненных людьми, неслась музыка. Изредка, низко гудя, медленно и осторожно проплывал большой волжский электроход.[13]

Не менее оживленно было в воздухе. Над рекой и городом реяли ярко раскрашенные аэромобили,[14] похожие на жучков с короткими выдвижными крылышками, геликоптеры с узкими стрекозиными или трехэтажными башенными туловищами, орнитоптеры[15] с птичьими крыльями.

Лавров словно не замечал всей этой праздничной картины.

За густой оградой из кустарников, окаймлявшей аллею, возникло огромное здание. На его открытых террасах и балконах, увитых зеленью, звенели детские голоса, мелькали цветные женские платья. Посредине фасада здание полукругом отступало вглубь. Перед центральным входом пестрели цветники, зеленели газоны, высокие говорливые фонтаны разбрасывали сверкающую жемчужную пыль. В глубине полукружия за рядом строгих колонн открывался обширный вестибюль, похожий на уголок густого сада.

По тихо шелестящему эскалатору[16] Лавров поднялся на площадку перед высокой резной дверью с табличкой: «Ирина Васильевна Денисова, инженер». На высоте человеческого роста в обеих половинках двери мягко отсвечивали два больших серебристых овала. Один из овалов отразил, словно матовое зеркало, лицо Лаврова — молодое, худощавое, с тонким носом и маленькими, тщательно подстриженными черными усиками. Под высоким лбом, чуть сжатым в висках, светились, то прячась в длинных ресницах, то вспыхивая глубоким внутренним светом, синие задумчивые глаза.

Он с минуту постоял неподвижно перед дверьми, потом овал повернулся в своем гнезде, и дверь бесшумно открылась.

Лавров вошел в высокую переднюю, и дверь, щелкнув, сама захлопнулась за ним.

Послышались легкие шаги.

— Сережа! Голубчик! Как это мило, что вы вспомнили обо мне! Я уже начала скучать по вас и собиралась звонить…

Перед Лавровым стояла девушка с двумя тяжелыми русыми косами. Большие серые, чуть выпуклые глаза девушки сияли, точно льдинки, и все ее свежее, с нежным румянцем лицо казалось сейчас только умытым холодной, ключевой водой.

— Здравствуйте, Ирина… Здравствуйте… Поздравляю вас с вашей первой годовщиной…

— Спасибо, Сережа. Это очень, очень радостный для меня день! Первая годовщина на первом заводе…

— Ну кто же у нас не радуется такому дню! Я уже давно к вам собирался.

— Слишком долго вы собирались, — смеялась девушка. — Идемте!

Она провела его через гостиную в соседнюю маленькую комнату, уставленную мягкой мебелью. Окна были наглухо закрыты, но воздух, подаваемый из установки кондиционирования, был чист и свеж, с легким ароматом сосновой хвои.

— Я все не мог собраться, — говорил Лавров усаживаясь. — Я очень хотел видеть вас, но мне хотелось также и рассказать вам кое-что…

Он внезапно умолк, словно не решаясь продолжать.

Девушка сидела на широком диване, забравшись в уголок и уютно поджав под себя ноги.

— Ну, рассказывайте же, — сказала она, шаря в карманах, и добавила: — Ах, какая жалость! Ни одной конфетки!

Отбросив тяжелые косы на спину, она вскочила с дивана, выбежала из комнаты и быстро вернулась, неся горсть конфет в пестрых прозрачных обертках.

— Вот, полакомьтесь, легче будет рассказывать. Ну, я слушаю!

Посасывая конфету, она устраивалась на диване. Лавров задумчиво сворачивал и разворачивал хрустящую конфетную бумажку.