Фортуния любит отчаянных - Элина Литера

В покои я вернулась в отвратительном настроении, и не потому, что Дженкинс меня раскусил и устроил показательное выступление. Его слова про научные опыты и про путешествия по неизведанным местам пробудили внутри глухую тоску. Дженкинс будто заглянул внутрь моего существа и вытащил на свет желания, которых я сама не осознавала. Но… кто же меня отпустит, пока я принцесса.

Позже появилась Энни и смущаясь, сообщила, что Дженкинс продрался сквозь кусты, поймал обеих сплетниц за юбки и допросил о пристрастиях принцессы в чтении и в науках.

Похоже, этот негодяй решил влюбить в себя гордую принцессу и покинуть дворец. Да, наверняка Дженкинс от меня откажется, зачем ему опальное Высочество... Но позабавиться он не прочь.

Я швырнула одну подушку в другой конец спальни, избила другую и запинала ногами третью. Я уже, было, подскочила, чтоб кинуться в кабинет и порвать листок с именем Дженкинса, но сообразида, что тогда останется один Сантион. Может быть, сделать Дженкинсу пакость и избрать его женихом? Папенька не потерпит от него отказа, и я посмотрю на бледный вид этого мерзавца. Вот только придется выйти за него замуж.

Стрикс!

Я придумаю что-нибудь другое.

День пятый

В креслах среди книжных стеллажей расположились Сантион, Дженкинс, Вольф, Виллиамс и Белл. Командор утром покинул дворец — его ждал штаб флота. Хоть кому-то польза от папенькиного сумасбродства.

Сантион и Дженкинс кидали друг на друга взгляды, будто прощупывали противника перед поединком. Вольф сидел с постным лицом старой девы. Виллиамс не скрывал скучающего вида, а Белл выражал светский интерес.

— Я собрала вас, чтобы получше узнать о предпочтениях, милорды, господа. Мне бы хотелось услышать о какой-нибудь книге, которая произвела на вас впечатление. Лорд Белл, начнем с вас.

Я могла бы не придерживаться этикета, по которому положено начинать со старшего по статусу, но я хотела дать Сантиону и Дженкинсу — а меня интересовали только они — время собраться с мыслями.

Белл заговорил о некоем романе. Из его пространных объяснений я поняла только, что юная леди вышла замуж за простолюдина, вздумав досадить отцу, который сватал ей молодого барона, но ничего хорошего из этого не вышло. Весьма, весьма прозрачный намек.

Я предложила рассказать об интересной книге Сантиону. Тот принялся развивать успех, которого достиг во время прогулки, и поделился прочитанным из "Легенд и мифов Древней Эллации". По его мнению описанные там магические животные вполне могли водиться три тысячи лет назад. Некоторые были полуразумны, а другие более чем разумны. Например, шесепанх. Рассказывая про шесепанха, Сантрион едва ли не устроился лежа в кресле, разве что хвостом лапы не обмотал. Передавая содержание философских споров человекольва, Сантион делал вытянутое непроницаемое лицо, а после изображал отчаяние философов, которые рвали на себе волосы от понимания — переговорить эту чудовищную зануду они не в силах. По легенде, однажды к шесепанху пришла женщина и вела с ним беседы шесть дней кряду, а на седьмой день, не прекращая спора, они удалились вместе, и никто их с тех пор не видел.

Это было намного интереснее нравоучительного романа Белла. Впрочем, Белла я давно вычеркнула.

Дженкинс назвал "Исторические хроники в изложении мэтра Альвалиса". О, милорд, все же хотите произвести на меня впечатление. Но по насмешливому взгляду я поняла, что лорд Дженкинс не попался в ловушку, а зашел в нее, словно в гостиную на званом вечере, и с комфортом расположился.

Книгу эту я, действительно, знала и любила. Как раз позавчера собиралась взять ее перечитать, но кто-то перехватил ее раньше меня. Возможно, что и Дженкинс. Но в любом случае, я с удовольствием выслушала его изложение битвы при Ксебераньше.

В тот раз наши давние противники галнийцы, получив впервые отпор от объединенных сил Ангории и Эдачии, сделали вид, что наш остров им вовсе и не нужен, а воевать они собираются с Тахтинской Империей — своим соседом по материку с другой стороны. Ради этого галнийцы перерисовали карты, будто часть Тахтинской земли некогда была Галнией, и двинули войска. Армейским картографам был дан приказ вымарать все с той местности и написать лишь, что здесь была Галния. Добросовестные военные выполнили все, как сказали: уничтожили обозначения селений и городков, и лесов, и рек, и болот. Конечно, галнийские войска подозревали, что в тех краях вовсе не пустыня, и разведка вовремя докладывала о реках и лесах, а дорога — вот она, видна под ногами. Правда, куда она ведет, не всегда было понятно, но как-то справлялись.

Беда случилась, когда войско остановилось на очередной ночлег в болотистой местности, а некоторые отряды прямо в болотах. Глухой ночью замерзшие и грязные кавалеристы решили разжиться в ближайшем селении чем-нибудь согревающим и вытащили из единственной таверны все бочки. Добравшиеся за ними пехотинцы потребовали свою долю, но кавалеристы ответили... что они ответили, автор привести не решился, лишь упомянул, что некоторые офицеры пехоты не стерпели оскорблений в сторону своих матерей и бабушек. Кто первый решил применить аргументы физического свойства, осталось неизвестным, но вскоре улицы городка захватила драка между кавалеристами и пехотинцами. Удивленные тахтинцы попрятались по домам, предоставив галнийцам выяснять отношения между собой. Один из пехотинцев вскочил на лошадь и кинулся к войскам с криком "наших бьют", после чего упал с коня, потеряв сознание. Увидев пострадавшего пехотинца на чужом коне и услышав его слова, в лагере решили, что случилось нападение войск тахтинской империи. Возвращавшихся от селения кавалеристов и пехотинцев приняли за врагов, а их крики — за воинственный клич. Началась всеобщая неразбериха. В попытке остановить хаос некий офицер выстрелил из магострела вверх, но сделал это рядом со штандартом полка. Отскочивший от навершия штандарта свинцовый шарик сбил запор на загоне для лошадей и тут же разорвался, поскольку имел магический заряд. Перепуганные лошади разбежались по лагерю и внесли свою долю во всеобщую сумятицу. Только с рассветом удалось разобраться в творящемся бедламе.

Тахтинская империя записала победу в этом бою на свой счет, хоть на поле боя и не появлялась.

Красочное изложение Дженкинса едва ли не затмило рассказ Сантиона. Но я одинаково поблагодарила обоих.

Виллиамс развел руками, поскольку предпочитал чтение книг прихода и расхода, а это вряд ли будет интересно благородной компании.

После рассказа Дженкинса Вольф поскучнел еще больше и заявил, что кровавые страницы истории ему противны, а сам он предпочитает благонравное чтиво, например, "Жития Великих смертных", и намедни как раз закончил жизнеописание Великого Патриса за авторством лорда Зенуа.

Пока Вольф тоном